Арест и следствие

На все четыре сапога
Подкована свобода.
Я сразу вырос до врага
Перед лицом народа.
Меня сгибают пополам,
Пихают в «черный ворон»...

Глеб Семенов

Я, как миллионы патриотов своей Родины, свято верил тогда в своё правительство. Думал, что в 37-ом и 38-ом годах арестовывали настоящих врагов народа, я и мысли не допускал, что мне припишут "контрреволюционные действия". Ведь я был предан своей Родине до последней капли крови, вместе со всеми ровесниками распевал песни: «В бой за Родину, в бой за Сталина!» - «Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полёт...» Вместе со всеми, не задумываясь, повторял: «Сталин наш отец!». За что же меня арестовывать?.. Хотя уже подумывал о «врагах народа»: «Словно мода на них пошла». В тридцать седьмом году вывешивали в городах и селах, на стенах и заборах плакаты: «ежовая рукавица» давила гадёныша. Появилось в народе подозрение друг к другу. Ежов, а потом Берия, спускали на низ планы: необходимо разоблачить такой-то процент, такое-то количество «врагов народа». С начала войны Сталин как Верховный Комиссар Вооружённых сил СССР издал приказ: «Очистить Армию и Флот от чуждых элементов». И началась облава на солдат и матросов: за слово, за полслова, за анекдот, антисоветский выпад - давали по «червонцу» и по пять «намордника».

Ясный солнечный денёк выдался двадцать девятого июня 1941 года. Я нес вахту на бронекатере. В это время ко мне подошёл Володя Скворцов, с которым мы рядом спали, были расписаны в одной башне и вообще были друзья. Он растерянно пробормотал: «Давай я тебя подменю. Тебя командир вызывает!» Окинул я Володю взглядом с головы до ног и понял, что меня не случайно снимают с вахты. После того как меня выгнали из комсомола и приезжал следователь Опухтин, я все время ожидал чего-то кошмарного. Когда я увидел, как на бронекатер пришёл штабной чужак с нашивками политрука, внутри у меня что-то засосало, я вспомнил свои зимние тревоги и переживания - как я плакал, когда меня исключили из комсомола, как за мной шпионил физмассовик, когда был кросс на лыжах в сторону Маньчжурской границы. Я видел по лицу Володи, что он хочет мне что-то сказать, но страх подавлял в нем это желание, и он, словно извиняясь, взял у меня из рук повязку вахтенного и кобуру с наганом. Я, бодрясь, спустился в кубрик и через порог доложил в каюту командира:

- Товарищ командир БК-21! По вашему вызову краснофлотец Овчаренко явился!

В каюте кроме нашего командира, младшего лейтенанта Абрамова, сидел еще политрук и приглашенный командир 15-го бронекатера Бычков.

Абрамов растерянно блуждал глазами по каюте и не ответил на мой рапорт. А сидевший около стола береговик сунул мне бумажку и со знанием дела произнес:

- Читай!..

У меня в глазах букашки запрыгали – я не мог прочитать ни единого слова. А штабник после первой психической атаки еще сильнее меня ошарашил:

- Ты арестован!.. Где твоя койка?.. Обыск буду делать!.. - и грубо вырвал у меня из рук бумажонку. - Понятой лейтенант Бычков, присутствуйте при обыске!..

Командир бронекатера 15, приглашенный понятым, сидел и явно дрожал.

«Какой же из тебя командир! Тебе вверили технику, людей, а ты дрожишь, как осенний листок».

- Вот моя койка! - показал я на верхотуру у борта кубрика.

Следователь внимательно осмотрел койку, матрас, заглянул в наволочку подушки - все чистое, ничего лишнего, но я понял, что тут уже был обыск в мое отсутствие. И не чистота интересовала опытного следователя, он искал что-то совсем иное.

- А где твой рундучок?

Я выдвинул из-под койки Володьки Скворцова набитый бельём рундучок. «И здесь уже лазили!» - подумал я. (Зимняя одежда хранилась в дивизионной каптёрке на базе Имана). Покопался он в вещах и принялся внимательно листать мои конспекты по боевой и политической подготовке, но не найдя ничего подозрительного, огорчённо закрыл тетради.

- Собирайся в путь... Н-у-у!.. Кому говорят? Собирайся!..

- Я готов!

- Ты имеешь право забрать все свои личные вещи, постельные принадлежности, обмундирование.

- К чему они мне? - тихо и безразлично произнёс я, будучи ещё в шоковом состоянии.

- Странный человек!.. Не к теще на блины едешь! - он вынул из рундучка наволочку, натолкал туда вещей на первый случай переодеться. – Распорядитесь, чтоб ему выдали двухдневный паек, - обратился он к командиру бронекатера Абрамову, который сидел рядом Бычковым. Оба они сидели, как оплеванные.

- Ага-а-а, - подумал я, – значит, два дня попугают и отпустят.

Как во сне поплёлся я с бронекатера... Ну, вот и лесопарк... Я оглянулся и снова подумал: «А-а-а!.. Выяснят и отпустят. Я же не преступник какой-то...»

И куда, в какие дали,
На какой еще маршрут
Нас с тобою эти врали
По этапу поведут?

В. Высоцкий

В Камень-Рыболове была расположена кавалерийская дивизия, при штабе дивизии находился особый отдел, сюда и привел меня следователь. Несмотря на принадлежность к разным родам войск, армейские и флотские оперативники быстро нашли общий язык. Без всякой волокиты армейские следователи уступили флотскому свой кабинет.

Развернул следователь папку и углубился в чтение того, что сам же написал. На обложке папки я успел прочитать: «ДЕЛО», и еще: «...следователь политрук Сиренко». Мучительно долго тянулись минуты тоскливого ожидания. Наконец следователь оторвался от писанины, посмотрел на меня в упор какими-то гадкими глазами и прорычал:

- Ты «контра»!.. Ясно тебе?

После такого долгого томительного молчания я ожидал вопросов, выяснения, а следователь, как палкой по голове стукнул. «Какой же я «контрик»?.. Какой же я «контрик»? - повторял я про себя и очень ждал, что следователь вот-вот скажет: «Ну, достаточно. Попугал, пошутил - и хватит, возвращайся к себе на бронекатер». Но следователь злорадно глумился, довольный тем, что ввел меня в замешательство. «Как же так, как же так? - соображал я. - Родился при советской власти, готов жизнь отдать за Родину, два заявления написал: «прошусь добровольцем на фронт, бить фашистов»... и вдруг... Ах, горе, горе!.. «контра»?.. Нет, нет!.. Это ошибка!.. Опомнитесь! Это роковая ошибка! Я же учился в советской школе!.. Какой же я «контрик»?» Это отвратительное слово «контра» так давило на меня, что даже морская форма, казалось, стала беспощадно меня сжимать. Хотя бы сняли с меня эту форму, чтобы не позорить братишек-морячков. О-о-о... По-з-о-р!.. По-з-о-р!.. И вообразил я стаю гусей, улетающих в теплые края, парящих высоко-высоко, у самых ватных туч. Но одного гуся вдруг зацепила охотничья дробь, и я, этот подстреленный гусь, отстаю от стаи, беспомощно падаю на сырую землю... Я простонал: «О-о-о... Друзья мо-ря–ч-ки!..»

- Что ты там колдуешь? - прервал мои горькие раздумья следователь. - Во время политбеседы, когда командир бронекатера младший лейтенант Абрамов читал вам книгу о легендарном герое Гражданской войны Чапаеве, о его мужестве и бесстрашии, ты сравнивал его с японскими самураями?

- Я ведь только сказал, что каждая страна имеет своих героев - и что самураи в плен не сдаются, а делают самоубийство путём вспарывания живота (харакири). Нам об этом командир дивизиона рассказывал во время досуга.

- Значит, восхвалял японскую армию?.. Так и запишем.

- Да нет, товарищ сле-е...

- Молчать!.. - следователь ударил по столу кулаком с такой бешеной силой, что пузатая ручка скатилась со стола и запрыгала по полу. Даже массивная накатная промокашка закачалась, как детские двухместные качели, а следователь схватил пистолет, и замахал им у моего лица. - Я тебе не товарищ!.. Колхозные свиньи тебе товарищи!.. - рычал он, выкатив глаза. - Я тебе – «гражданин следователь», а не панибрат какой-то!.. Ясно тебе?..

Я застыл, как статуя.

- Я спрашиваю тебя!.. Понятно тебе или нет?

Я молчал.

- Да ты вздумал номера мне выбрасывать? А-а-а? Застрелю, как последнего гада! – и он направил на меня дуло пистолета.

- С-т-ре-ляй!.. - процедил я сквозь зубы единственное слово и снова выпятил скулы.

Следователь посидел, что-то молча соображая, потом встал, подошел ко мне, достал из кармана пачку «Казбека», открыл ее:

- Давай покурим! Брось сердиться!

Я вяло, но с каким-то жадным огоньком в глазах посмотрел на папиросы, как будто долго-долго спал и вот проснулся, и ничего не пойму: минуту назад предо мной стоял хищный зверь, а сейчас обыкновенный человек.

- Бери, бери!.. Отведи душу! И жизнь получшает!

Совсем не зверь стоял рядом со мной, а ласковый тридцатилетий мужчина. Как во сне, взял я папиросу и прикурил от догорающей спички следователя. Посидели молча, покурили. Камень, давивший грудь, куда-то исчез.

- А что у тебя за история с командиром бронекатера насчет сахара получилась?..

- Ну-у-у... играли мы с ним в шахматы в его каюте, он мне проигрывал... Завели разговор, что в магазинах кое-чего не хватает... Это было как раз после Финской войны... А он мне доказывал, что всего хватает в достаточном количестве. «Вот, - говорил он,- привезли в наш «Военторг» хлопчатобумажной мануфактуры, так моя жена взяла пятнадцать метров. Привезут еще, она снова будет стоять в очереди, чтобы ещё взять. Вот какие ненасытные эти женщины... А ведь ещё и этой ткани не израсходовала. Жадность наша, вот что делает нехватку товаров и продуктов в магазинах. А ты говоришь: «не хватает»». – А я ему: «Это в «Военторге» еще бывает, вам, военным, подбрасывают, да и то очередь была, сами же говорите! А вы пойдите в Иман, купите той же мануфактуры! Или вот пример! Я полмесяца чай без сахара пью, а это же основной завтрак на флоте. Выдадут месячный паек на руки, а я его, как ни экономлю - за полмесяца расходую...»

- Да ты, я вижу, как девица, любишь сладенькое?...

- «... а вторую половину месяца я завтракал хлеб с маслом и запивал кипятком, заправленным только заваренным чаем». И для убедительности я полез в карманчик блузы-робы, достал десятку и говорю: «Если вы правы, если в магазинах всего хватает, то возьмите вот деньги - и купите мне на них сахару!» Командир ужасно психанул, разбросал шахматы и ушел из собственной каюты. Я думал, что ему обидно было за проигрыш, а он, каин, кляузу накатал.

- Чудак ты парень!.. глупостей ты натворил! Хотел поставить себя умнее командира? Вот он тебе и устроил!- и следователь снова принялся строчить «ДЕЛО». – Ну-у-у... в-о-о-о-т!.. - оторвался он от писанины. - Всё готово!.. Придётся тебе годика два-три попыхтеть, поучиться, как командиров уважать... Здесь три основных вопроса:

1. Восхвалял одну из иностранных армий.

2. Клеветал на материальное положение трудящихся.

3. Проводил в жизнь политику Плеханова.

Два пункта я понял, а над третьим, как ни ломал себе голову, так и не мог сообразить: «Какую же политику Плеханова я проводил между краснофлотцев, и чем она плохая?»

- Вот и закончили мы с тобой следствие!

Мне было всего двадцать два годка и полтора месяца. Я ещё надеялся, что меня выпустят, и ласково посматривал на следователя, ждал, что он вот-вот скажет: «Ну, иди на бронекатер, продолжай службу, ничего подозрительного следствие не обнаружило». Его слова о том, что следствие окончено и что придется попыхтеть два-три годика, я во внимание не брал. После перекура следователь протянул мне лист бумаги, исписанной мелким почерком, и я, не читая, подписал.

- Если желаешь, можешь поспать! - пробормотал следователь, что-то переписывая.

Посмотрел я на часы – полвторого. Взял я свою наволочку, подложил под голову и растянулся на чистом полу. Вереница мыслей будоражила мне голову и мешала уснуть. «Удивительно, - думал я, - неужели, комдив за меня не заступится? Как он всегда во время учений любовался в открытый люк башни, когда я пушку заряжал! А командир бронекатера, какая шкура!!! Личную обиду превратил в «контру». Где твоя совесть? Душегуб! А теперь?.. Судить будут!.. О позор, позор! У-у-у... и на родине узнают! Ой-ой-ой! Нет! Не бывать этому! Никогда не напишу на родину, пусть меня считают без вести пропавшим... А за что?.. За что судить?»

И всё же молодость, усталость и внезапная нагрузка на голову взяли свое, и я уснул. И снится мне сон: будто я один управляю ветхим корабликом в открытом разбушевавшемся море. Долго малютку бросало громадными волнами, трюм все больше и больше заполнялся горько-соленой водой, а ватерлиния этой деревянной скорлупы все ниже и ниже погружалась в воду. И не выдержала ветхая посудина разгневанной стихии, погрузилась на дно морское, набежавшая волна подхватила меня и, как пушинку, выбросила на песчаный берег. Посмотрел я: с одной стороны - песчаная пустыня, а с другой - бесконечное суровое море. У самого берега, на котором я очутился, растет одинокая рябина, а ней висят созревшие сочные пунцовые ягоды. Обессиленный кораблекрушением, не в силах даже поднять руку, чтоб сорвать плоды рябины и утолить жажду голода, я потянулся к сочным плодам губами... и в этот миг почувствовал грубые толчки в бок:

- Вставай!.. Вставай!.. Что, зазноба приснилась, которую часто целуешь во сне? Про любимую забывай!..

Не проглотив ни единой ягодки, я открыл глаза и увидел, что носком ботинка меня грубо толкает следователь:

- Поднимайся!.. Ишь как разоспался! Как в гостинице! Поехали!

У входа в штабной корпус кавалерийской дивизии поджидала рычащая трёхтонка, которая и доставила меня на узловую станцию Манзовка, а оттуда приехали поездом в Хабаровск. На одной из остановок следователь предложил купить махорочки, а я назло ему купил две пачки «Казбеку». Следователь насмешливо на меня посмотрел, он знал кое-что такое, чего я ещё не знал.

*****

В Хабаровске следователь вызвал легковую машину. Приятно уселись на мягких сидениях, машина плавно покатила по улицам города. Такое блаженство - ехать в легковой машине - я испытывал первый раз в своей коротенькой жизни.

Денёк стоял жаркий, солнечный, единственное облачко висело над городом комом ваты. Высокие кряжистые деревья изредка слабо шуршали своей зеленой листвой. С Амура порывами доносило влажную прохладу. «Вероятно, меня везут на базу флотилии, на гауптвахту». Но машина резко остановилась у высокой кирпичной тюрьмы. У следователя мигом исчезла с лица приятная улыбка. Он выскочил из машины, обежал ее, как рысак, и, открыв дверцу, закричал:

- Арестованный! Выходи из машины!.. Руки назад! По сторонам не смотреть!.. При попытке к побегу применяю оружие без предупреждения!.. Следовать вперед!..