Яйский лесоповал

С утра до тёмной ноченьки в лесу,
Мы пилим здесь кедру и пихту.
Пилим, колем и складаем,
Серикова Гришу проклинаем,
Со злостью держим за пилу.

Лагерная песня

Девяносто новоиспеченных лесорубов погнали в глубину снежной Сибири. На двух санках везли вещи. Тех, у кого были постельные принадлежности, набралось человек тридцать. Из матрасов заставили вытрясти солому. Километров десяток прошли сносно, но постепенно этап стал замедлять движение. Появились ослабевшие. Под вечер показались ровные столбы дыма, потом, как грибы, заваленные снегом крыши - наконец-то мы в деревне. Нас, дрожащих от холода, загнали в колхозную избу-читальню. Председатель колхоза разрешил кладовщице продать нам картофель по двадцать рублей ведро. Картофель находился здесь же в погребе. Десятка два этапников купили кто ведро, кто два, а остальным не за что было покупать. Как только ушла кладовщица, «шкодники» скрутили замок и очистили погреб. До утра не прекращался «банкет»: картошку варили в двух вёдрах, поедали недоваренной, припекали чуть-чуть на плите, в поддувале и мало-мало припечённую жрали, а проигравшиеся – и сырую с удовольствием хрупали. Здесь некогда было обращать внимание на невыносимый смрад. Даже конвоиров выкурили их этого культурного помещения.

На второй день под вечер нас встретил холодный барак, занесенный снегом снаружи и обросший инеем внутри. А рядышком за колючей проволокой лагеря находился барак ВОХРовцев.

Жёны охранников носили к лагерю картофель и самосад - жить было можно. Частенько ко мне заглядывали в котелок «шкодники», голод не знал страха. Однажды я поймал воришку и крепенько избил. Оказалось, это был лагерный «придурок» Васютин, который пилил доски для ВОХРовцев у зоны лагеря. Конвоиры, нанятые на лесоповал, все из окрестных сел, забирали эти доски на хозяйство: «Преступление за счёт преступников». Таких подкармливали на ВОХРовской кухне. Лесорубы завидовали этим счастливчикам и злились на них, поэтому не возражали, когда я творил самосуд над Васютиным. На второй день его напарника Серикова отправили вместе с ним на лесоповал. Чтобы отличиться, Сериков взял лучковую пилу и принялся самостоятельно валить деревья - выбирая по зоне лесоповала самые кряжистые и кубатуристые. Свалил он кедрушку и принялся очищать лесину на участке Минина, не обращая внимания на возражения лесорубов. Мы с напарником ещё с утра рассчитали, сколько нужно свалить деревьев на большую пайку, и заняли себе участок. Мы никогда с соседями не бранились, тайга бесконечная - всегда знали порядок. И когда Сериков подошёл к моей красавице-лесине, я зашумел:

- Сериков, уйди, это моя лесина!

Тот продолжал спокойно очищать пихту. Я схватил колун и направился к нахалу. Конвоир, наблюдавший эту перебранку, панически зарычал!

- Гриша!.. Гриша!.. Се-ри-ков!.. Быстро ко мне! Этот бандюга тебя зарубит!..

После я узнал, что этот охранник был односельчанин Серикова.

В конце смены к охранникам всегда приходило подкрепление. Пошептались конвоиры между собой и повели бригаду к лагерю. На развилке, где мы встречались с бригадой трелёвщиков, нас остановили и посадили на снег. Заметили, что я шёл в зону без чурки, (а я ведь с напарником всегда заготовлял для бригады чурки, поэтому и ходили всегда налегке).

- Эй ты, морда, возьми вон ту чурку! - и охранник показал на заснеженный пень, метров за пятнадцать от бригады.

- Начальник, дураки поженились, а я ещё холостой!

Обе бригады захохотали. В это время подвели бригаду трелевщиков.

- Стой, передние! - скомандовал автоматчик, который гордился своей пушкой: у всех были японские винтовки, а у него автомат. – В чём тут дело?

- Да вот этот бандюга дрова не хочет нести в зону!

- Возьми, бандит, чурку, а то застрелю! - и наставил на меня автомат.

- Да он же у тебя не заряженный!..

Автоматчик в бешенстве выпустил в воздух очередь, а пули - каждая пятая трассирующая. Но я ему не подотчетный, а в толпу он стрелять не осмелится. Я сказал:

- Вали, дядя, своей дорогой!

- Ну, гад, попадёшь ты ко мне, я тебя живо ухлопаю, я причину найду!..

- Ну, так что, долго будем сидеть?- спрашивал конвоир сидевших заключенных.

- А нам срок идёт! - отвечал Минин. – Год... мы так и год просидим!

За ними повели и наши бригады к лагерю, где на звуки выстрелов собрались в полном боевом все ВОХРовцы во главе с начальником лагеря.

Утром конвоиры отказались брать на работу «бандюгу». Тяжело сидеть без дела, да еще с мрачными мыслями, день годом длится.

Как-то раз пришедшие с повала ухитрились задавить ВОХРовскую собачку, которая заплутала в зону. Сняли шкуру, а проигравшимся не терпелось, они на ходу кромсали к грызли сырое мясо. Вдруг заквакала чугунная рейка - в барак мигом ворвались охранники. Выгнали всех из барака и принялись «шмонать». Выволокли останки собачонки и бросили у входа в барак. А снег в это время шёл - не видно ни зги. Минин и Жаворонков оттяпали собаке голову и бросили тушу в котёл. Вышли ВОХРовцы, искали, искали тушу, но так и не нашли. Разве мог нормальный человек подумать, что она находилась в котле, припорошенном снегом.

В лагере ежедневно оставалось двадцать-тридцать отказчиков - начальник лагеря ничего с ними не мог поделать. На вопрос: «Почему не вышли на работу?», все дружно отвечали: «Отправьте нас на Яю, в режимную бригаду! Здесь нас заморили! Здесь произвол творится!»

- Слушай Овчаренко! - обратился ко мне начальник лагеря. - Ты здоровый, сильный парень, тебя и в бараке все уважают и боятся... Почему я к тебе обращаюсь? - Впереди тебя ждет «довесочек» и режимные лагеря. Я уже подал на тебя рапорт, как на бандита. Ты не смотри, что я старый хрыч. Я старый волк, в НКВД всю жизнь работал, а сейчас на пенсии, но попросили меня сезонно поработать... Так вот, помоги нам, а я тебя постараюсь защитить. Наведи порядок в бараке! Больше четверти повальщиков и трелевщиков не выходят на работу. Применяй любые меры, но наведи порядок. Если бы ты мог представить, какой это убыток государству! Страна после колоссальной разрухи залечивает послевоенные раны. Каждый кубометр леса или дров нужен стране. А эта шпана устраивает здесь саботаж.

- Ха-ха! Ведь стану старостовать, и авторитет мой - как мыльный пузырь лопнет. Зеки - это такой народ. Но я подумаю.

Весь день я лежал на нарах, ворочался с боку на бок в раздумьях: «Не соглашусь старостовать – на днях отправят в Яю за «довесочком» и лагерной статьей. Вот так не будут держать: конвой ведь наотрез отказался брать на работу бандюгу. А срок на вторую половину перевалил - и снова начинай все сначала. Ой, ты долюшка-доля!.. Ой, голова ты моя, полна опилок, до чего ты меня довела? Сколько грехов накопилось! - Сержантик, ночной вызов в комендатуру - там актяра на трёх листах; уклонение от этапа - это побег пришьют, как пить дать, бессрочная режимка; избиение пильщика, этот проклятый Сериков - и нелепая стычка с автоматчиком... Вот безмозглый дурак! Бахвалился: «Стреляй в матросскую грудь!» - Получай теперь урожай!.. Д-а-а, иного выхода нет! Старостование может спасти от второго срока».

На разводе начальник лагеря прочитал распоряжение о назначении в бараке старосты.

После развода начальник формально спросил отказчиков, почему они не вышли на работу - и ушёл.

Я собрал изможденных трёхсоточкой вместе, и объявил:

- Братцы-кролики! Что проходило вчера, больше не пройдёт!.. Посмотрите, на кого вы похожи! Каждого ветром качает. Я сам был такой, я знаю цену крошке хлеба. Есть, братцы, выход! Вы все не ходите на работу по разутости и раздетости. Свои шмутки вы проиграли в картишки, а теперь догораете. Вы прекрасно знаете воровской закон, что выигравший не имеет права оставить нагим и босым - без сменки. Так поступают настоящие воры. А с вами как поступили? Так вот, братцы, я беру на себя ответственность: забирайте свою одежонку и обувку, я договорился с начальником: кто выйдет завтра на работу, получит в первый день самую большую горбушку.

Пришли с работы «вантажисты» и подняли такую кутерьму, что хоть из барака убегай.

- Ты знаешь «баклан», что ты на себя берешь? Да тебе будут кранты в порядочном лагере!

На следующий день большинство отказчиков вышли на работу.

На третий день старостования жулье организовало саботаж - никто не принёс дров. Я заявил:

- «Господа!»! Вы не принесли дровишек! Сегодня я организую отопление барака - но если и завтра не принесёте, то будем спать в холодном бараке. Не буду организовывать штопать и латать вам одежонку - тогда посмотрим, чей козырь старше... - прогугнивил я как будто гонорейным носом. - А вы, бригадиры, куда смотрели? Что, вам я тоже не ко двору? Скажите!.. Я быстро сдам портфель!

- Сдавай! - Катись колобком! – Сдавай! - шумели «жучки».

- Что ты? Что ты? Мы довольны! Большинство бригадников так говорят!

- Ну, а раз довольны, то прошу принести не только дровишек, но и трёхметровых жердей с руку толщиной, желательно берёзовых. Я хочу устроить в бараке сушилку: над печками и нарами повесим, и сушилка готова.

Обычно при раздаче баланды вокруг котла толпились все лесорубы, «косили» баланду, и часто более слабые оставались без законной порции. Это нравилось тем, кто проигрывал свой рацион. Они умудрялись получать по два-три раза. Приходилось повару на следующий день разводить баланду пожиже, чтобы рассчитаться за прошедший день. Я приказал повару раздавать еду побригадно в присутствии бригадира и строго соблюдать очередь.

Калькулятор Ваня Козлов жил с бригадирами в отдельной конуре на четыре персоны. Когда бригадиры ушли на повал, он позвал меня к себе и зашептал:

- Колыхни вот эту калькуляцию! Посмотри в очередную ведомость. Нам выдают только половину тех продуктов, что выписывают!

- А бригадиры об этом знают? Чего же они молчат?

- Да ты же не маленький, сам понимаешь: скажи, и на общие работы загремишь, а кому охота «доходить»?..

- Так вы решили стрелочника найти?

- Да ты не кипятись! Ты смелый, правдивый, и тебя начальник уважает!

- Оказывается, много ты видишь и знаешь! Дорогой Ванечка, у этого смелого, у этого правдивого большой хвост болтается, и я могу от него отделаться. Понял?

- Да что тут не понять...

Прошло десяток дней старостования, в бараке все уладилось. Потекли деньки тихо, мирно, спокойно. Есть сушилка, две скамейки, новый стол стоял у печки. Любители забивать козла смастерили себе приличное домино, шашки - только жулье на меня косилось. А иногда под маркой любительской игры, играли под интерес. Даже ярый исполнитель законов ворья ходил на работу. Теперь бригадиры меня ругали, что я наградил их таким работничком, он баклуши бил и твердил, что ему не положено работать.

Через полмесяца старостования приехал за мной из Яи старшина, смахивающий на гориллу. Но начальник лагеря уже передумал отдавать меня в лапы третьей части и написал положительную объяснительную записку. С ней надзиратель-великан и уехал.

Ночи напролёт я не спал, всё думал и передумывал: во мне жило и боролось два человека. Один думал: «Как себя оправдать за то, что изменил своему убеждению: «В волчью стаю попал, по- волчьи и вой!»». Я мучился, переживал - не так давно я сам презирал и ненавидел всех лагерных «придурков», а теперь?.. Но другое чувство говорило, что я делал только хорошее, выгонял на работу отказчиков - я им жизни спасал: вместо ежедневной трехсоточки и один раз в сутки черпака жиденькой баланды они получают семисоточки и баланду два раза в сутки - хоть и голодно, но ноги таскают.

С другой стороны, я и сам любил поставить на карту, а теперь доказывал обратное: «Пайка - кровь лагерника - и ее должен съедать только тот, кому она выписана бригадиром».

- Подумаешь, теоретик нашелся! – злился Вовка. - Шел бы ты в конуру к бригадирам - и не портил бы здесь воздух!

«Я не такой жестокий, как Володя Буханов из Горношории, - все думал я и думал во мраке ночи. – Ох, надо встать, подкинуть дровишек в «сибирячку» и посмотреть, чтоб мокрой одежды не осталось, чтоб ребята шли на работу сухими. Потом надо разбудить помороженных освобожденных от работы ВОХРовским врачом, пусть починяют рваную одежду! Но они опять заноют: «Мы освобожденные, не имеешь права нас заставлять вкалывать! Караул! Произвол!» А тем, кто не освобожден, что им, лучше? Работяги по объявлению с вечера повесили на краю нар своё рваньё и спокойно спали, надеялись, что я не подведу. Самое главное - воровство в бараке прекратилось, а ведь это уголовники!.. Надо еще выпросить у начальника заактированных простыней, матрасов или мешков на портянки братве - полунагие ведь ходят на работу... Если бы этот мародёр не воровал продукты у лесорубов, существование и здесь было бы сносное. Какой позор! - вор у вора баландочку ворует! Вот это я понимаю - вор в законе! Ворует - и на свободе, ворует - и командует тобой!.. «Стране нужен лес!»... Ах ты, гнида паршивая! О-о-о!.. Если бы не большой хвост! Наплевал бы я на все с девятого этажа – и спокойно бы валил лес... Паразиты!.. Даже этого удовольствия меня лишили!.. Да-а... брось только старостовать - и новый срок, как из пушки преподнесут! Что делать?..» - сидел я у пылающей печки и думал невесёлую думу. – «Не с кем я посоветоваться, кругом уголовники... Где вы, мои верные друзья – Митя Дрокин, Нюрочка синеокая?.. Если бы Нюра знала, что я старостой заделался, презирала бы она меня или нет?»... А то мелькала в голове боязнь, чтоб не «дойти» до такой степени, как в Горношории «доходил». - «Сериков - это он виноват в моем ухарстве... и не отлупишь, не к лицу старосте заниматься самосудом... О проклятая уздечка, надели все же на строптивца! Хотя бы уснуть!.. А может, так и надо с этими «шики-брики», за ними нужен глаз и надзор. Брось только старостовать, и снова во вред себе будут одежду проигрывать, от работы увиливать. Вон Гаврик, проигрался тайно на неделю вперёд и в туалетной повесился, Вовка-гад виноват». Но это были ночные думы, ночные мытарства, страдания, о которых никто не знал, а утром я становился твёрдым в своих распоряжениях, как гранит.

*****

В марте 1946 года из Яи явились за мной два надзирателя и увезли меня обманом:

- Тебя вызывают в УРЧ, пришла какая-то бумажка из Москвы, распишешься и вернёшься.

Захватив с собой один чемодан с продуктами, я налегке отправился в далёкий снежный путь под пристальным надзором конвоиров. С нами самостоятельно ехал на лошадке лагерный калькулятор. Снег был напитан влагой, словно мокрое ватное одеяло - хоть бери, выжимай и потечёт вода.

К пересыльной деревушке, которая между лесоповалом и Яей, пришли вечером – и вновь нас пустили ночевать в избу-читальню.

- Давай руки назад, наденем наручники!

- Что такое?..- возмутился я. - Не позволю наручники надевать! Можете так убивать!

- Никто тебя убивать не собирается, но мы ведь тоже люди. Имеем же мы право мало-мальски отдохнуть! Имей сознание, ну давай хоть на одну руку наденем кольцо наручника, а второе кольцо наденем на шейку гири. Тюрин, неси её сюда!

- Ладно, черт с вами... спите спокойно... а вообще, я не из тех, кто бегает!!!

- Ага!.. А на Яе с этапа?.. Не ты ли драпал?

- А-а-а... сравняли шило с мылом... Это же дело было в лагере! Какой это побег?..

Наручники были ещё царского происхождения, кованные каким-то кузнецом-умельцем, возможно, ещё крепостным. Замки внутренние, соединительные кольца с контрфорсами. «Да-а,- думал я.- Может, эти наручники на руках Кармелюка побывали? Их еще хватит на тысячу лет! Сколько же каторжан перевидали, пережили и угробили эти наручники?.. А теперь мне достались! Достукался, Павел Григорьевич, - «Великий государственный преступник!»».

- Ну, давайте поспим! Завтра тяжелый день, снег невыносимо тягучий, пока доберёмся к Яе, языки на плечи повываливаем.

На «Кобылий Двор» пришли часиков в семь. Дежурный пропускной будки велел мне переспать в моём старом бараке, а утром явиться в комендатуру - стать на учёт.

Все позади - и КПЗ и суд,
И прокурор, и даже судьи с адвокатом -
Теперь я жду, теперь я жду - куда меня пошлют,
Куда пошлют меня работать забесплатно.

В.Высоцкий