Приложения

День Катастрофы в Кфар Сабе

Из записей Н. Виниковецкой, 2001 г.

            ...В День Катастрофы в Кфар Сабе проходила церемония поминовения. Мы собрались на площадке перед входом на городское кладбище возле памятника жертвам нацизма. В одиннадцать часов раздалась сирена, остановилось движение на улицах, все застыли в молчании...

            Не буду описывать всю церемонию. Скажу только, что кадиш[1] по убитым в Катастрофе читал Матвей Исаакович (доктор Мордехай Зив). Он поднялся на трибуну в сопровождении внука и внучки. Внучка была в солдатской форме, а внук армию уже отслужил. Молодые люди стояли по обе стороны от деда, готовые в любую минуту его поддержать, если того оставят силы. Матвей Исаакович заметно волновался, но говорил искренне и сильно. Он называл имена своих убитых близких - мамы, младшей сестры, отчима, теток, двоюродных братьев и сестер... Говорил о том, каким образом ему самому удалось спастись: как он бежал на восток, как он изучал медицину в Самарканде и потом вернулся в Польшу вместе с Советской армией, военным врачом; о том, как репатриировавшись в Израиль, пять лет прослужил в Израильской армии, и эта тяжелая служба была ему не в тягость, а в радость.

            Факел Памяти зажигала  Ядвига. И снова к трибуне вместе с бабушкой вышли внуки. Ядвига держалась уверенно и гордо – элегантная, с великолепным макияжем и прической, с четкой звонкою речью: «...Я - Ядвига Кучинска из Скерневича, - сказала она, - я пережила заключение в гетто своего родного городка, затем Варшавское гетто... Более двух лет наша семья пряталась...»

            Ну, в общем-то, ее история Вам уже известна...

**

Младенец в поезде

Записано Н. Виниковецкой со слов Матвея Исааковича в октябре 2005 г.

            Матвей Исаакович Либерзон (доктор Мордехай Зив) родился в 1919 году в городе Бердичеве, вырос в Ковеле, где в 1937 году окончил ивритскую гимназию «Тарбут». Мечтал стать врачем, но в Польше это было невозможно, потому что на медицинские факультеты евреев не принимали. Однако в те годы существовала возможность учиться в Италии, в одном из четырех крупных университетов. Матвей Исаакович начал зарабатывать деньги на учебу уроками польского языка и иврита. После раздела Польши в 1939 году Ковель оказался на советской территории.

            Матвей Исаакович хорошо знал русский язык. По-русски говорила его мама, а также друзья детства, жившие по-соседству. В 1940 году Матвей Исаакович пытался поступить на медицинский факультет во Львове, однако не был принят: как выяснилось, из-за  доноса, в котором сообщалось, что он учился в «сионистской» гимназии.

            В конце июня 1941 года, за день до того, как в Ковель вошли немцы, Матвей Исаакович бежал на восток. Добрался до Ташкента, учился Самаркандском мединституте, на третьем курсе был арестован, провел полтора года в сталинских лагерях. Дело в том, что он, как и другие его товарищи-студенты, подрабатывал грузчиком в хлебном магазине. Благодаря этому, ему удавалось немного подкормиться и сэкономить часть своих продовольственных карточек. Товарищи посоветовали ему отоварить эти карточки  бубликами, а бублики продать на базаре. Так делали многие – и ничего, а Матвей Исаакович попался. После освобождения из лагеря его мобилизовали в Красную армию - военным фельдшером, вместе с советскими войсками он вошел в Польшу и там встретил Ядвигу Кучинську, которая стала его женой. Продолжал медицинское образование в Варшавском университете, окончил его в Лодзи. В 1949 году вместе с семьей Ядвиги репатриировался в Израиль. Все его родные погибли в Катастрофе.

            Когда Матвей Исаакович родился, его маме было всего двадцать лет. Своего родного отца он не знал: тот умер вскоре после его рождения. Через несколько лет мама вышла замуж вторично, он этого брака родилась девочка. Матвей Исаакович очень любил свою маму и младшую сестру. Он уговаривал их бежать вместе с ним из Ковеля, но отчим не захотел, мама сказала, что не оставит мужа, а младшая сестра, естественно, не могла оставить родителей...

            Советская армия поспешно отступала, из Ковеля шли на восток переполненные воинские эшелоны. На железнодорожной станции Матвей Исаакович продолжал уговаривать свою маму. Та не соглашалась. Он уехал, но с дороги вернулся, и снова умолял своих родных бежать, но отчим был простужен и боялся сквозняков в вагоне...

            Немцы расстреляли его в тот день, когда вошли в город. Мама погибла позже, сестре удалось спастись. Потом Матвей Исаакович узнал, что сестра каким-то образом раздобыла себе фальшивые документы (она была не похожа на еврейку). По этим документам она устроилась работать на фабрику, но однажды встретила на улице свою одноклассницу-польку, которой все о себе рассказала, и та донесла на нее в гестапо.

            Матвей Исаакович уехал чуть ли не с последним эшелоном. Он вышел в Бердичеве, чтобы повидаться со своим дядей. За все эти годы он ни разу там не бывал. Дядя жил в том самом доме, где когда-то жили родители Матвея Исааковича, он показал племяннику комнату, в которой тот родился, и сказал: «Мотя, погости у нас хоть немного. Ты ведь еще не видел мою жену. Она поехала навестить нашу дочку, которая недавно родила. Подожди, она скоро вернется, увидишься с тетей, а потом поедешь!» «Нет, - ответил Матвей Исаакович, - если я оставил свою маму, то ради тети задерживаться не стану».

            Из Бердичева Матвей Исаакович приехал в Харьков. Там он нашел Медицинский институт и обратился в приемную комиссию. Показал женщине-секретарю свой школьный аттестат отличника. Та ответила: «С таким аттестатом мы можем принять вас хоть сейчас, но положение очень неустойчивое. Никто не знает - может быть, завтра нам всем придется отсюда бежать. Я советую вам, молодой человек, отправляйтесь в Воронеж». Матвей Исаакович решил последовать ее совету. 

            Эвакуация из Харькова уже шла полным ходом. Вагоны были забиты настолько, что ему с большим трудом удалось втиснуться на заднюю площадку - и то лишь благодаря тому, что он был крепким спортивным парнем. И вот, стоя на вагонной площадке, зажатый со всех сторон людьми, он вдруг увидел молоденькую женщину, лет восемнадцати на вид, совсем еще девочку, с грудным ребенком на руках. Она обратилась к нему: «Пожалуйста, помогите! Мой муж на фронте, я осталась одна. Мне нужно в Воронеж, но с ребенком я войти не могу! Возьмите его у меня! Пожалуйста! Встретимся в Воронеже!» Матвей Исаакович взял у нее младенца и простоял с ним на руках до самого Воронежа. Молодая мама сумела передать ему бутылку с молоком, и он поил ребенка из бутылки. В Воронеже на вокзале Матвей Исаакович долго искал эту юную женщину, но ее нигде не было. Кто-то из пассажиров посоветовал ему найти в Воронеже Дом Ребенка и сдать туда младенца. Но он совершенно не знал Воронежа, и потому обратился в вокзальную милицию. Он подумал, что если мама приедет каким-нибудь другим поездом, то она, прежде всего, обратится в милицию, и там ей помогут. Женщины-милиционеры плакали вместе ним, когда он рассказал историю этого младенца. (О, эти добрые русские женщины!) Они говорили: «Поезжайте, не беспокойтесь! С ребенком все будет в порядке. Мы сделаем все, что нужно».            

            Тогда уже было понятно, что в Воронеже оставаться нельзя...

**

.

Скрипка Амати

Записано Н. Виниковецкой со слов Матвея Исааковича в октябре 2005 г.

            Отец доктора Мордехая (Матвея Исааковича) происходил из богатой семьи. К двадцати трем годам он успел окончить юридический факультет университета и одновременно консерваторию по классу скрипки. По словам матери, он был прекрасным музыкантом и в составе струнного трио выступал в концертах, ездил на гастроли. Мать вспоминала, как однажды дядя мужа принес к ним в дом целый мешок золотых монет и сказал: «Исаак, поезжай в Италию и купи себе там настоящий инструмент». Отец поехал в Италию и привез оттуда скрипку Амати. 

            Когда отец Матвея Исааковича умер, мама решила вернуться к своим родителям, из Бердичева в Ковель, причем, добиралась она туда не поездом, а на санях (это был март 1919 года). По дороге она зашла в трактир поесть и согреться, а там как раз обедали красные командиры. Их было несколько человек и все, как на подбор, молодые. Юная мама с младенцем на руках привлекла их внимание, они пригласили ее к своему столу и стали расспрашивать, кто она и откуда, и куда направляется. Мама Матвея Исааковича все им рассказала. Кроме завернутого в одеяло ребенка она держала в руках еще один небольшой сверток.

             - А это у вас что? – спросили ее красные командиры.

            Она развернула и показала скрипку. Один из командиров взял скрипку в руки и стал внимательно ее разглядывать. «Да ведь это же «Амати»!» - воскликнул он и на какое-то время потерял дар речи. Потом он взял смычок, провел им по струнам - вероятно, в прошлом он был музыкантом, после чего вынул откуда-то мешок (снова мешок!) с деньгами и сказал: «Продайте мне эту скрипку!». Откуда у него взялись эти деньги, можно только догадываться. Но мама Матвея Исааковича ответила командиру: «Нет. Я ни за что на свете не продам эту скрипку. Она для меня все равно, что второй ребенок. Разве можно продать ребенка?». Тогда командир выписал ей специальный пропуск, чтобы по дороге ее никто не задерживал. Таким образом она благополучно добралась до Ковеля. А в июне 41-го года, когда Матвей Исаакович собирался бежать на восток, мать сказала ему: «Возьми с собой скрипку!». Но он ответил: «Зачем? Если я оставляю здесь тебя и сестру, то зачем мне скрипка?»

            Естественно, этой скрипки он больше никогда не увидел.

            И вот однажды много лет спустя, в шестидесятые годы, уже здесь в Израиле, Матвей Исаакович шел к своей пациентке и по дороге увидел, что на улице сносят дом. «Я любопытный человек. Врач, вообще, должен быть любопытным, иначе, что это за врач!» Как был, в медицинском халате, он остановился, чтобы разузнать, зачем сносят этот дом и что собираются строить на его месте. Кроме него там собралось еще несколько прохожих, с одним из которых он разговорился. Тот оказался репатриантом из Черновиц. Он жил неподалеку и пригласил Матвея Исааковича к себе на чашечку кофе. Тот согласился. За кофе новый знакомец рассказал, что в его семье в Черновцах все занимались изготовлением скрипок. Это был неплохой бизнес. Их скрипки пользовались спросом не только среди местных евреев и украинцев, но также среди заезжих цыган. Сам он с детства участвовал в семейном производстве, а когда подрос, родители отправили его учиться в Италию, где он стал настоящим скрипичным мастером. У него на стене висел диплом, где было написано по-итальянски: «Профессоре такой-то...». Выслушав его историю, Матвей Исаакович рассказал ему про скрипку Амати. И тогда мастер подошел к шкафу, достал оттуда скрипку и протянул ее Матвею Исааковичу:

            - Вот. Смотрите, что здесь написано. Видите? «Школа Амати. 1682 г.». Это, конечно, не сам Амати, это работа его учеников. Но поверьте мне, это прекрасный инструмент. Цена ему три тысячи долларов, но вам я продам его за две.

            И Матвей Исаакович купил у него эту скрипку.

            Матвей Исаакович и Ядвига хотели, чтобы их старший внук Хэзи научился играть на этой скрипке. Нашли хорошего преподавателя, мальчик начал брать уроки, но потом водить его стало некому. Скрипка много лет пролежала без применения в своем футляре. И тогда Матвей Исаакович решил отдать ее в местный консерваторион – музыкальную школу Кфар Сабы: «Пусть на ней играют в концертах самые лучшие ученики-репатрианты!»

**