Новая жизнь

            Через полгода после того как я познакомилась с Мордехаем, мы с ним обручились. Мама с самого начала поняла, что мне будет с ним хорошо, и оказалась права. Когда мы пришли подавать документы в раввинат Лодзи, один из раввинов, услыхав о том, что мой будущий муж является потомком раби Ицхака из Бердичева, воскликнул: «О, ради такого случая я сам вас обвенчаю!»

            Мы заключили свой брак в Лодзи, в дождливый день 18 августа 1946 года, почти что в день моего рождения. Старенький, не вполне уже адекватный, с трудом передвигавший ноги раввин освятил наш союз. Наша «сваха» Шевуня и ее муж подписали «ктубу»[1]. (Шевуня дожила до преклонных лет и в 2008 году скончалась в Израиле).

            После брачной церемонии состоялся прием в доме у наших знакомых. Присутствовали мои родные, несколько земляков Мордехая и Шевуня с мужем.

 

            Мы оба, Мордехай и я, учились в Лодзи. Ему дали комнату в общежитии - тесную и узкую, с двумя кроватями и шкафчиком между ними. Причем эту комнату мы делили с еще одной молодой парой. У нашего соседа, Стенека Таненбаума, были длинные руки, и ночью, разбрасывая их во сне, он часто задевал меня. «Клади свои руки на свою Симу, а меня оставь в покое!» - кричала я ему в темноте.

            Часть времени мы жили в общежитии, часть - у моих родителей. Вскоре напротив их дома освободилась двухкомнатная квартира, и эту квартиру дали нам с Мордехаем. Оттуда мы уже стали каждый день ездить на занятия в Лодзь.

 

            Как-то раз в Лодзи, ожидая трамвая на остановке, я вдруг почувствовала, что кто-то гладит меня по спине. Удивительно, но я совершенно не испугалась.

            - Ты меня помнишь? - прошептал знакомый голос - это я, цыганка. Ты не забыла сон про змею?

            И я тот час обо всем вспомнила.

            Однажды, когда мы жили у Анели, в дверь дома постучалась цыганка. Мушка не отреагировала на ее стук и не показала нам, что нужно прятаться. Значит, эта женщина не представляла опасности. Но, тем не менее, родители вместе с братишкой поспешили в укрытие, а я осталась на кухне. Цыганка протиснулась в дом. Ее одежда была в грязи и беспорядке, речь звучала сбивчиво и невнятно.

            - Я - цыганка, я ищу одну вещь... одну вещь... Может, я найду ее у тебя... - бормотала она.

            Мне не терпелось поскорее от нее избавиться, и я поспешно спросила:

            - Что вы ищите?

            - Может быть, ты видела во сне змею? Не снилась ли тебе сегодня ночью змея? - неожиданно спросила она.

            Сердце во мне замерло. Действительно, накануне ночью мне приснилась большая змея. Как будто она обвивалась вокруг меня, а я боролась с ней, чтобы не дать ей подняться до уровня моего сердца, иначе она бы меня задушила. Но откуда цыганка могла это знать?

            Я утвердительно кивнула.

            - Слава Богу, что я тебя нашла! - воскликнула она и бросилась меня целовать. - Я всю войну тебя ищу.

            Она рассказала мне о том, как много времени она ходила из дома в дом, пока внутреннее чувство не привела ее к нам.

            - Я искала человека, которому приснилась змея! Это знак того, что вы переживете войну. Еще немного терпения и все будет в порядке. Сейчас, благодаря тому, что мне удалось тебя найти, я тоже останусь в живых, - взволнованно заключила она и скрылась за дверью.

            Последующие события нашей борьбы за выживание были настолько бурными, что я напрочь о ней забыла. И вот на трамвайной остановке в Лодзи эта женщина снова предстала передо мной, только на этот раз совсем не похожая на цыганку. Она сказала, что нашла свою семью, и что все ее родные живы.

            - Ваше предсказание осуществилось, - ответила я.

            Мне снова было трудно найти слова. Я была тогда на первых месяцах беременности, но никто об этом не догадывался, это было еще совершенно не заметно.

            - У тебя родится девочка, - сказала цыганка. - Но это будет не здесь. Она родится далеко-далеко, за морем. И не волнуйся, у тебя все будет хорошо, - заключила она и исчезла.

 

            Тот факт, что в Польше нас никто не хочет, был очевидным для всех. Выживших в Катастрофе и пытавшихся вернуться в свои дома евреев повсюду принимали враждебно. Поляки, завладевшие еврейским имуществом, отказывались возвращать его законным владельцам. Летом 1946 года мы услыхали об убийстве еврейских беженцев в Кельце.

            Однажды я ехала поездом в Лодзь, держа в руках ивритскую газету. Не помню, каким образом она ко мне попала. Из-за травмы позвоночника мне приходилось носить ортопедический пояс, достаточно примитивной конструкции, который не давал мне возможности сидеть, поэтому я стояла в конце вагона.

            Вдруг один из пассажиров, поляк, обратился ко мне с вопросом:

            - Почему вы стоите? Подойдите, сядьте рядом со мной. Разве вы не слышали, что сейчас делают с евреями? Не знаете, что их выбрасывают из вагонов?

            По привычке, которая стала моей второй натурой, я ему ответила:

            -  С чего вы взяли, что я еврейка? Я не еврейка.

            - Но ведь у вас в руках газета с их буквами... Подойдите, сядьте рядом со мной. Может, на вас не обратят внимания.

            - Я не могу сидеть, - отказалась я.

            - Извините за бестактность, - ответил он с улыбкой и представился мне.

            Он оказался главным кондитером знаменитой на всю Польшу кондитерской «Гаевски».

            - Не в пример другим полякам я очень люблю ваш народ и хочу сделать вам подарок, - продолжил он. - Этот секрет я собирался забрать с собой в могилу, но сейчас я вам его открою.

            И он нацарапал на листке бумаги несколько предложений. Я сгорала от любопытства.

            - Вот, - передал он мне листок, - это рецепт самых вкусных во всей Польше пончиков. Но обещайте, что никому не откроете мой секрет.

            Естественно, я пообещала.

            Я бережно хранила этот листок. До нашего прибытия в Израиль он находился среди книг в багаже. А когда мы уже поселились в Црифине, я перед Ханукой достала этот рецепт и с тех пор каждый год готовлю по нему отличные пончики-суфганиет, но верная данному обещанию, ни с кем этим рецептом не делюсь.

 

            В моем родном Скерневиче мы тоже остро ощущали растущую ненависть к евреям. Поляки нас преследовали, подбрасывали письма со знаком черной руки вместо подписи. В этих письмах они принуждали нас покинуть город.

            - Мы не хотим, чтобы вы здесь жили, но убивать вас мы тоже не хотим. Лучше сами уезжайте отсюда, - постоянно приходилось нам слышать.

            Чтобы избавиться от нас, поляки не гнушались никакими средствами. Они клали под нашими окнами взрывчатку и взрывали ее. Однажды, когда у нас гостил Мордехай, еще до того, как мы с ним поженились, вдруг неожиданно распахнулась входная дверь, и два вооруженных молодых поляка выпустили над нашими головами по автоматной очереди, после чего исчезли так же внезапно, как появились. Вся верхняя часть дверной рамы была прошита пулями.

            Еще до этого случая мы приобрели пистолет, папа получил разрешение на ношение оружия. И когда мы явились с жалобой в полицейский участок, то нас упрекнули в том, что мы не стреляли в этих нарушителей закона. Было ясно, что в Польше никто не станет на нашу защиту. Все с большей и большей силой мы стремились обрести для себя подлинную родину.

 

            Мечта о земле Израиля пронизывала каждую клеточку нашего тела, каждый наш нерв. Мы лишь ожидали, когда Мордехай завершит учебу. В 1947 году он окончил медицинский факультет, и пока мы занимались оформлением необходимых для репатриации документов, он начал работать в Лодзи.

            Мордехай уехал первым - за день до нас. Германия была тогда оккупирована войсками союзников. Американцы не позволяли еврейским мужчинам в возрасте до тридцати лет проезжать через свою оккупационную зону, опасаясь, как бы они не стали мстить немцам. Поэтому Мордехаю предстоял длинный и сложный маршрут, в то время как для нас был доступен более простой и короткий путь.

            Мне было очень тяжело расставаться с мужем. На станции я так горько и безутешно рыдала, что эта сцена тронула даже железнодорожников-поляков.

            На другой день мы тоже отправились в путь. Провожая нас, собачка Мушка плакала такими горькими слезами, как будто понимала, что больше никогда нас не увидит. Из окна вагона мы смотрели на нашу любимицу, которая, стоя под снегопадом, глядела вслед уходящему поезду. Сначала она казалась темным пятнышком на белом снегу, затем превратилась в черную точку. Мы бежали через весь поезд до последнего вагона, чтобы поглядеть на нее еще хоть несколько секунд, пока она совсем не исчезла из виду.

 

            Мордехай остановился в Праге, намереваясь пересесть на поезд, идущей через Австрию во Францию.

            Мы тоже следовали в Париж. По прибытии в Прагу мы, к нашему великому удивлению, встретили там Мордехая.

            - У меня украли заграничный паспорт и все документы, - сообщил он нам.

            Он рассказал, что выйдя из поезда, направился в зал ожидания, выпил там чашку чая и задремал, повесив свое пальто на крючок. А проснувшись, обнаружил, что у него украден паспорт, железнодорожный билет и все эмиграционные документы.

            Мордехай отправился в Польское консульство, где встретил Умека Вайнфельда и поведал ему о своих злоключениях. В консульстве ему сказали, что он обязан вернуться в Польшу и оформить все документы заново. Но это была ловушка. Если бы он действительно вернулся в Польшу, ему бы уже не разрешили выехать вторично. Дело в том, что, когда он оформлял выездные документы, он был еще студентом, но к настоящему моменту успел стать врачом, а врачам покидать страну запрещалось. Вайнфельду удалось достать для Мордехая справку (лессе-пассе) для отплытия в Израиль на итальянском судне в качестве судового врача. Таким образом, он отправился из Праги в Израиль раньше меня. Не успел он добраться до места, как его прямо с корабля забрали на полгода в армию. Поскольку в Израиле тогда не хватало врачей, то через полгода ему предложили подписать документ о продолжении службы, и он остался в армии еще на четыре года.

 

            А наш путь проходил через Францию. Мамина сестра, жившая во Франции, оформила нам официальное приглашение...

 

**

 

            Позже, уже находясь в Израиле, мы получили письмо от Криси, приемной дочери Анели Домбровской. Дело в том, что ее мать была неграмотной, не умела ни читать, ни писать. Поэтому за нее писала Крися. Она сообщила нам, что ее мама больна, что у нее язвы на ногах, и помочь ей может только пенициллин. Но в Польше достать пенициллин невозможно, поэтому она обратилась к нам за помощью.

            Мы сразу же отправили ей посылку с пенициллином. В следующем письме она благодарила нас за лекарство и просила прислать еще - для проведения следующего курса. В этом же письме она сообщила, что после нашего отъезда наша любимая собачка Мушка, которой мы были обязаны жизнью, домой не вернулась. Крися искала ее по всему городу, но так и не смогла найти. В конце концов, на станции ей сказали, что какая-то собака две недели сидела возле железнодорожных путей. По описанию это была Мушка. Она ничего не ела, не пила, не двигалась с места, и умерла от голода и холода. По сути, наша верная Мушка покончила с собой от горя...

---