ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Из этого эйфорического состояния меня вывел внезапный толчок в дверь, вслед за которым в нашей камере появилась миниатюрная изящная филиппинка. Заметив, что она смертельно напугана, я вскочила со своей койки и бросилась ее успокаивать. В порыве сострадания я привлекла ее к себе, отчего бедняжка испугалась еще больше и вырвалась из моих объятий. Но, вероятно, недавняя встреча со сверхъестественным оставила на моем лице какой-то зримый след, потому что, поглядев мне в глаза, она залилась слезами и сама кинулась мне на шею.

Мы сели с ней на единственную свободную койку, которая, естественным образом, предназначалась ей, и она на ломаном английском поведала мне о своих бедах. Я утешала ее, как мать утешает малого ребенка, и она, наконец, начала понемногу приходить в себя. Я помню, как она бесконечно повторяла: «Да, это ужасно... да, это ужасно!». Ее звали Хельга, и мы стали с ней добрыми подругами, особенно после того, как я передала Белинде ее контактные телефоны.

Разумеется, я не хотела, чтобы это стало известно тюремной охране, и поэтому мы с Белиндой договорились общаться между собой на языке африкаанс. Но из нашей конспирации получился смех: ведь я никогда не была сильна в этом языке, даже в школе! Когда Белинда позвонила мне в следующий раз, я принялась изображать перед охранником легкую непринужденную беседу. На своем ужасающем африкаанс я спросила, понимает ли она меня хоть немного. К моему удивлению она внятно ответила: «Да, Лиз, что я должна делать?»

• Слушай меня внимательно, - сказала я и начала диктовать ей номера телефонов, которые мне дала Хельга. Мой африкаанс звучал настолько чудовищно, что мы обе покатывались от приступов истерического смеха. Но охранник не обращал на нас ни малейшего внимания, он был полностью погружен в «мыльную оперу», которая шла в это время по ТВ. К тому же оглушительный звук включенного телевизора, вместе с непрестанным ревом проезжавших мимо грузовиков и служебных автомобилей частично заглушали наш разговор.

Потрясенная своими сверхъестественными переживаниями, я даже не заметила, как пролетели сутки. Поэтому очень удивилась, когда в камере появились двое охранников и велели мне собираться на выход. Хельгу это буквально ошеломило, она вскочила на ноги и воскликнула: «Нет, я пойду вместе с ней, куда бы она ни пошла. Я тоже пойду!» Охранники поняли, что она действительно этого хочет, и после короткой эмоциональной дискуссии разрешили ей лететь вместе со мной в Рим, а не в Гонконг, как предполагалось ранее. Почему они ей это разрешили, ведомо только Господу.

Мы поспешно собрались, я взглянула на себя в обломок разбитого зеркала и обнаружила, что несколько часов безысходного отчаяния и последовавшего за ним духовного экстаза не прошли для меня бесследно. Я выглядела, как после нападения грабителей: воспаленные заплывшие глаза, красное опухшее лицо с широкой безотчетной улыбкой от уха до уха. Я радовалась тому, что меня, наконец, отпускают домой, но еще больше я радовалась началу новой Любви, которую ощущала внутри себя.

Мы попрощались с молоденькой русской, которой было грустно с нами расставаться. Напоследок мы обнялись, как старые подруги. Тем временем снова наступили сумерки, предвечерний воздух был наполнен сладкими ароматами цветущих растений. Когда я выходила из камеры, у меня было такое ощущение, будто я покидаю кокон. Вчера я вползала туда несчастной гусеницей, а сегодня превратилась в бабочку, готовую расправить свои крылья. Я так наслаждалась ощущением свободы, что не заметила, как нас подвели к полицейскому фургону.

Я также не обратила внимания на то, с какой скоростью нас везли. Словно в каком-то детективном боевике – с визгом колес и голубой мигалкой, наш фургон резко затормозил у трапа гигантского самолета Алиталия. Быстрота и агрессивность, с которой действовали полицейские, суровые лица окружающих – все это казалось мне странным и непонятным: ведь внутри у меня было так хорошо!

К моменту нашего прибытия все пассажиры уже находились на борту самолета, и глядя в иллюминаторы, недоумевали: кого это доставила сюда полиция? И каково же было их удивление, когда из полицейского фургона появились всего лишь мы с Хельгой, причем на мне были темные очки, совершенно неуместные в это время суток - я прятала за ними свои красные опухшие глаза. Вся летная команда во главе с двумя капитанами, выстроилась у входа, чтобы принять на борт двух «опасных нарушительниц закона». Я старалась держаться спокойно, со всем возможным хладнокровием. Мои актерские способности снова сослужили мне добрую службу: чтобы совладать со своими нервами, я принялась разыгрывать королевское достоинство, грациозно ступая по трапу на дрожащих от напряжения ногах. Израильская секьюрити следовала за нами по пятам. У входа в самолет они стали что-то невнятно бормотать обоим капитанам, и те, после недолгого сопротивления, разрешили им войти вместе с нами в салон и лично убедиться в том, что мы пристегнулись ремнями и не сможем сбежать в последний момент.

Несчастная Хельга пришла в полное расстройство, она была не в состоянии нести свою ручную кладь, и мне пришлось превратиться в навьюченную лошадь. В таком виде я проталкивалась через самый узкий и длинный проход, который только возможно себе вообразить. Пассажиры дружно поворачивали головы в нашу сторону, всем было интересно: кто эти девушки, в чем они провинились и почему их доставили сюда под конвоем полиции?

От стыда и унижения я чувствовала себя совершенно обессиленной, у меня кружилась голова и подкашивались ноги. Усевшись в кресло, я тотчас же опустила изголовье, закрыла свои воспаленные глаза и принялась молиться о том, чтобы поскорее уснуть. Но мою молитву неожиданно прервал пассажир, сидевший с другой стороны прохода. «Какое у вас милое произношение, - бодро начал он, - скажите, из какой вы страны?» .

Пассажир сильно нервничал, было очевидно, что ему не терпится узнать, действительно ли я настолько опасна! Ведь, в конце концов, мы сидели так близко! Всякий раз, когда я шевелила ногой либо наклонялась вперед, он вздрагивал, как будто ожидал разрыва бомбы или чего-то в этом роде. Собравшись с последними силами, я решила его успокоить, и мы начали беседу.

Его сильный американский акцент и громкий голос были слышны по меньшей мере двум рядам впереди и позади нас, благодаря чему максимальное количество пассажиров смогло убедиться в том, что бояться им совершенно нечего! Моего соседа звали Боб, он был руководителем группы из двадцати пяти верующих одной американской церкви, которые, завершив свое паломничество в Израиль, возвращались домой в Штаты. Пребывание на Господней земле вдохновило их настолько, что они буквально горели восторгом, и моя история в жанре «плаща и кинжала» оказалась той последней изюминкой, которая довершила их впечатления. Определенно, Боб и его друзья не зря вложили деньги на эту поездку! К моему великому удивлению от их живой непосредственной реакции у меня словно появилось второе дыхание.

Когда я поведала Бобу о том, что минувшие сутки провела в израильской тюрьме, он едва сумел сдержать бурю эмоций, а узнав, что я «христианка», буквально взорвался! В его глазах все, случившееся со мной, выглядело прекрасным и достойным восхищения. После бесчисленных «Аллелуйа!», он обернулся к сидевшей рядом с ним жене и воскликнул: «ВАУ! Ты слышала, дорогая? Аллелуйа! Аллелуйа!» Тем временем почти вся американская группа столпилась возле моего кресла и, затаив дыхание, внимала захватывающему рассказу о последних двадцати четырех часах моей жизни, проведенных между адом и раем.

О! Бог чудесным образом обновлял мои силы! Окружавшие меня люди вовсе не казались мне чужими. Нет, они были мне бесконечно близки и дороги, и я с радостью делилась с ними всем, что узнала о путях нашего Господа! Словно вновь рожденная душа, я ощущала себя цельной и свободной. Я была готова вернуться в Южную Африку — лететь сначала Рим, потом в Милан... Как это прекрасно – когда у тебя есть друзья, с которыми можно поделиться всем испытанным и пережитым! Вряд ли существует на земле нечто более заразительное и вдохновляющее, чем жизнь, измененная Божьей Любовью. Несмотря на то, что мы были практически незнакомы, нас объединяла уникальная общность в духе, источником которой мог быть только один Бог. Во время этого полета мы вновь открыли для себя, что самое важное – это не действовать для Бога, а быть с Богом.

Все мы еще были очень возбуждены и взволнованы, когда в проходе вдруг появился один из капитанов и решительно направился ко мне. Он был явно обескуражен новым поворотом событий, из которого следовало, что из опасной преступницы я вдруг превратилась в героиню дня, всеобщую любимицу, окруженную восторженными друзьями. Я подумала, что капитан, наверное, хочет узнать, откуда в самолете такой шум и гам. Однако он, держа в руке мой паспорт, заявил, что после посадки в Риме мне приказано оставаться на борту. Я спросила почему.

- Не знаю, сеньора, - рявкнул он на ломаном английском, - таковы инструкции руководства.

В ответ на его слова мой новый друг Боб разразился очередным оглушительным «Аллелуйа!», разбудив этим несчастную Хельгу. С момента взлета она спала, как сурок, так что вся моя история прошла мимо ее ушей.

Боб тот час же заявил, что у меня нет никаких причин впадать в панику, и мне нечего стыдиться. Наоборот, я должна «радоваться»! Мне нравился его подход к реальности – кстати, чисто американский – он превращал мою историю в род героической саги. Вторично попасть под арест? – Ну что же, будем считать, что это неслыханная удача! И снова, только на сей раз из уст Боба, прозвучала знакомая фраза: «Из этого можно сделать потрясающую книгу!»

По прибытии в Рим мои новые друзья, обнимая и целуя меня на прощанье, дружно желали мне удачи в написании книги, словно это уже было решенным делом. Невзирая на страх перед новым арестом и, возможно, даже тюрьмой, я краснела от удовольствия, ощущая себя знаменитостью в лучах славы, а не бедствием для всего самолета, как мне казалось всего лишь несколько часов назад. Божьи пути – не наши пути¹, они находятся далеко за пределами того, что мы в состоянии себе вообразить!

Все пассажиры кроме нас с Хельгой покинули самолет. Американская «команда», садясь в автобус, который должен был доставить их к зданию терминала, дружно махала нам руками и посылала воздушные поцелуи. От этого зрелища глаза у Хельги сделались круглыми, как блюдца – она решительно не понимала, что происходит. Кто эти люди, которые, по всей видимости, прекрасно меня знают? Ну а если это так, то кто же я на самом деле? Она была буквально ошарашена. Чтобы ее успокоить, я ласково ей улыбнулась и сжала ее маленькую смуглую ручку. А в это время Боб кричал мне с гудрона: «Будь счастлива, дорогая! Не грусти – мы все тебя любим, и не забудь прислать нам экземпляр своей книги!»

Мы были единственными пассажирами, которые остались на борту, и вся летная команда, включая двух капитанов, с нетерпением ожидала итальянскую полицию, чтобы избавиться, наконец, от своих «заключенных». Не знаю, какие ужасы они себе о нас вообразили – но судя по их колючим взглядам и демонстративно пренебрежительному отношению, они считали нас отбросами общества. Наш конвой, прибывший на двух полицейских машинах с синими мигалками, мало чем отличался от израильского и действовал с такой же молниеносной скоростью и профессиональным автоматизмом. Из каждой машины выскочило по двое полицейских, они стремительно взлетели по трапу, готовые произвести немедленную операцию по захвату «опасных преступников».

Однако увидев перед собой всего лишь двух испуганных женщин, расслабились и опустили оружие. Не в последнюю очередь этому способствовало то жалкое зрелище, которое представляла собой несчастная Хельга: вцепившись в меня обеими руками, она буквально тряслась от страха в моих объятиях. «Из соображений безопасности, - подумала я, - они, конечно, захотят нас разделить: ведь они думают, будто мы работаем в паре». Нас быстро спустили вниз и рассадили по разным машинам. Но сначала полицейским пришлось оторвать от меня заходившуюся в рыданиях Хельгу. При этом я изо всех сил пыталась им объяснить, что ее необходимо отправить в Гонконг. Поняли они меня или нет, я не знаю, но с тех пор я больше никогда не видела милую маленькую Хельгу, мою дорогую тюремную подружку.

Из индивидуальной полицейской машины меня, согласно заведенному порядку, проводили в комнату дознания и передали учтивому офицеру, сидевшему за большим полированным столом. По выражению его лица, на котором преобладали большие пышные усы, а также по мешкам под его карими глазами, я поняла, что он уже порядком устал после тяжелого рабочего дня, и настроение у него отнюдь не боевое. Часы на стене показывали 11.30 вечера, наверное, через полчаса должно было окончиться его дежурство, поэтому он торопился, однако действовал четко и методично.

Сначала он совиным взглядом наблюдал, как другие полицейские роются в моем багаже, а затем разразился автоматной очередью вопросов: «По какой причине вас депортировали из Израиля? Зачем вы приезжали в Италию? Какую сумму денег вы имеете при себе? Почему вы не замужем? (Что отвечать на это, я не знала). Где вы собираетесь остановиться в Италии, по какому адресу? Есть ли у вас обратный билет, а если есть, то на какую дату?» И так далее. Но вдруг его усталые глаза неожиданно прояснились, и он внимательно на меня посмотрел. «Наверное, хочет спросить о чем-то более личном», - подумала я. И хоть мне трудно было этому поверить, но именно так и случилось. Ведь это же была Италия. Вы понимаете? – Италия!

Я отвечала быстро и кратко, со всем возможным хладнокровием. К собственному удивлению я обнаружила, что чувствую себя уверенно и свободно, у меня больше не оставалось ни тени страха, и этот человек быстро понял, что я ни в чем не виновата. Он очевидным образом доверял своей интуиции, и в довершение всего, когда время на часах перевалило через 12 и окончилась его смена, он встал из-за стола, подошел ко мне, крепко обнял, поцеловал и сказал: «Добро пожаловать в Италию!»

Какое облегчение! Покинув кабинет этого чувствительного офицера, я сразу же оформила билет на самый поздний и последний из доступных рейсов на Милан, где меня ожидало мое взбешенное семейство. Я возвращалась домой. Аллелуйа!