"Не кричите на нее - она иностранка!"

Три часа мы с подругой работали языками. Потом мне захотелось, pardon, в туалет. Довольно быстро обнаружили соответствующую надпись со стрелочкой вниз. Дверь была открыта, однако перегорожена крест накрест метлою и шваброй. Рядом молодыми стражницами стояли две симпатичные  уборщицы.

- Извините, девушки, туалет закрыт?

- Чому закрит? Нi. Ми там усе помили, нехай пiдсихае.

- А есть тут поблизости другой туалет?

- У термiналi "А".

- Где это, извините?

- Це далеко. Та почекайте п'ять хвилин, поки пiдсохне…

Ладно, подождем. Прошло и пять и десять. Наш рейс пригласили к посадке. Я снова направилась к туалету и снова обнаружила в проеме  ту же самую  швабру с метлой.

- Иди! - велела мне Наташа.

- Но тут же загорожено!

- Ну и что? Вперед! - скомандовала мне подруга властным голосом профессионального лектора.

Я ринулась вперед, смело отодвинув швабру. Откуда ни возьмись, появилась пара симпатичных стражниц. Но тут я снова услышала громкий, требовательный голос своей подруги:

- Не кричите на нее - она иностранка!!! Слышите? - Не кричите на нее - она иностранка!!!

- Та хто кричить? Нiхто й не кричить…

***

 

В Харьков летели на маленьком стареньком АНе. В его обшарпанном полупустом салоне было уютно, как в пригородном автобусе. Поднялись мы на закате, а приземлились в темноте. Огни  большого города Харькова выглядели  с высоты весьма редкими и тусклыми. На летной полосе светились голубые лампочки. Любезный юноша, по-видимому, представитель авиакомпании, ожидал  у трапа:

- Приветствую вас на земле  Харькова! Минуточку, сейчас мы с вами двинемся к аэровокзалу!

- А когда подадут автобус?

- К сожалению, автобуса нет.

- То есть, как это нет! Ха-ха-ха!- Вот так сервис! Как же я потащу свои сумки! У меня же там водка! - громко возмущались две шикарные дамы. Я обратила на них внимание еще в Бен Гурионе: полные, нарядные, с ярким гримом и блестящими украшениями, - они и там говорили и смеялись громче всех.

Среди пассажиров тут же нашелся джентльмен, который подхватил ношу одной из дам; за другой потащил  сумки представитель компании. Гуськом мы  двинулись  в темноту - потому что  здание аэровокзала, а также все прилегающие к нему территории, тонули во мраке ночи. Чуть ли не на ощупь стащили с кары  свои чемоданы, поволокли  к выходу... Неожиданно нас остановил строгий голос дежурной:

- Стойте, граждане! Проверка билетов!

- Но где же свет? Да включите же, наконец, электричество! - возмущались все те же яркие дамы.

Остальные покорно вынимали билеты.

- Света нет, граждане!

- Но почему? Вот же лампа висит!

- Потому!…  - Эй! Встречающие!  Сюда нельзя!

Но моя встречающая Наташа[1] Фр. уже прижимала меня к своей груди и одновременно пыталась отобрать чемодан. В это время пара работников аэропорта листала мой билет, в тщетных попытках чего-то там разглядеть. Наташа великодушно поднесла им огонек зажигалки.

- Ой, спасибо, женщина!

И вот мы вдвоем с подругой нырнули в кромешную тьму привокзальной площади, катя  за собой знаменитый американский чемодан. Больше никто встречать меня не пришел:

- Выходит, не так уж сильно меня в этом городе и ждали! - сообразила я.

Но предаваться размышлениям не было никакой возможности - нужно  было что-то делать, куда-то двигаться, а я ничего не соображала, не узнавала места; и так, наверное, простояла бы столбом до рассвета, если бы не подруга Фр.

- Послушай, Виниковецкая! Таксист  хочет пятнадцать гривен. Пусть задавится… Еле отбилась от твоей тетки: она рвалась тебя встречать…, поедем на троллейбусе, здесь недалеко…. а не могла ты взять чемоданчик поменьше?

Действительно, мой замечательный чемодан, подарок Nataly Vinarsky, хоть и повидал на своем веку немало, здесь, в этом странном мире, выглядел представителем иной цивилизации. К тому же, нахальные  заграничные  нашлепки, белея во мраке ночи, привлекали к себе дополнительное внимание. Мы одиноко жались к столбу на остановке, мимо нас брели нетвердым алкогольным шагом редкие смутные фигуры; мы же тем временем, не теряя достоинства, как бы ненароком отдирали от чемодана наклейки: " А что, дескать! - чемодан, как  чемодан. Ничего в нем особенного нету!"

Если бы я  знала, сколько это в переводе пятнадцать гривен, и если бы они у меня тогда были, я уговорила бы Наташу взять такси. Но с другой стороны, мне не пришлось бы ехать развеселым троллейбусом…

Правила езды в городском транспорте за время моего отсутствия претерпели существенные изменения. Снова, как в детстве, появились кондукторы с рулончиком билетов, прикрепленным к пальцу  резинкой. Однако, разовые талончики тоже никто пока еще не отменял… 

И вот, долго ли - коротко ли, подкатил дребезжащий, расхлябанный, как бы нетрезвый с виду троллейбус. Мы с Натальей, ухватив чемодан, ринулись к передней площадке. Оттуда свесился русый паренек, видимо, кондуктор:

- Троллейбус идет не по маршруту! (не помню уже куда, но это и не важно)

Все успевшие подбежать пассажиры стали причитать, просить и возмущаться. Кондуктор с водителем весело отвечали им слаженным дуэтом. Обе стороны явно получали удовольствия от процесса. Моя Наташа ни в каких ситуациях за словом в карман не лезет; она и сама по себе - театр одного актера. Когда же вокруг случаются еще и другие "исполнители", она тут же закручивает  всех в цельное яркое действо. Остается только смотреть, разинув рот, и слушать, развесив уши. Но мне, опять же, не удалось этого сделать, потому что нужно было срочно принимать решение - ехать на перекладных или ждать следующего троллейбуса, который неизвестно, когда придет, если придет… В таких ситуациях я  предпочитаю двигаться, и мы с помощью веселого кондуктора  затащили в троллейбус свой чемодан и двинулись в путь. На каждой остановке заново повторялись словесные перепалки между разочарованными  пассажирами снизу и "руководящим составом" троллейбуса сверху. Если кто входил, то входил не просто - он имел, что сказать по этому  поводу. Оглушенная впечатлениями, я , к сожалению, не запомнила ни слова. Зато общую атмосферу поездки до сих пор ощущаю отлично.

Кроме словесных,  в салоне происходили еще какие-то, совершенно не понятные мне взаимодействия между кондуктором и пассажирами: вроде бы, те старались билетов не брать, а он тоже, вроде бы, старался им билетов не дать, но деньги с них, при этом, получить… Какие-то комбинации еще проделывались с талончиками, но это уже было  выше моего понимания. И происходило  все как-то тихо, без напора: выйдет - хорошо, а нет - так нет… Троллейбус подпрыгивал, дребезжал всеми своими разбитыми суставами, грозя развалиться на ходу; дерматин с сидений еще при мне посрезали,  деревянная основа тоже не везде осталась. Люди продолжали входить и выходить.

Наталья очаровала какого-то хорошего мальчика,  тот снес нам чемодан, и мы остались ждать другого троллейбуса. В нем происходило, примерно, то же самое, но без шуточек-прибауточек - кондукторша попалась серьезная. И вдруг - я, естественно, не сразу поняла, в чем дело - весь троллейбус взорвался громкими проклятиями, криками  возмущения, гнева, обиды:

- У, сволочи, гады, кровососы!  Бугаи жирные, чтоб вам…! Проклятые, совести нет, перед людьми не стыдно! Да чтоб  вам всем…! И т.д. и т.п.

 Оказывается, народ заметил на остановке  контролеров, так что мне, можно сказать,  впервые в жизни довелось наблюдать натуральный взрыв классовой ненависти.

В конце концов, мы благополучно выгрузились на Державинской, пересекли темный проспект и подошли к одинокому киоску. У киоска стоял бородатый мужик в майке, коротких тряпочных шортах и в шлепанцах на босу ногу; рядом с ним вертелась маленькая девочка.

-Ого! Мужик в трусах! Совсем, как у нас!

- А ты что думала?

Наталья взяла себе бутылку пива, мне - какое-то ситро в пластиковом "огнетушителе", и мы покатили наш чемодан дальше - по разбитому тротуару, по вывороченным бетонным плитам, по грунтовой дорожке - два прилежных муравья в теплой августовской ночи. Затем поднялись на  ободранном лифте, отперли дверь и очутились в уютной, ностальгической харьковской малогабаритной квартирке, с обоями на стенах, с портретами Блока, Ахматовой и отца Александра Меня. Эта квартира  на две с лишним недели стала в Харькове моим домом…