В трюме

Не песня, а жалобный крик
Из каждой груди вырывался:
«Прощай навсегда, материк!»
Хрипел пароход, надрывался.
...............................................

- Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдешь поневоле с ума –
Оттуда возврата уже нету...               

Из песни «Ванинский порт».

В трюме по бортам носовой и кормовой части парохода – приготовленные четырехэтажные нары. Полторы тысячи этапников разместили в носовой части, а остальных - в нашем кормовом трюме. Моя бригада попала на третий этаж посредине трюма у левого борта. Напротив нашей бригады, на самых верхних нарах поместились блатные. Только закрыли трюм, жульё принялось творить самосуд над «стукачами», «блюстителями порядка», «заиграинными» - их сразу заставляли рассчитываться своими «дучками», тут же у всех на глазах находились исполнители, так называемые активные педерасты, а те, которые проигрались, назывались пассивными. Жульё окружало свою жертву и с наслаждением садистов глумилось над ней, наводя ужас на бандеровцев, которых было изрядно в моей бригаде.

На второй день покачивания в трюме староста объявил:

- Бригадирам взять мешки и на палубе у шкафута получить сухари на бригады!..

В некоторых бригадах ни мешка, ни одеяла не было – снимали с себя рубашки и получали в них.

Кругом палубы бушевали черные волны. Засмотревшись на мрачный пейзаж, я зацепился за гак машинного кожуха и разорвал брюки. Попросил у Клименко запасные флотские, которые он услужливо предлагал мне на пересылке, когда я его подкармливал. Но теперь он уныло ответил: «Знаешь, едем в новые края, может, придется кого-нибудь подмазать на новом месте работы - или на кусок хлебушки сменять - ведь брюки новые, притом, флотские».

Он у всех бригадников на виду на пересылке почти ежедневно получал лишнюю порцию баланды, за которую я не только мог брюки выменять, но и отличный костюм - но я ж к обогащению не стремился. А бригадники, зная его грешки, которые он творил от имени бригадира, с радостью отвернулись от него. Но он глубоко ошибся: те, что были в обслуге на пересылке, устроились и в пароходную обслугу, поэтому на делёжку сухарей не являлись, а за баландой к тем более.

Уголовники, как и везде, после раздачи сухарей понесли в блатной уголок дань - это те, которые уже успели проиграть свой кровный рацион.

3УРовцы ещё более сплотились: на пересылке получали пайку да шулюмку - и кто куда, а здесь никуда не уйдёшь от своих бригадников. Мы с Гошкой хоть раз в сутки изрядно подкреплялись и не обращали никакого внимания на отшельника Клименко, который так обиделся на бригадников, что даже отдельно лёг с краю. К бригадникам я относился просто, дружелюбно. В глубине души я лелеял мечту на новом месте тоже стать бригадиром. Сам сухарики не делил, приносил и клал на нары, а Гошка, Гришко и Омельченко делили их на тридцать кучек. Во всех соседних бригадах бригадиры себе накладывали двойную порцию, а я получал одну. Но и в нашей бригаде существовала несправедливость: Клименко всегда получал кучку плесневых и горелых сухарей. И что удивительно: никто никому никогда не моргал, никто никого не толкал - а самая худшая кучка попадала к отшельнику. Не буду лукавить - я радовался, что бригадники так к нему относятся: « хрю есть хрю!» И не выдержал отшельник, пожаловался старосте.

- Что это, бригадир, вот этот на тебя жалуется?.. Говорит, что ты его заморить вздумал, всегда выдаёшь ему горелые сухари. И надо делить на двадцать семь кучек, а ты делишь на тридцать!

- У меня, староста, бригада, как и у всех, тридцать человек - и никто в моей бригаде, как в некоторых иных, в «деревянный костюм не сыграл!» Вот список бригады! - и я протянул старосте замусоленную бумажку. - И как же ему не стыдно? А еще морскую форму напялил на себя, морячки кляузами не занимаются! Я, староста, сухари не делю: я схожу, принесу и кладу на нары, а бригадники сами делят и по жребию и раздают: отвернётся один, а второй показывает на кучку и говорит: «Кому?» Правильно, братцы?.. Может, эта демократия ему не нравится?.. Так пусть подскажет, как делить.

- Мы сами делим! - подал голос Гошка.

- Бригадир принэсэ сухарi та вiддае нам, а ми у усiх на очах дiлимо рiвно на тридцять купок! - подтвердил бандеровец Омельченко.

Соседние уголовники, которые были расположены поближе, зашумели: «Контрики законно делят!» - «Староста, дай ему печенья!» - «Пайка мала - рот большой!» - «Вместо сухариков барашка ему выдели!» И свои и соседние бригадники зашумели только в мою пользу. Я торжествовал: «Значит, правильно я делал, что раздавал эти три лишние порции баланды бригадникам, не жадничал, вот результат». А когда начали кричать: «Стукач!..» - «Кляузник!..» - «Доносчик!», это окончательно убедило старосту, что пред ним штрейкбрехер. Он саданул ему кулаком под дыхало, и Клименко упал на железные слани трюма.

Долго лежал он, переживая вопиющую несправедливость. Наконец встал, залез на своё место, укрылся своей чёрной шинелью - и долго-долго горько рыдал.

*****

- Куда вы нас везете? - спрашивали бригадиры, получая сухарики.

- Хо-хо! - смеялся каптёр. – Туда, где Макар телят не пас!..

Еще в жаркую погоду у всех в трюме завелись вши - и с каждым днём они катастрофически размножались. Поначалу мы стеснялись друг перед другом копаться в одежде и уничтожать этих надоедливых насекомых, но они своей назойливостью и агрессивностью вынудили в открытую с ними бороться. Клопы по сравнению со вшами – роскошь. Сначала робко, а потом всем трюмом принялись за них. Бригада ЗУРовцев уже два раза в сутки организованно хлопала этих паразитов. А когда надоедало их бить, или ногти заболевали - то просто бросали на слани трюма, к третьему этажу. Им не добраться обратно, а что под сланями продукты занайтованы, это никого не щекотало. (Так воспитала нас партия и НКВД в трудовых лагерях) Да еще били вшей с юмором:

- Не одна меня заела, здесь их много завелось, - напевал Гришко-«Правдист».

Кличка «Правдист» пристала к нему не случайно: уж очень любил он подмечать правду в самое неподходящее время. В дивизии, где он служил в звании капитана начпродом, начальство после окончания войны радовало своих родных посылочками из западных стран. Так этот правдист не отпускал дефицитных трофейных вещичек со склада, не изъявлял желания списывать добротные товары. Не обращал внимания ни на какие ранги, ни на какие ордена и заслуги. Вот и подстроили ему на складе адскую машинку со взрывчаткой – и как будто бы вовремя разоблачили враждебно-диверсионные действия. Как вражескому элементу трибунал преподнёс ему «экономический террор» - девятый пункт пятьдесят восьмой статьи, пятнадцать лет ИТЛ, пять «по рогам», пять ссылки. На пересылке в рабочей зоне Сомов убрал его вместе с нами, как «Правдиста», в ЗУР, чтоб не путался под ногами со своей правдой. И здесь - несмотря на то, что Омельченко и он чаще всех бригадников получали лишнюю порцию затирки, он всё же нет-нет да и колол мне правдой в глаза: мол, вы с Гошкой лишние сухарики трескаете, можно бы эти порции на всю бригаду поделить!.

А вошебойка продолжалась:

-А вот чужая заползла... У-у-у... стерва, как порося жирная, вероятно, переползла от Клименко,- подначивал Гришко. – Пройдоха, он и вшей не желает вместе щелкать, всё в единоличники метит, а ещё каботажного моряка из себя строит!

- Цэ вiн хяопщi на зло нашому бригадировi, - глаголил подхалим-бадеровец, который в этот день получил лишнюю порцию затирки.

- Братцы, он вместо вшей крыс задумал разводить!

- Да он, наверное, их жрёт!..

Охранники в трюм не спускались, староста боялся жулья, а «законники» творили, что хотели. Частенько проигравшихся за неделю вперёд выносили из трюма, где их ждала неукротимая прожорливая морская пучина.

Пароход неуклонно приближался к Северу, становилось все холоднее и пасмурнее, даже небо почернело, волны тоже были черные. «Вот, - думал я, - где Чёрное море, а не там, в Крыму». Однажды, получая дневной рацион сухарей, мы, бригадиры увидели на горизонте сквозь черно-сизый туман белоснежную землю и сопки. А на следующий день наш пароход, бросив якорь, покачивался на рейде у какого-то порта, У пирсов было большое скопление пароходов. С палубы бросались в глаза почерневшие от непогоды бараки в порту и среди них - там дальше, под сопкой - два или три деревянных двухэтажных домика. Знатоки географии определили, что это порт Проведение.

Прошло несколько дней покачивания на якоре. Подошел ледокол «Ленин» - и все сказочные надежды и мечты о рыболовстве в этих краях развеялись, как дым. На следующий день в кильватере за ледоколом караван судов направился к Берингову проливу.

******

Суровое и жестокое холодное Берингово море. Сколько мужества, геройства и отваги видело и перевидало оно, сколько смельчаков укротило оно на веки-вечные. Словно живое бурлило оно и гневно дышало. Шквальный холодный ветер безжалостно трепал борта парохода. Многоэтажные рваные чёрно-синие стаи мрачных облаков прятали голубое небо. Казалось, эти тучи навсегда похоронили солнце. В этом могучем морозном просторе пароход казался беззащитной детской игрушкой в весеннем ручейке. В Беринговом проливе пароходы встретила шуга, и кое-где блуждали огромные айсберги, прорвавшиеся со стороны Ледовитого океана. Караван замедлил ход: капитаны опасались погнуть винты и лопасти. Даже верные спутники моряков - чайки со стоном отстали от этого безумно храброго каравана судов. Началась невыносимая холодина в трюмах, внутренние металлические борта покрылись сказочными мерзлыми пушинками и волшебными узорчатыми кружевами. И что самое страшное - теперь и вшей бить было холодно: надо ведь раздеваться, а они размножались и размножались.

******

Блатные изменили своему обычаю находиться на верхотуре, переселились с предпалубных нар на третий этаж, напротив нашей бригады, а истощенных «призраков» поселили на своё место. Большинство этапников одеты по-летнему. Приуныли воришки, куда и спесь подевалась. То пели, бывало: «Гоп со смыком - это буду я!», а теперь завыли: «Всюду север и север холодный...»

Караван судов прошёл Берингов пролив, обогнул с севера во льдах Чукотский полуостров и пятнадцатого августа 1946 года подошёл к посёлку Певек. Портовые рабочие протянули по льду длинные шланги, подключили воздух, пробурили во льду зарядные шпуры, зарядили и взорвали. Лишь после этого ледокол протаранил каравану судов дорогу к порту.

От качки стонали зека,
Обнявшись, как родные братья,
и только порой с языка
Срывались глухие проклятья!

Из песни «Ванинский порт»