Чукотка

Певек

На море спускался туман
Ревела стихия морская
Лежал позади Магадан,
Столица Колымского края...

Из песни «Ванинский порт»

Жутко и страшно казалось нам: конец августа, а здесь вековой лёд, он ещё и не думал таять. «Так вот где Макар телят не пас!» Этапников ещё до взрыва льда вывозили на грузовых машинах куда-то в порт. Погрузили ЗУРовцев на машину американского образца, конвоир без муштры сел в кабину к шофёру и скомандовал: «Трогай!». Машина зарычала и запрыгала по ухабам льда. Подозрительным нам показалось поведение конвоира. «Здесь, братцы, какой-то подвох!» - толковали мы друг другу. – «Не посчитал!..» - «Не поиздевался!..» - «И в кабину сел!..» - «Вероятно, нас ждёт какое-то издевательство...» - «А кто же нас охраняет? Это же Север!..» - «О Севере сколько дикостей слыхали - и вдруг...» Но машина набрала скорость - и все сжались с единый комок, прижатые противным холодным ветром. Опомнились лишь тогда, когда машина остановилась в двадцати метрах от огромной деревянной бани. Здесь нас встречало человек сорок зевак - лысые, беззубые, тощие старые лагерные инвалиды, работающие у начальства дневальными и рассыльными. Они нагло приставали к молодым и красивым этапникам, показывали пайки и намекали на мужеложство.

- А вот! А вот симпопончик!.. Ах ты мой ненаглядный «петюнчик!»

- А глазки, глазки! Ух-х!.. «Пончик – симпопмпончик!..» - и «кощей» посылал в толпу бригадников воздушный поцелуй.

- А фигурка?.. Как у семнадцатилетней зазнобушки! - показывал высохший старик на Гошку.

Тошно было слушать эту безобразную болтовню. Я готов был выскочить из строя и врезать в сопатку первому попавшемуся наглецу, потерявшему всякую совесть. А «прозрачные» стояли и бурлили от безделья, испытывая какое-то непонятное новеньким веселье и ужасное торжество. Один наглец охватил Гришко за рукав, предлагая познакомиться, и совал ему в руку пайку. «Правдист» ответил нахалу увесистой пощёчиной. «Да, - подумал я,- не зря я его шулюмкой поддерживал в трюме».

В бане, словно в раю. Все разомлели, распарили косточки. У истощённых и до передела слабых этапников посыпались кислые шутки.

- Мы прибыли на край света,- острил «Пройдоха», - и попали в приемную рая! Отмывайте грехи, братцы, сейчас будет комиссия распределять: кого в рай, а кого к чёрту в ад!

- Кто желает к чёрту, прошу записываться в мою бригаду! - шумел «Правдист».

«Да,- подумал я, - это мой конкурент на бригадирство, надо иметь в виду,- «не зевай Фомка!»». Разопрели ребята, грязь с потом комками отставала от тела. Шутка ли? - Месяца два-три ЗУРовцы не мылись в бане. А невыносимая слабость так и клонила лечь на цементный пол и уснуть. После того, как я сдал бригаду, врач прослушала меня:

- Да, что это у тебя сердце танцует гопак? Ты что, болен?

Мне так не хотелось отставать от бригады, что я и температуру не заметил. Хотя от бригады уже остались «рожки да ножки»: кто на прииск попал, кто на рудник, а кто и в Певеке остался. Температура у меня оказалась тридцать девять - и меня направили в стационар.

В стационаре каждому койка, матрас, одеяло, набитая ватой подушка - и даже такая диковина, как простыня. Вот тебе и сюрпризы Севера!.. Пайка стационарная, северная, семисотграммовая. Пяток дней провалялся я в бреду, потом температура спала - и я быстро поднялся на ноги. Здесь многие были совсем ещё молодые, но жутко было смотреть на них: уже беззубые, с кровоточащими дёснами. Тот совсем лысый, а ему только двадцать пять годиков; того радикулит превратил в урода, и он ходил вопросительным знаком. Наслушался я панических рассказов, но духом не падал. Я не мог понять, где здесь собака зарыта: и простыни белые, и паечка стационарная семисоточка - а они пугают Севером! Я уже знал из лагерного опыта, что погибают, в первую очередь, легковесы – потому что не могут норму выполнить, и тяжеловесы – потому что им нужна двойная порция питания, а партия и НКВД этого не предусмотрели. А я – средневес, потому буду трудиться до упаду. Через десяток дней меня выписали в бригаду тощих инвалидов работать в порту грузчиком. Основную массу этапников уже отправили на рудник и прииск, остались только актированные комиссией. Но это лишь для начала, со временем все там будут: стране нужен металл.

Вывел конвоир бригады за зону лагеря, построил по пятёркам больше сотни зеков, и без счёта: «Первая, вторая!», скомандовал: «Вперёд!». Провел нас около Певекского зеркального озера, которое не замерзало, подвёл к ЖКО, которое было расположено у бани и порта, остановил нестройный строй и скомандовал:

- В шесть без опоздания быть здесь! - и ушел в здание ЖКО.

Бригада слабосильных авторитетом не пользовалась и работала на разгрузке парохода с углём. В бригаде я подружился с Ромкой, двадцатилетним москвичом.

Уже в студеное время, когда осталась в порту одна бригада слабосильных инвалидов, забежали мы о Ромкой в кочегарку бани погреться и заварить «башик» чифирьку. Только поставили засыпанную чайком кружку на горячие угли в топку, как вдруг, словно порывом ветра, с шумом открылась дверь кочегарки - и мы увидели на пороге агрессивно настроенного прокурора. Словно рысь, подбежал он к топке, приоткрыл дверцу, увидел закипающую кружку и злорадно заквакал:

- Ага-а-а!!! Поймались?.. Чифирите?..

«Влипли, матерь господа Христа!»- подумал я, а в голове «шумел камыш и деревья гнулись» - ничего я толком не мог сообразить. «Как же?.. Как же выскользнуть с этого нелепого положения?.. Ведь сроком пахнет!.. Это же не прокурор, а суворовский самодур! А у меня же срок перевалил на вторую половину!»

Вдруг Ромка выпрямился, стукнул каблукам, приложил по-военному руку к своей ватной зековской шапке и смело отрапортовал:

- Так точно гражданин прокурор! Чифирим!

Прокурор встрепенулся, стал по стойке «смирно», отдал честь Ромке и сказал:

- А вы знаете, что чифирь есть наркотический напиток?

- Никак нет, гражданин прокурор! Мы знаем, что чифирь на работу воодушевляет. Выпьешь горяченького, и работа спорится!..

- Ну, тогда чифирьте! - он повернулся на каблуках и исчез за дверью так же быстро, как и появился.

Минуты две мы стояли, как заколдованные, первым пришёл в себя кочегар, воровато выглянул за дверь и облегченно прохрипел:

- Слава всевышнему, пронесло самодура, а с ним и беду.

За эту минуту или две у всех, присутствующих в кочегарке, появились внеочередные сединки на голове.

- Ой, братцы!.. - воскликнул кочегар, открывая дверцу топки. - А чифирчик наш тю-тю-тю!.. Сгорел!.. - и сбросил с раскалённого угля раскалившуюся кружку,

- Я, Рома, не замечал за тобой такого таланта! Как будто и в армии не служил, и ошарашил этого балбеса гвардейским докладом так, что он чуть рапорт тебе не отдал, как генералу!

- А я слыхал в обогревалке между огольцов, что это больное место у этого самодура, вот и подумал – рискну, всё равно горим!

- Молодец, парень, не дурно у тебя получилось, - хвалил Ромку кочегар. - Ну-у... достанете еще «башик» на заварочку, и приходите. Мы ещё «чифирнем», какие наши годы!..

Кочегар рассказал мне, что заведующий баней - харьковчанин, а на Чукотке встретишь любого хохла, то ли одессита, то ли полтавчанина – так это все равно земляк, а тут харьковчанин - почти родственник. И я зашёл к нему. Саша Колупаев, душевный еврейчик, отсидел десять лет за антисоветскую агитацию, он ещё из-под Ягоды, и статья у него КРА. Он уже успел освободиться – потеряв здоровье за десять лет ИСПРАВИТЕЛЬНО-ТРУДОВЫХ ЛАГЕРЕЙ. Так как человек он был образованный, да при том ещё инвалид, то, несмотря на то, что он «контрик», (а в то время очень разбирались комиссары), он все же работал заведующим - конечно, под чутким руководством славной коммунистической партии. После приятных воспоминаний о родном Харькове, я попросился к земляку на работу. И через два дня приступил к стирке вещей, которые сдавали вольнонаёмные и охрана. Норма одному постирать и высушить - тридцать килограммов ежедневно. В резиновых сапогах, десять часов в воде и в пару, полураздетый, все время потный - но довольный, что в тепле, и что клиенты приносят лишний кусок хлеба, покурить, и даже иногда чифирьку приносили.

Вскоре Саша взял прачкой и Ромку, а слабаков из порта перевели на долбёжку льда на озере, а некоторых на ремонт и чистку дороги.

В этом лагере и «контрики» и уголовники помещались вместе, здесь не распределяли на «ваших и наших». Что попадало нам с Ромкой лишнее, мы ставили на карту и имели по несколько матрасов, одеял и разнообразной одежды. Я выиграл новое красивое красное атласное одеяло, каким-то чудом попавшее в лагерь. Оно мне напоминало давно забытый уют комнатушек, обставленных мебелью. Лагерные «жучки» предлагали огромную сумму поставить на карту за это ватное одеяло. Но я и слушать не желал, боялся расстаться с ним, как с талисманом. Как-то Ромка сел играть, вошёл в азарт, проиграл все наш излишки и предложил поставить последнее моё одеяло. Я заупрямился: «Не позволю ставить на карту моё любимое одеяло! Я сам никогда его не ставил, и тебе не разрешу!» - «Нет, поставлю!» - настаивал в азарте Ромка. «Не поставишь, оно моё! Я его выиграл!» «Ах так?.. Считаться?» - «Да так!..» - «Ах ты, сука!.. Да ты думаешь, я не знаю, что ты старостой на лесоповале был?.. И там всех наших зажимал!» - «Когда я был старостой, ты еще находился у маменьки под юбкой, а теперь вылупился, щенок, рос, рос и ко мне прирос! Кто тебя на ноги поставил? Кто тебя в баню устроил? Вспомни, какой ты был!.. Насквозь светился!»

Ромка в бешеной ярости набросился на меня с кулаками, я насел на него и изрядно поколотил. На этом наша пламенная дружба дала огромную трещину.

******

Васька «Камбала» работал на скотобазе, где держали несколько коров и свиней - для обеспечения певекских вельмож. Он у меня был, как данник, бесконечно проигрывал и таскал со скотобазы сушеную морковку, картофель, лук. Украдет и бежит: «Иди, поставлю на карту!»

- Поймают тебя, дружище, загремишь на прииск с довесочком, под голосистый напев «Южака».

- Не поймают, у нас заведующей не «высыхает»!..

За такой игрой поймали нас самоохранники. НКВДисты не могли обходиться без помощников: не «суки» - так «самоохранники», та же дармовая поддержка. А эти самоохранники ещё суровее обращались с нами, чем сама охрана.

Изолятор находился около вышки часового. В лагере отказчиков не бывало, изолятор не нуждался в обслуге, лагерники, как огня, боялись наказания, потому, что это была путевка на прииск или рудник.

Ваське подвесили парочку плюх и закрыли в одну из камер.

- А этого «Бурундука» давайте разденем!

Вокруг изолятора лежал, сверкая изумрудными звездочками, снег, - середина зимы, мороз захватывал дыхание. «Раздеться, - подумал я, - это все равно, что подписать себе смертный приговор, к утру кочерыжкой буду!» Ближайший самоохранник взялся было за рукав моего бушлата, но в тот же миг отлетел в сторону от сильного толчка. Это взбесило самоохранников - и они набросились на меня. Каждый старался дотянуться и ударить своим тяжёлым светящим ручным аккумулятором. Я юлой вскочил на верхние нары и забился в угол. Добрых полчаса промучились мои воспитатели, но ничего не могли поделать с непокорным штрафником. Пробовали выволочь меня на простор камеры, не получалось, а в углу избивать неудобно.

- Наручники, наручники давайте наденем на эту образину!

С горем пополам защелкнули на кисти одной руки хромированные американские наручники. Наконец им удалось свести мне обе руки вместе и защелкнуть замок. Крутанул я руками и сам испугался - наручники разорвались на две части и торчали на руках, как браслеты - американская красивая цепочка лопнула.

- А-а-а... так ты нам будешь наручники уродовать?..

- Мы тебя научим, как казённое добро портить!

Пошептались между собой - и ушли из изолятора.

- Как там дела? – шумел «Камбала».

- Да что-то затеяли «суки».

Через несколько минут, поскрипывая по снегу валенками, они зашли в сопровождении вооруженного часового с вышки - тоже сакоохранника. Я стоял в углу на верхних нарах, они открыли камеру, выстроились все рядом и направили мне в глаза яркий свет аккумуляторов. А часовой в это время направил на меня винтовку, и беспрерывно щелкал затвором, словно досылал в патронник патрон. Завершив процедуру психического воздействия, самоохранники двинулись на меня плотным строем, а тот, что с винтовкой, продолжал щелкать затвором. У меня учащенно застучало в висках (я не на шутку испугался): «Что делать?.. Что делать? - пытался я сообразить шоковой головой. - Бороться?.. Ведь это же самоохранники, ради черпака армейского перлового супу они способны на всё, они же запросто могут «хлопнуть», потом отволокут в сторону от изолятора и скажут: «При попытке к побегу!» А вдруг я в драке кого-нибудь искалечу? Ведь здесь, если что, то дерутся не на жизнь, а на смерть... А условия совсем не равны, на их стороне закон, НКВД, партия, - а сроку так мало осталось!..» Все это пронеслось в моей голове за считанные секунды, а как вспомнил, что сроку осталось мало – то окончательно опустил крылышки. У меня ведь уже появилась надежда и вера, что отбуду свой срок и доживу до дня долгожданной свободушки, а здесь пахло новым сроком. Воспользовавшись моим замешательством, самоохранники принялись бессердечно избивать меня тяжёлыми аккумуляторами. Я не сопротивлялся. Сидя в углу, я полусогнулся, как ёжик, закрыл лицо руками и направил локти к животу, чтобы защитить внутренности, и только охал от увесистых ударов! «Стонешь, падло!» - «Под дыхало ему, чтоб не стонал!» - «Жахни ему еще, ишь надумал нам сопротивляться?» - «Мы быстро рога обломаем!» - «Васька, снимай с него браслеты, хватит с него, будет нас помнить!»

«Укротители» хлопнули дверью и забыли даже, чего добивались - снять бушлат.

Ночью подбросили в среднюю камеру лётчиков, которые пытались угнать самолет (кукурузник). Он всегда стоял около бани. Его охранял один часовой, который часто отлучался погреться. Так они незаметно подкрались, разогрели мотор, сели, - а самолёт ни с места. Лыжи-то примороженные ко льду. На Чукотке под следствием долго не держали. Трибуналы всегда единодушны. Утром явились на развод в полном составе и зачитали бегунам по пятнадцать лет ИТЛ, плюс по пять лет ссылки и поражения к правах. И с ходу направили на урановый прииск.

*****

С тех пор, как побывал в изоляторе, я вёл себя очень осторожно. Но старшина, которого я оконфузил перед другими старшинами - не постирал ему вовремя простыни на взвод - все время меня преследовал. Во время своего дежурства на пропускной будке он подослал к нам в барак своего «стукача», Сашу «Лысого». Тот сел у моих нар играть в карты, а я, ничего не подозревая, спокойно наблюдая с верхотуры. Вдруг вбегает в барак тот старшина. Саша-«стукач» сунул карты мне под матрас, а сам отбежал в сторону. Старшина всё это прекрасно видел, но не погнался за играющими, а направился прямо ко мне. Вытащил из-под моего матраса карты, многозначительно улыбнулся и, ни слова не говоря, ушел. Я почувствовал что-то гадкое в его ехидной улыбке. Вскоре меня вызвали к начальнику лагеря:

- Так ты что, в карты играешь?.. Меня на карту ставил? Так, старшина?

- Вас, вас!.. - нагло врал старшина.

- В список его!.. На этап!..

Еще голосистый звонок чугунной рейки спокойно дремал, а в крытой машине уже везли пополнение на рудник «Валькумей». В числе двадцати штрафников ехали навстречу новой судьбе я и Васька «Камбала».

Люди ходят всю жизнь
Под пятою закона.
И по воле закона
Можно жизнь потерять...