Разное
|
|||||||||||||||||||||||||
Картинка: Тамань. Август 91-го года |
а)
вокруг золотой цепочки в Иерусалиме
Осенью
девяноста шестого года, на праздник Сукот,
отправились мы с нашим американским гостем
Стасиком Парфеновым в Иерусалим. Приехали,
почему-то, ужасно голодные и в первом же
попавшемся кафе плюхнулись
за столик.
За
соседним столиком беседовал с дамой
импозантный восточный мужчина с усами. Но
мы не сразу обратили на него внимания. Зато
он, видимо, с первого момента положил глаз
на нашу компанию; вернее, на американского
гостя Стасика с его дорогой видеокамерой.
Не успели мы завершить трапезу, как
восточный мужчина подошел к нам и заговорил
по-английски, как радушный хозяин с
дорогими гостями: давно ли вы здесь, откуда
приехали, как вам, вообще, нравится в
Иерусалиме? - Мы что-то
отвечали.
-
А у меня здесь небольшой магазин, ювелирный.
Совсем рядом… Хотите взглянуть? Есть
любопытные вещицы…
-
Нет, спасибо большое! Мы ничего не
собираемся покупать.
-
А я разве вам предлагаю покупать? Просто так
зайдите, поглядеть. Вы такие симпатичные
люди, мне бы хотелось с вами поближе
познакомиться…
Восточный
человек смотрел на Стасика.
-
Спасибо, конечно, но у нас и времени нету.
Скоро стемнеет, а мы еще и города толком не
видели.
-
А я ведь вас надолго и не приглашаю. Нет,
серьезно, у меня потрясающий кофе - такого
вы нигде не найдете. Выпьем по чашечке… не
нужно стесняться - мы ведь друзья!
Восточный
говорил так искренне и держался настолько
открыто и просто, что нам
неудобно было отказывать, и мы пошли.
Магазинчик
располагался в подвале, состоял из двух
или трех уютных смежных помещений со
стеклянными прилавками, заполненными
всяческими ювелирными поделками.
Действительно, милое, любопытное место. Там
еще были какие-то люди, разглядывающие
украшения. Хозяин налил нам из медного
сверкающего сосуда в
крошечные чашечки нечто темное, горячее,
ароматное и густое, вежливо извинился и
отошел заниматься покупателями. Я, к
сожалению, кофе не пью. Мы принялись
рассматривать товар и делиться
впечатлениями.
-
Погляди, какая прелесть! -
А это!!! - Нет,
вот это!
Сзади
неслышно подошел хозяин:
-
Ну как, нравится?
-
Да, конечно! Очень нравится!
-
А вот это вы видели?
Он
открыл стеклянную крышку, вынул золотую
цепочку, довольно массивную, и стал играть
ею на свету и вместе с нами любоваться ее
блеском и переливами.
Приложил
к Машиной шейке, и глядя Стасику в глаза:
-
Ну, каково?
-
Да, для молодой девушки красиво.
-
А тебе для кого нужно?
-
Да я бы маме сделал подарок, -
нерешительно произнес Стасик.
Хозяин
на какое-то время задумался. Потом молча
подошел к другой витрине:
-
Вот то, что тебе нужно, - он держал в руке
тоненькую изящную цепочку.
-
Пожалуй… - согласился Стасик -
а сколько это стоит?
-
Ну что ты! Зачем говорить о деньгах! Такие
пустяки!
Восточный
снова приложил цепочку к Машиной шейке, и
снова поглядел на Стасика:
-
Вроде бы чего-то не хватает…. правда?
Мы
напряженно соображали, чего не хватает, а
хозяин тем временем доставал разные
подвески и поочередно прикладывал к
цепочке:
-
Это? - Нет! - Вот это? - Тоже нет! - А вот,
погляди, как красиво!
-
По-моему, тяжеловато,
не подходит…
-
Ты прав!… - Вот, погляди, нашел. - Вот это в
самый раз!
Мы
дружно закивали головами - действительно, в
самый раз!
-
А сколько стоит?
-
Ну ты снова о деньгах! Мне прямо неловко!
Такие пустяки. Мы же друзья!…
Сколько ты дашь?
-
Ну откуда я могу знать, сколько это может
стоить!
-
Ну хорошо… такие пустяки… сто пятьдесят
долларов…
Маша
привстала на цыпочки и шепнула Стасику: "Отдаст
за тридцать восемь".
-
Сто пятьдесят долларов! Нет, это слишком
дорого, я не возьму!
На
лице хозяина отразилась глубокая печаль. Он
вздохнул, с нежной укоризной поглядел
Стасику в глаза и стал возвращать свой
товар на место. Ему явно было жаль, нам
тоже.
-
Ну что ж - нет так нет… Ничего не поделаешь!
Я на тебя не в обиде - мы все равно останемся
друзьями… Походите еще, поглядите... Здесь,
право, есть, на что поглядеть.
Он
отошел огорченный, с опущенной головой.
Удирать сразу, действительно, было неудобно.
Я направилась во второе помещение. Там
висели натуральные бедуинские украшения -
грубые, тяжелые, с крупными местными
самоцветами… Изумительные! Если бы я была
не я, то купила бы себе обязательно.
Опять
неслышно подошел хозяин:
-
Ну как, нравится?
Я
не стала скрывать свой восторг. Он
понимающе кивнул, но уговаривать не стал.
Через
несколько минут мы, наконец, сочли
приличным покинуть магазинчик, и подошли
прощаться. Хозяин выглядел таким же
печальным, но как бы силился улыбнуться:
-
Ну что ж, если так - то
до свиданья… Ничего, ничего,… расстаемся
друзьями...
Мужчины
обменялись рукопожатиями. Мы уже почти что
пересекли порог, как вдруг
услышали за спиною вопль разбитого сердца:
-
Стой! Вернись! Я согласен на все! Будь по-твоему
- сто долларов!
-
Почему сто долларов?
-
А сколько ты дашь?
Стасик,
действительно, вернулся; они начали
торговаться, - и это было великолепно!
Не
придя к соглашению, они снова прощались, и
снова расставались друзьями, и снова
восточный человек, кричал Стасику вслед,
воздевая руки: " Нет! Вернись! Я согласен
на все!", - пока не
сошлись на пятидесяти долларах.
Маша
сказала, что все равно много,
что стоило еще поторговаться; я сказала, что
за такое представление не жалко и сотни.
Мужчины отметили, что кофе, на самом деле,
был великолепен. Арабы добавляют в него
какие-то только им одним известные травы. Но
я, к сожалению, кофе
не пью…
««Русские» мотивы» , 1997 г.,
Израиль
б)
вокруг подсолнечного масла в Харькове
Соседка Лидия Федоровна забежала ко мне сообщить, что в ближайшем продуктовом дают подсолнечное масло по шестнадцать восемьсот за килограмм. (В соседнем овощном оно стоит тридцать тысяч.) Вооружившись трехлитровой банкой, я отправилась в магазин и пристроилась в хвост очереди. Очередь была небольшая, времени - начало первого, перерыв в два, в общем, можно было стоять без напряжений. За прилавком орудовала молоденькая брюнетка, красиво одетая и причесанная, с личиком, которое вполне можно было бы назвать миловидном, если бы не угрюмое недружелюбное выражение. Масло было налито в большую эмалированную кастрюлю, и девушка качала его при помощи нехитрого металлического прибора, что требовало дополнительного времени и усилий. Ее белокурая товарка скучала за соседним пустым прилавком, а слегка принявший с утра грузчик праздно шатался по торговому залу. За мной пристроилось еще несколько женщин. Какая-то ветхая старушка с поллитровой баночкой обратилась к соседке по очереди:
- Доченька, посчитай, сколько денег нужно на поллитра, Пожалуйста, а то я плохо вижу... Вот спасибо. А мы успеем до перерыва?
- Успеем, конечно.
- Я работаю только до часу, - прозвучал резкий голос продавщицы, - чтоб потом мне тут не рыдали!!
- Как, как, почему до часу? - зашумели женщины, - Ведь перерыв же с двух!
- В четверг санитарный час. Так что, я вас предупредила.
- Девушка, девушка, ну пусть подружка вам поможет!
Ответа нет.
- Ну пусть мужчина подкачает!
Ответа нет. Покупательницы нервничают. Тут из подсобки появляется мужская осанистая фигура в униформе, которую я собираюсь описать ниже, - норковая шапка, кожаная куртка, из-под куртки - турецкий свитер. Видно, местное начальство. Или хозяин, кто их теперь разберет.
- Мужчина, мужчина, скажите вашему грузчику, пусть подкачает масло, а то мы до перерыва не успеем.
Не поворачивая головы в нашу сторону, фигура в норковой шапке произносит хриплым баритоном:
- Ровно в час закрывай, и чтоб без никаких!
- Но ведь сейчас только без двадцати! - волнуются женщины.
Не удостоив взволнованных покупательниц ответом, фигура величественно удалилась за кулисы в подсобку.
- Успеем - не успеем, - зашелестело ему вслед.
- Девушка, а после перерыва масло еще будет?
- Не будет.
- А завтра?
- Не будет. Эта кастрюля последняя.
- Валидол! Женщины! У кого есть валидол? Человеку плохо!
Я обернулась и увидела, как старенькую обладательницу поллитровой баночки соседки по очереди, поддерживая под локти, усаживают на стул. Лицо ее на глазах приобретало серый оттенок. Из подсобки появились две сильно накрашенные зрелые дамы.
- Скорую, вызывайте скорее скорую, звоните же!
- Еще чего, скорую! - отозвалась одна из накрашенных дам.- Вызывали тут недавно. Одной было плохо. Пока скорая приехала, она встала и убежала. Так врач потом на нас орал.
- Так что же делать? Пусть человек пропадает, по-вашему?
- А я почем знаю! Зачем мне лишние неприятности!
У кого-то нашелся валидол, принесли, все же, стакан воды, передали через прилавок.
- Успеем - не успеем, - продолжает волноваться очередь. Блондинка вышла из-за пустого прилавка и принялась подкачивать масло, дело пошло быстрее, но у нее не очень ловко получалось.
- Может, успеем, - пронесся по очереди тревожный шепоток.
И тут одна толстая бабка стала выставлять на прилавок свою тару. Восемь поллитровых бутылочек с узким горлышком и трехлитровую банку.
- Да вы что, женщина! - задохнулась от негодования очередь, - с вашими бутылочками, это ж на час работы!
- Точно, - подтвердила продавщица, - больше никого обслужить не успеем.
Поднялся шум. Женщины требовали забрать бутылочки, но бабка стояла насмерть.
- Чем моя тара хуже вашей?
Снова появилась из подсобки норковая шапка.
- Мужчина, да скажите же вы, наконец, вашему грузчику, чтоб он без дела не болтался! Пусть он масло качает, а другая продавщица пусть деньги принимает, тогда мы до перерыва успеем!
Тем же манером, не поворачивая головы, обладатель норковой шапки приказал грузчику:
- Закрой дверь в магазин, и чтоб никого!
Грузчик с удовольствием кинулся выполнять приказ... Но не буду утомлять читателя подробностями этого драматического сюжета, поведаю лучше, чем он завершился.
Во-первых, девочки успели всех обслужить до перерыва, и даже задержались немного.
Во-вторых, дамы, оказывается, скорую помощь вызвали сразу.
В-третьих, масло продавалось и после перерыва, и на другой день, и до сих пор продается, даже подешевело... Но сколько тревоги, волнения, негодования, напряжения и т.п. ушло за описанные полчаса в пространство нашего обитания!
Харьков, зима 1994 г.
в) вокруг женщины в Харькове
Вечером
всем семейством возвращаемся домой из
гостей. Спускаемся в подземный переход на
станции "Исторический музей." Впереди
движется пара. Она - юная сексапильная
куколка, вся в локонах, в импортной коже, во
французском гриме, на чудных стройных
ножках. Он - примерно такого же возраста,
тоже упакованный в кожу, с косою саженью в
плечах и с походкой молодого льва.
Навстречу им поднимается облезлая
алкогольная троица, уже не первой молодости.
На какое-то время они остановились друг
против друга. Может быть, знакомые. Мы
миновали их, когда вдруг раздался
пронзительный женский визг, а затем удар и
гулкий сильный звук, как будто спелый арбуз
упал с грузовика и раскололся о булыжную
мостовую. Мы обернулись. Один из троицы,
отброшенный мощным ударом, лежал на спине,
не подавая признаков жизни,
в то время, как молодой лев делал
отбивные котлеты из его собутыльников. Как
оказалось, они пытались облапать его
подружку. Мы с мамой бросились к
поверженному агрессору.
-
Вам помочь? - спросила я. Мама тем временем
уверенными движениями невропатолога
ощупывала его лысеющую, давно не мытую
голову. На вид голова казалась целой, однако
мужик не шевелился. И тут подоспела милиция.
Мужика подняли за шкирку, ловко поставили
на ноги, а его товарищей спасли от верной
гибели. Вся сценка не заняла и трех минут.
Весна 93 г. Харьков
…В июне месяце
маришин молодой муж Дима вместе с большой компанией друзей-туристов отправился
отдыхать в Крым. Было у них там любимое место - лесная поляна на берегу моря
где-то под Керчью, - тенистая, уютная и просторная. Они каждый год разбивали
там палаточный лагерь и чудесно
проводили время: днем купались, вечером
пели у костра. И вот, усталые, груженые
рюкзаками, харчами, утварью, палатками; с гитарами и малыми детьми на
руках, туристы подошли к своей
долгожданной поляне. И что же они там увидели!
Они увидели, что их любимая поляна вся затянута серебряной паутиной, как в сказке про Спящую Красавицу. Некоторые
предлагали поискать другое место для стоянки, но большинство проголосовало
против: что за глупости, дескать,
пауков, что ли, испугались? В общем, разорвали паутину, поставили лагерь,
развели костер, приготовили ужин. На ужин невесть откуда явилось огромное
количество ежей. Незваные гости набросились на
человеческую еду. Отогнать их не удалось. Они даже не сворачивались в
клубочки, а выставив колючки и нахально глядя людям в глаза, продолжали лопать.
Ночью в каждой палатке ночевало по семейству из пяти - шести ежей, они
разгуливали прямо по телам спящих, а
когда те в ужасе просыпались, то
слышали чьи-то тяжелые шаги
снаружи и приглушенные вздохи.
Через пару
дней количество ежей уменьшилось, но зарядили дожди. Вода в море была холодной,
а песок сырым. Дима наступил в лесу на невесть откуда взявшийся ржавый гвоздь и
насквозь пропорол стопу. Пришлось тащить его в цивилизацию, делать уколы. Нога
не заживала еще очень долго. Вслед за этим в лагере началась эпидемия гриппа, и
на фоне которого чей-то ребенок заболел ветрянкой и заразил остальных детей. В
довершение, вспыхнула под проливным дождем самая далекая от костра палатка.
Когда же, наконец, многострадальные туристы начали сворачивать свой лагерь,
вернулись пауки и снова принялись за
работу. В тот момент, когда люди покидали поляну, она была уже
наполовину затянута кружевным занавесом.
Эх3. лето 1993
г. г. Харьков.
...Стою я,
значит, в очереди в билетных кассах на вокзале. Очередь немаленькая - чтоб
достояться нужно в среднем, 3 - 4 часа. Шум, гам, толчея. Люди нервничают,
ругают кассиров, бдительно следят, чтобы никто со стороны не пробился к кассе.
Из-за этого много дополнительных волнений. Процесс идет медленно, потому что
кассирша проверяет паспорта и впечатывает на компьютере фамилии в билеты Тут же
снуют продавцы прохладительных напитков, обладатели "лишних
билетиков" и т.д..
- Кому нужен
билет на Чернобыль? - громко обращается к нашей очереди сутулый загорелый
мужик, лет сорока пяти.
Своим вопросом
он сразу же привлек к себе всеобщее внимание. Люди на мгновение прекратили
беседы, оторвались от своих книжек и перестали наблюдать за порядком в очереди.
Все уставились на "чернобыльца" - кто с жалостью, кто с любопытством,
кто просто так... Чернобыль? Слава Богу, никому не надо в Чернобыль.
В это время
какая-то здоровая загорелая тетка, раздвинув могучим плечом стоявших у кассы
женщин, внедрилась в самую голову очереди.
- Эй, женщина,
- пришли в себя передние, - куда вы лезете?
- У меня все в
порядке,- уверенно ответила тетка,- я с
паспортом.
- Мы все здесь
с паспортом.
- Мне только
спросить - так же уверенно произнесла тетка, причем, в ее голосе звучало
искреннее возмущение человека, которого пытаются ущемить в его законных правах.
- Идите в
справочную!
- Я везу
старушку.
- Не морочьте голову.
- У меня
удостоверение!
- У всех
удостоверение!
Обстановка
накалялась, но тетка стояла, как скала, - такую запросто не выкинешь.
Вдруг
"чернобылец" хрипло расхохотался, и тыча кривым заскорузлым пальцем в
направлении широкой теткиной спины, заголосил:
-
Удостоверение! Ха-ха! Знаете, какое у нее удостоверение? Из сумасшедшего дома!
Она же шизофреничка!
- Да,- гордо
подтвердила тетка,- я шизофреничка!
- Все мы здесь
шизофреники, - раздались отдельные голоса, после чего очередь опять на какое-то
время затихла. Возможно, даже самые активные задумались, стоит ли связываться с
сумасшедшей. А может, массы ожидали, когда прозвучит голос лидера, чтобы общими
усилиями выбросить нахалку.
И голос
прозвучал:
- Безобразие!
- хрипло возопил "чернобылец", - Это же просто издевательство над
людьми!
Факт,
безобразие! Все взоры снова обратились к нему.
- Пятьдесят
лет живу в Харькове, а таких очередей еще не видел! Сволочи, что делают с
людьми! Демократы называются! Сколько же можно терпеть!
Раздались
голоса поддержки. Самые активные и недовольные стали, перебивая друг дружку,
рассказывать о своих обидах и повсеместных беззакониях, напрочь позабыв о
нахальной шизофреничке, которая тем временем уже заказала билеты и начала
отсчитывать деньги. Импровизированный
митинг, между тем, превратился в птичий базар, и тетка, обернувшись, гаркнула
зычным голосом строевого офицера:
- А ну всем
молчать!!!
Толпа
немедленно выполнила приказ. Даже "чернобылец" закрыл свой рот. Тогда
стал слышен голос кассирши:
- У меня нет
сдачи. Дайте, пожалуйста, три рубля.
- У кого есть
три рубля? - тем же требовательным тоном спросила тетка.
- Ха-ха-ха! -
послышался в ответ саркастический смех "чернобыльца". - Сволочи! Что
с людьми делают! Три рубля! Да разве теперь это деньги? - и он начал лихорадочно
рыться в кошельке, - Ай-ай-ай, что с людьми делают! Три рубля! Что теперь купишь на три рубля? ...Вот три рубля!
Он протянул
свою трешку тетке, та расплатилась с кассиршей, и, получив билеты, решительно произнесла:
- Все. Пошли,
Вася!
"Чернобылец",
который оказался Васей, в ту же секунду позабыл о внимавшей его речам очереди и
вместе со своей сообщницей стремительно покинул сцену. Но и облапошенная
очередь тоже моментально забыла о нем.
Она даже не заметила, как виртуозно ее надули.[2] Теперь все ее внимание было приковано
к некоему усатому светловолосому джентльмену, который осторожной кошачьей
походкой крался через толпу в направлении кассового окошка.
- Эй, мужчина,
вы далеко собрались?
- Да я,
собственно, просто так, я никуда..., - пролепетал он, скромно потупя очи.
- А если
"так", то вам тут делать нечего.
- Мне,
собственно, только спросить...
- Спросить -
становитесь в очередь!
Джентльмен
прекратил свои передвижения, замер в десяти шагах от окошка и стал рассеянно
обозревать интерьер кассового зала, видимо, надеясь усыпить таким образом
бдительность активистов. Когда я уходила с билетами, он топтался все в той же
позиции.
ЭХ3, лето 93
г., г. Харьков
…В общем, этот
вечер мы с Валентиной провели в непривычно тихой квартире. Не спеша складывали
свои рюкзаки, беседовали. Потом Валентина включила стиральную машинку, а я
пристроившись на полу в коридорчике, и развесив уши, слушала ее удивительный
рассказ:
« …Сначала у меня на даче в Шатуре ничего не было.
Ровным счетом ничего.. После я соорудила себе из обрезков бруса и дырчатой
жести легонький каркасик и обтянула его пленкой. Получилось вполне сносное
жилище, настоящая яранга. Не хоромы, конечно, но все же, защита от дождя и
ветра. И вот как-то раз летом я приехала на участок одна, и осталась ночевать в
«яранге». Ночь была теплая и светлая. Я загородила вход в «ярангу» тяжелыми
досками и улеглась. Но сон, почему-то, не шел... И вдруг я отчетливо ощутила,
что рядом со мной находится кто-то посторонний. При этом я понимала, что войти
незаметно никто бы туда не смог. В тесном пространстве «яранги» не было видно
никаких фигур. И все же, я была не одна...
Вдруг в моей
голове прозвучал отчетливый голос:
- Не бойся,
ничего плохого мы тебе не сделаем. Просто пороемся у тебя в мозгу - нам нужно достать оттуда кое-какую информацию.
Тут мне
стало ужасно смешно:
- Да что
вы!- говорю я, опять же, мысленно, - какую информацию? Ведь я, с тех пор, как окончила школу и институт - все начисто
забыла!
- О нет, ты
ошибаешься! Забыть ничего нельзя. Вся информация разложена у тебя по полочкам в
положенных местах. Ты просто не имеешь туда доступа, а мы имеем…
Ощущение
постороннего присутствия продолжалось еще некоторое время. А потом незримые
гости покинули меня так внезапно и неожиданно, как и явились...»…
«Песня про
Москву или ДНЕВНИК ПРОВИНЦИАЛКИ» июль 1994 г.
…На прошлой неделе я приобрела специальные наклеечки для клавиатуры - буквы кириллицы, и могу теперь без проблем шлепать в WORDe, пока кто-нибудь из домашних не сгонит меня с места. Хочу рассказать об истории этой покупки.
Я давно искала такие буковки, но наша Кфар-Саба, в общем-то, деревенька, тель-авивская спальня, и этакого специфического товара в ней днем с огнем не сыщешь, а выбираться специально в какую-нибудь из столиц - проблема для работающего безлошадного человека. Примите еще во внимание шабат, единственный по-настоящему свободный день недели, когда все почти магазины закрыты... Короче, спросила я “третьего дня” у своего молодого сотрудника Андрюши (г. Киев, Украина), где можно раздобыть такие буковки. Он ответил: “Зайди в любой русский книжный.” ” Да нет,- ответила я , - у нас в Кфар-Сабе такого не бывает!” Но тем не менее, вечером забрела-таки по дороге домой в русскую лавку “Лим” и спросила про наклейки. Продавщица выкатила на меня большие испуганные глаза и воскликнула: “Да что это сегодня с вами случилось?” Я несколько растерялась, стала смущенно оглядывать свой туалет: может, чего не в порядке, Остальные посетители лавки, больше похожей на маленький русский клуб, тоже уставились на меня с нескрываемым любопытством.
- А что случилось? Я не знаю, что случилось. Мне нужны русские буковки,
знаете, для махшева (компьютера).
- Вот и я не знаю, что с вами со всеми случилось! - продолжала продавщица свою возбужденную речь, - у нас никогда такого товару не было и никто его и не спрашивал. А сегодня утром получили партию - и как пошел народ! Все спрашивают и покупают, спрашивают и покупают!
Тут и остальные “члены клуба” забеспокоились: “ И мне, и мне буковки”, “А
мне пару комплектиков, пожалуйста!” Вот какая удивительная необъяснимая
история. Она напомнила мне другую, похожую, и не менее удивительную.
Произошла она за пару лет до нашего отъезда. Но корни ее “уходят в глубь”
моих студенческих времен. Училась тогда
в нашей группе одна студентка, очень красивая молодая женщина. Она была
значительно старше всех остальных девчонок, и относилась к нам,
“дурнадцатилетним”, как мы того заслуживали: снисходительно и с любовью.
Однажды она принесла в институт серебряную позолоченную цепочку и дала нам поиграться. По тем временам это было не
такое уж великое сокровище, но все же… Девчонки носили ее по очереди, а потом
цепочка как-то незаметно застряла у меня. Но этого мало. Я нацепила на нее
массивный золотой медальон - бабушкино наследство, который вскоре
благополучно посеяла вместе с чужой
цепочкой. И вот, по прошествии двадцати…, нет, больше, чем двадцати лет, мне
вдруг вспомнился этот случай. “Вот так свинья! - подумала я про себя , - это ж
надо - какая свинья! Взяла чужую вещь,
затаскала, потеряла, и даже не извинилась! Теперь ведь такая штучка, да еще и
позолоченная – стоит, поди, целое состояние!” Серебряной цепочки тогда у меня в
хозяйстве не водилось, купить - “кишка тонка”; в общем, нашла я среди наших
семейных сокровищ серебряную чайную ложку, и принялась разыскивать ту самую
сокурсницу, которую, наверное, лет двадцать и не видела. Не буду долго описывать свои поиски, скажу лишь, что
встреча состоялась. - В ее обеденный перерыв, под мокрым снежком. Сокурсница
напрочь забыла о злосчастной цепочке и даже слышать не хотела ни про какую
ложку: что за глупости, дескать! - я не
помню – и ты забудь! Но я ее упросила: возьми, сними с меня этот долг,… ну
пожалуйста! Сокурсница согласилась:
- Ладно уж, возьму, если ты так просишь. Но знаешь, вот что интересно!
Несколько дней назад позвонила какая-то
незнакомая женщина. Представилась моей одноклассницей. Вместе учились в
начальной школе, и с тех пор ни разу не встретились. ”Помнишь, - говорит она, -
во втором классе я взяла у тебя почитать “Графа Монте-Кристо” и не вернула?
Потеряла. Так вот, сейчас я купила такую же точно книгу и хочу тебе
отдать.”. Я, конечно, забыла и про
“Графа” и про эту девочку. Ведь сорок
лет прошло с тех пор, не меньше... И почему она вдруг вспомнила?…
А я почему вдруг вспомнила? Ведь не думала никогда ни о потерянной цепочке,
ни о ее хозяйке... Об увесистом наследном медальоне с бабушкиным портретом
сожалела, не скрою...
Осень 95 г.
Израиль
…И знаете, что самое удивительное? -
Ведь сколько миновало здесь времен и народов, но Дух Античности, Эллинский Дух
по сей день не выветрился из этих мест. Его присутствие явным образом ощутимо в
воздухе селения и окрестностей, в горячих песчаных россыпях, в прибрежных камнях Понта и Азова; он правит
Фебовой квадригой над золотою таманскою степью, играет с веселыми дельфинами в
пенных водах залива, и с особым тщанием печется о виноградниках и винограде… «Всюду Бахуса службы…». Именно «Бахуса
службы», хоть и пострадавшие от горбачевской борьбы с алкоголем, но все еще
дающие пропитание как большинству жителей Тамани, так и приезжим
рабочим-сезонникам… А в старой части
поселка - окруженные глухими заборами,
выбеленные домики с кровлями из потемневшей черепицы. В знойный час заката
возвращаются с пастбищ овечки, и пыль, которую они поднимают на немощеной
дороге, бурая, как их шерсть. Обреченно
семенят они в клубах тусклой своей ауры, пронзаемой последними слепящими
лучами, а тем временем хозяйки поджидают их у открытых ворот, чтобы загнать в
кошары. Сей порядок, вероятно, был заведен не сто и двести лет назад, а много
раньше того… Балканы, Эллада, греческие
колонии Причерноморья…
Невысокие эти дома обращены лицевою
частью к подобию площади перед
зданием русской церкви, возведенному некогда по образу античных храмов – с открытыми колоннадами, фронтонами; с низким стилобатом и скатной
кровлей; без куполов, барабанов и апсид
– то ли в соответствии с тогдашней модой, то ли из уважения к Духу Места… Войти внутрь нам не удалось – служба
окончилась и дверь заперли на замок. За церковной оградой мы обнаружили
старинное кладбище.. Надписи на
обработанных временем плитах не всегда
удавалось прочесть…
Но вот одно из надгробий – основательное,
чугунное, с рельефными символами смерти и выступающими литыми буквами:
«Здесь покоится тело скончавшегося
нахичеванского 3-й гильдии купца,
торговавшего в городе Тамани, Якова
Иовлева Зубова, имевшего от роду 44 года,
скончавшегося в 1848 году мая 29 дня».
В том
же ряду, буквально через одну могилу, плита из потемневшего песчаника.. На
ней скромный знак креста и простой
высеченный в камне текст:
«Здесь погребено тело
полковника Никиты Кистенева,
скончавшегося в 1851 году
на 74 году от рождения.»
Значит, В 1812–ом ему исполнилось 35… А Российская Империя, как
известно, воевала, «и до того и после»…
«Сколько раз могли убить, а умер старцем….» .
«Письма римскому другу». Помните? -
«Рядом с ним - легионер под грубым кварцем,
Он в сражениях империю прославил,
Сколько раз могли убить, а умер старцем,
Даже здесь не существует, Постум,
правил.»
… именно «под грубым кварцем»…
рядом с Яковом Зубовым, нахичеванским ( из Азии!) 3-й гильдии купцом…
«Здесь лежит купец из Азии, толковым
Был купцом он – деловит, но незаметен.
Умер быстро – лихорадка. По торговым
Он делам сюда приплыл, а не за этим…»
Практически прямое попадание! – плюс: «Понт
шумит…», плюс: «ткань, впитавшая полуденное солнце», плюс: «чье-то судно… у мыса»! Я даже
порывалась написать про это Бродскому,
но не решилась, естественно …
17.08. – 9.11.98г. Кфар Саба
Много лет
назад я работала в проектном бюро большого учебного института, и нас, его
сотрудников, регулярно посылали в колхоз – полоть и убирать овощи. Как правило,
это происходило летом - потому что осенью в колхоз отправляли студентов. И вот
как-то раз повезли сотрудников убирать помидоры. Загрузили несколько автобусов
– в нашем институте было много разных кафедр, лабораторий и т.д. К тому времени
мне, помнится, не исполнилось и сорока – как говорится, женщина в плодородном
возрасте. И вот, выдали нам тару, расставили по рядкам. Два человека на рядок –
потому что так удобнее таскать ящики – ведь среди приехавших в колхоз
большинство составляли дамы. Короче, разобрались люди по парам. Но мне в тот
день почему-то пары не досталось. Видимо, никто из близких подружек не приехал. Ладно. Гляжу – рядом еще один
«непарный» человек мается. Какой-то мужик, сотрудник неизвестной мне кафедры,
примерно, моего возраста; к тому же, с ним ребенок. Насколько я помню, девочкой лет, примерно, девяти. И начали мы
работать втроем. Дело у нас спорилось. В шесть рук мы рвали спелые помидоры. При
этом мужчина не позволял мне участвовать в переноске тяжестей, он сам
подхватывал полный ящик и тащил его к штабелю. Не подумайте, что он пытался
ухаживать за мной. Нисколько. Роли наши были совсем другие. Я воспринимала
ситуацию естественно, чувствовала себя комфортно и привычно – как в собственной
семье: мне достались мои женские и материнские функции, ему – отцовские и
мужские. Я следила за тем, чтобы девочка не снимала с головы панамку, чтобы она
не обгорела на солнце; водила ее «по маленькому» в посадку. Когда наступил
обеденный перерыв, мы не стали присоединяться ни к каким компаниям:
расположились на травке втроем. Очень уютно. Я постелила какую-то тряпочку,
разложила на ней свои бутерброды, привезенные мужчиной харчи, да плюс еще самые
спелые помидоры с кустов. Велела папе с дочкой вымыть руки и разделила пищу –
так, чтобы мужчине достались самые сытные куски, а девочке – самые вкусные.
Все, как обычно. Одна проходившая мимо сотрудница из моего бюро, взглянувши на
нас сказала: «Ого, Наташа! Да у тебя тут семья!» Действительно семья. Привычное
распределение привычных ролей. Точно, как
у Хулио Кортасара «на Южном
шоссе». И точно так же, по окончании
колхозного дня мы попрощались, чтобы никогда больше не встречаться. Нет,
возможно, что с мужчиной мы где-то сталкивались в коридорах института – но
общение наше ограничивалось взаимными короткими кивками. Только и всего. Даже
без вопросов: «Как дела?», «Что слышно?», «Как ребенок?»…
Записано в октябре 2000 г.
В начале девяностых годов я занималась в Харькове в так называемой
«Школе русской йоги». На одном из уроков наша руководительница неожиданно
произнесла несколько фраз на совершенно не понятном, «тарабарском» языке. И
предложила нам задание: «вычислить»,
какому народу мог бы принадлежать такой язык, где находится страна, в которой
живет этот народ; каков там климат, ландшафты; какова внешность, культура этого народа и тому подобное. Затем, чтобы
облегчит нам задачу, она снова принялась лопотать «по-тарабарскому». Собственно
говоря, это была только лишь игра - набор бессвязных птичьих звуков: все мы,
будучи когда-то детьми, тоже лопотали подобным образом – баловались, изображали
из себя загадочных чужестранцев. Ну вот. В общем, принялись наши
великовозрастные ученики наперебой высказывать свои соображения по поводу неизвестного
народа. У большинства версии, почему-то, сходились на одном: северяне,
белокурые, водят хороводы на зеленой
травке. И только я одна вообразила себе нечто, вроде романтического
Прованса. Руководительница отрицательно качнула головой: «Нет. При чем тут, дескать, какой-то Прованс? Разумеется,
речь идет о северной стране.» Ну, нет – так нет. В таких делах ничего ведь не
докажешь! Затем она предложила нам домашнее задание – придумать каждому свой
собственный «тарабарский» язык и… И посмотреть, что из этого получится.
Короче, по
дороге домой я все время лопотала себе под нос
нечто по-птичьему бессвязное, пока
по мере этого лопотания спонтанные звуки не стали сами собою
складываться в какой-то ритмический порядок. Вскоре в мозгу зазвучала трогательная
и печальная мелодия. Получилась песенка – несколько куплетов и припев.
Тоненький и чистый девичий голосок пел о страданиях отвергнутой любви, о
разлуке, и о чем-то, вообще, невыразимом. При этом, естественно, каждое слово в
отдельности было совершенно не понятно. Но голосок этот острой, томительной
болью проникал в самую глубину моего сердца...
Помню, как
лежала дома в теплой ванне и тихо плакала от чужой печали …
Записано в октябре 2000 г.
Вообще,
наш мир -
израильский (см. выше)-
он
выглядит прозрачным
и
хрупким, будто стеклышко,
до
боли беззащитным…
Строить
планы,
надеяться
на будущее
здесь
–
бессмысленно,
наивно:
ведь
что
произойдет
в
ближайший миг –
полнейшая
загадка.
Вот
в Штатах, например,
совсем
иначе; там
в
любой черте,
в
любой детали
читается
уверенность,
надежность
и
основательность,
которые
продлятся,
наверное,
века.
Последствия от каждого поступка
известны
наперед,
и
будущее
можно
рассчитать
с
надежной вероятностью
до
девяноста
девяти
процентов, плюс
несколько
десятых…
Что ж до Италии...
В Италии другое. Начну издалека:
Вот
умер, к примеру,
человек.
И
вместе с ним угасли
все
миражи
его
воспоминаний.
И сам он для живущих
стал
миражом,
чтобы
со смертью их
угаснуть
окончательно.
И
где же
по
прошествии веков
нам
отыскать
его
следы? Как говорится,
материальные
улики
его
существования? –
«Был
человек – и нет!»
И
то же происходит
с
цивилизацией. Но, правда,
несомненные
улики
имеются:
обломки, например,
безглавых
статуй,
зримые
остатки
шикарных
колоннад и арок, -
от
царских форумов и капищ,
от
многоэтажных
рынков
и
руины
такой
огромной и жестокой штучки,
как
римский Колизей.
И
это все?
-
Не все! Сейчас я поясню…
-
Да-да! – прервет меня Читатель. -
Я
все понял! Я понял – остаются
мысли,
что
выбиты на камне,
также чувства, мечты,
запечатленные
на
бычьей коже
и
на папирусах. Они давно
укоренились
в
сознании потомков,
создали
культуру,
в
которой мы живем;
распространились
по
всей Земле. Сегодня, извините,
любой
полуобученный сопляк,
способен
их скачать из Интернета…
Каких же вам еще
улик?
– О да
ты
прав, Читатель.
Каких
еще улик! Но я как раз
хотела
о другом:
Мне
кажется,
что
существует в мире
еще
другой, незримый,
лишь
сердцем уловимый «Интернет»,
который
крепко
связан
со всяким местом
обитания
людей. Он –
словно
соты улья,
в
нем
хранятся
неким
волшебным
образом все
светлые
догадки поколений,
все
нежные их чувства,
гармония,
которой
им
удалось достичь;
вся
музыка любви и сострадания…
Оно
живет – да-да!
пульсирует,
играет,
наполняя
пространство
обитания живых
и
Землю веселит…
И
такова
прекрасная
Италия…
«А
где же? –
Читатель
спросит, -
где
ж тогда следы
от
ужасов,
от
войн, от эпидемий?
Следы
мучений
плоти
и души?
Обид,
несправедливостей
и страха?»
-
Не знаю! Очень может быть,
что
их впитала
в
свои глубины матушка-Земля
и
там, в ее пылающей утробе,
они
сгорели. Как? -
Почем
мне знать?
–
Но нет их больше:
это
факт!
Над
тем
же местами,
что
обжиты
людьми
совсем недавно,
этот
«Интернет»
еще настолько тонок
и
слаб,
что
я
его
совсем не чувствую.
(Как
в Штатах, например).
Возможно,
для того лишь
мы
все
созданы,
чтобы
наполнить соты
живого
«Интернета»?
Возможно…
«Семь дней в Италии» осень 2000 г
Моя новая
приятельница, бывшая киевлянка, существо юное и хрупкое, рассказала мне, что в
последнее время в Киеве она таскала в сумочке газовый баллончик. На случай
нападения. И вот однажды в метро на нее налетел здоровый детина в самом соку и
начал без разговору лапать. Она пыталась вырваться, кричать, и наконец, достала
свой баллончик и пшикнула ему в морду. Детина, естественно, отпустил ее и
заплакал. Поскольку расстояние было небольшое, и газ тоже попал ей в глаза,
приятельница тоже залилась слезами. В следующий момент они повисли друг
у друга на шее, и так плакали, обнявшись. Когда же действие слезоточивого газа
окончилось, они мирно разошлись, каждый в свою сторону.
24. 04.96
…Мне кажется, что главная загадка Анны состоит в том, что она - человек-зеркало. Это удивительно - общаясь с другим человеком, она как бы полностью вбирает его в себя, становится его живым отражением. Собеседник при этом испытывает чувство такой близости, такого полного слияния, такого понимания, что впадает в кайф, и готов, позабыв обо всем, без конца глядеть в это зеркало. Причем, это понимание совершенно искреннее - твои проблемы становятся ее проблемами. И принимает она тебя тоже полностью - со всеми, как говорят у нас "хыбамы та вадамы", ни в коем случае не осуждая твоих пороков. Она просто не замечает их, как не замечаешь их ты сам.
Когда
Анна начала встречаться со своим нынешним мужем, она восхищалась вслух его
красотой, умом, его философскими построениями. Как-то раз, вдруг на минутку
отрезвев, он воскликнул:
-
Постой, постой! Так ведь не бывает! Ведь не бывает же людей без недостатков!
- Не
бывает, - согласилась Анна.
- Ну
так значит, и у меня они есть.
-
Значит, есть.
-
Тогда скажи, какие!
Анна
задумалась, а потом произнесла, чуть не плача.
- У
тебя нет недостатков...
Люди с первого слова чувствуют полное доверие, тянутся к ней, боятся ее потерять. У нее дома всегда дым коромыслом, всегда на кухне кто-то распивает кофе, возбужденно беседует за столом. Бегают чьи-то детишки, оставленные Анне для присмотра. Гости могут сидеть часами, являться в любое время дня и ночи, и Анна встречает каждого буквально с распростертыми объятиями, словно самого близкого и дорогого человека. В этом нет ни капли лицемерия и никакой корысти: для нее каждый - единственный и дорогой. Анна никогда не уставала от общения, я не слышала, чтобы она кого-нибудь осуждала, и в каждом человеке она видела нечто значительное.
Жить в
таком доме - все равно что на вокзале, но дети привыкли, а муж терпит, и только
Анна в подобной обстановке, как рыба в воде…
Осень 93 г. г. Харьков