Факт первый - народ Израиля внешне не представляет собою ни национального, ни даже расового единства. Такое разнообразие человеческих пород мне случалось наблюдать только в коридорах института, где я работала в последние годы: там учились ребята чуть ли не со всех континентов. На пляже возле Мертвого моря я видела молодого чукчу, который оживленно болтал на иврите с двумя длинноволосыми блондинками. Тот тип хрупкого, закомплексованного интеллигента, который у нас ассоциируется со словом "еврей", в Израиле  довольно редок. Увидела я как-то одного такого в автобусе и обрадовалась: "Ну, думаю, наконец, настоящий!" Я к нему с вопросом на иврите, а он смутился, и начал отвечать по-русски с московским акцентом... Однако, я отвлеклась от темы. Кроме внешних отличий, которые видны, так сказать, невооруженным глазом, есть еще множество отличий: языковых, культурных, политических, религиозных. Даже в русле иудаизма существует большое количество разнообразных течений. Наша близкая подруга нянчит девочку, мама которой работает канторессой в реформистской синагоге, то есть, ведет там службы. (Когда она привозит ребенка, то остановившись под балконом, громко запевает: Ла-а-р-и-ис-а-а-а-а!) А в ортодоксальной синагоге женщина может находиться только на галерее, отдельно от мужчин. Есть такие кварталы в религиозных районах, где в шабат забрасывают камнями заезжие автомобили. Мне рассказали про одного юношу, тоже верующего, но не таких крайних взглядов, который решил смягчить этих крутых ребят. Он пришел к ним и сказал: "Я вас  понимаю: ездить в шабат на автомобиле неправильно, но разве кидаться в шабат камнями правильнее?" Ребята спорить с ним не стали, они его просто поколотили.. Но я, собственно, хотела рассказать о другом - о том, что при всех своих различиях жители Израиля, все же, похожи друг на друга. Похожи свободой движений и полной безмятежностью. Я не видела там напряженных лиц, не видела, чтобы кто-то торопился. Кажется, что эта безмятежность разлита в атмосфере. Человек, приехавший из нашей страны, вдыхает ее вместе с первым глотком воздуха и ощущает потом так же отчетливо, как непривычный для него аромат южных растений. Даже бродячие кошки и собаки там выглядят не менее беспечными, чем их двуногие соотечественники. А ведь Израиль, как известно, далеко не самое безопасное местечко на нашей беспокойной планете. На улицах Иерусалима мне показывали камни, установленные на месте кровавых убийств. Для того, чтобы жить в постоянном страхе, есть все основания, и множество вооруженных людей вокруг, казалось бы, должны увеличивать тревогу... Я постоянно раздумывала об этой загадке, пока не вспомнила песенку, которой научили израильтяне мою дочку в еврейском лагере. Дети распевали ее с огромным удовольствием. В переводе она звучит примерно так:

 

Весь мир - это очень узкий мост,

И самое главное - ничего не бояться!

 

Эти слова сказал один из хасидских  мудрецов, а потом к ним придумали музыку1.

 

Факт второй - музыка в Израиле звучит повсюду: в автобусах, на улицах, в магазинах. Того, что у нас называется роком, я там ни разу не слышала: в основном, мелодичные ивритские песни. Голоса у певцов, как и у прочих израильтян, низкие, хрипловатые. Это потому, что в ивритской речи используются более низкие регистры гортани. Оказывается, местные уроженцы очень любят советскую музыку. Марик записал для меня пленку с песнями тридцатых - пятидесятых годов, переведенными на иврит. Там есть "Полюшко-поле", "Солдаты, в путь",  "По долинам и по взгорьям". Звучит отлично, как будто для этого языка и было написано (см. Э. Севелу, "Остановите самолет, я слезу!" У него там есть глава о советских композиторах, об их происхождении и об источниках, питающих их творчество. Севела пишет, что даже если в России не останется ни одного еврея, еврейский дух оттуда выветрится нескоро.) К слову сказать, один из наших харьковских друзей, ныне гражданин Израиля, поведал мне при встрече, что прожив два года в этой стране, наконец, понял, что весь коммунизм пошел от евреев. "Другое дело, - сказал он, - чтобы еврейская моська могла изнасиловать русскую слониху, нужно было, чтобы слониха этого очень захотела."

 

Факт третий - в Израиле многие люди владеют русским языком. Кроме новых репатриантов (олим  хадашим), по-русски говорят старожилы (ватиким), их дети и внуки. Часто мои мучительные попытки задать вопрос на иврите, кончались тем, что я получала ответ на русском. В связи с этим я хочу перейти к следующему пункту повествования. Итак:

 

Факт четвертый - через Париж, из Калифорнии в Израиль прилетела Наташа Винарская, чтобы поболтать со мной и заодно посмотреть страну. (Или наоборот, посмотреть страну и заодно поболтать со мной) Мы провели с ней вместе около недели. Я отправлялась на свидания рано утром и возвращалась домой поздно вечером. Когда Ане звонили знакомые, с намерением придти пообщаться со мной, она отвечала им: "Нет, это невозможно, у нее интенсивная личная жизнь".

Однажды чудесным солнечным днем гуляли мы с Наташей по улице Дизегноф в Тель-Авиве, и как всегда, беседовали и наблюдали. По обеим сторонам улицы - лавочки, кафе, магазины, флажки и цветочки... Улица длинная, гуляли мы долго, и захотелось мне, pardon, в туалет, а туалета как раз нигде не было видно.

 

- Ничего, - говорит Nataly, - сейчас найдем.

 

А мы в это время проходили мимо лавки, на пороге которой сидел довольно облезлый мужик средних лет, плешивый и загорелый. Он мучился, пытаясь изобразить на куске картона цифру "3.50". Наташа обратилась к нему по-английски: дескать, есть ли у вас restroom, и можно ли им воспользоваться. Мужик любезно согласился нам помочь, дал ключ от своего туалета и объяснил, как туда пройти. Говорил он на ужасающем даже для моего уха английском. Когда мы возвращали ему ключ, Наташа предложила мне:

 

- Послушай, этот дядька выручил нас, нарисуй ему объявление.

 

- Пожалуйста.

 

- Thank you, - обратилась она к лавочнику,- you see, My frend is a painter, she can help you.

 

- Oh, please!

 

И я занялась работой. Пока я старательно выводила известную вам цифру, мужик делал Наташе всяческие игривые предложения, компенсируя пробелы в английском невообразимыми гримасами и ужимками. Смотреть на него без смеха было невозможно. Наташа отклоняла эти предложения, комментируя их по-русски. Мы обе покатывались от хохота.

 

- О, мадам,- ну почему, почему вы так далеки от романтики! Муж, дети - это такая проза! (перевод мой) Клянусь, никто не узнает, приезжайте ко мне вечером инкогнито...

 

- Вставишь зубы - приеду, - говорит Наташа, обернувшись ко мне, и мы снова хохочем.

Кавалер, однако, ухом не ведет и продолжает свои галантные атаки. Наконец,"3.50" готово в наилучшем виде, и мы прощаемся с любезным хозяином.

 

-До свидания, - говорит он нам по-русски, - счастливого пути...

 

Акцент у него приличный, наверное, кавказский, но, конечно, он понимает абсолютно все. Мы обе заливаемся краской. - Боже, как стыдно, как стыдно, - шепчет Наташа.

 

Факт пятый-  таких женщин, как madam Винарская, по Израилю нужно водить в парандже. Когда мы гуляли с ней по Хайфе или Тель-Авиву, вдоль улиц слышался хруст позвонков, потому что встречные мужчины сворачивали себе шеи, оглядываясь на нее. И это только те, что из робкого десятка. А которые не из робкого, бросались к ней со страстными призывами: "Мадам, мадам ".... и дальше что-то в этом роде. Они умоляли о встрече и почему-то спешили показать документы, удостоверяющие тот факт, что они неженаты. На рынке торговцы-сефарды,2 оставив свои ананасы с картошкой, кидались ее обнимать, (есть фотографии)

 

Факт шестой -  Те люди, с которыми мы росли, с которыми дружили в школе, вместе поступали в институт, ездили в колхозы, обменивались самиздатовской литературой, ходили на концерты бардов, работали в НИИ и проектных институтах, перебирали гнилье на овощных базах, восхищались демократами..., так вот, похоже, что все они теперь в Израиле: те же лица, одежда, вкусы, пристрастия. В иерусалимском автобусе мне довелось наблюдать такую сцену: на нескольких передних сидениях пожилые русские олим (репатрианты) обсуждали последнее заседание российского парламента. Речь, по-видимому, шла о каком-то драматическом моменте, потому что они кричали, спорили, размахивали руками. То и дело слышались возгласы: "Гайдар!", "Ельцин!" и т.д. Остальные пассажиры притихли, прислушиваясь к их спору. Похоже, наши русские даже не заметили, что стали объектом пристального внимания, московские события волновали их гораздо больше. Теперь немного подробнее о том, как живут наши эмигранты последней, самой мощной, волны: те, что приехали в Израиль два - два с половиной года назад. Не сионисты, не социалисты, не религиозники, одним словом, люди, которых вела не идея, а страх перед будущим в России, надежда на хорошую жизнь, на возможность реализовать свои способности, устроить детей, решить внутренние проблемы и т.д. Многие из них предпочли бы Штаты или какую-нибудь благополучную европейскую страну, но выбора у них не было. К тому времени, как я приехала в Израиль, они, в основном, уже пережили самый тяжелый период адаптации: большинство имеет работу, у всех в домах японская видеотехника, шикарное, по нашим понятиям, электрооборудование, у многих компьютеры и автомобили. В нашей стране такое могут себе позволить только миллионеры3. В Харькове у меня есть всего лишь один подобный знакомый. Выглядят новые израильтяне совсем не плохо. Я, как водится, привезла с собой целый мешок еврейской почты, и в первый же вечер ко мне повалил народ за корреспонденцией. И тут я обнаружила, что адресаты писем держатся куда увереннее, свободнее и веселее, чем их авторы. Не всем одинаково везет, но заметного имущественного расслоения пока еще не видно, хоть дело идет к тому. Это уже сказывается на взаимоотношениях людей: истончаются и рвутся старые связи, появляются новые. К стране и народу Израиля отношения самые разные, целый спектр: от полного восторга до абсолютного неприятия. Причем, это не всегда впрямую связано с условиями жизни.4 Лучше всего себя чувствуют те люди, которые принимают окружающее таким, как оно есть, и пытаются изменить себя, чтобы вписаться в него, не набив шишек. Работают много и напряженно. Конечно, врачам без пациентов и учителям без учеников, как правило, невесело.

Во всех домах смотрят останкинский канал по кабельному TV, всюду русскоязычные, или просто русские, газеты, журналы, русские книги. Гастролеры из России собирают полные залы даже в небольших городках.5 А маленькие дети говорят между собой на иврите. Русский язык для них - мамин, домашний, все новые понятия, которые  входят в их жизнь, - ивритские, и они часто не могут выразить свою мысль по-русски.

 

Факт седьмой,  общеизвестный - в Израиле очень любят детей, особенно малышей. Их балуют, ласкают, ничего не запрещают, не ругают и не наказывают. Ребенок может войти в лавку, взять конфетку или другое  лакомство, и никто ему слова не скажет. Взрослые стараются не ограничивать детской самостоятельности, говорят, их даже к горшку не приучают, чтоб не задавить индивидуальность. Во время болезни в постель не укладывают - захочет лечь, ляжет сам, окна не закрывают, пусть сквозит - ребенку нужен свежий воздух. Не особенно следят за тем, чтобы здоровые дети не контактировали с больными. Врачи говорят: "Йехье бэсэдэр!" (Все будет в порядке!) Для нас это как-то непривычно. В семьях коренных израильтян редко бывает меньше четверых детей. В младших классах уроков практически не задают, и за все хвалят.

У Ани возникли сомнения по поводу андрюшиной учебы, и она обратилась с ними к его учительнице.

 

- Маток вэхамуд, - отвечает она - (сладкий и лапочка)

 

- Но он же плохо пишет!

 

- Что вы! Вы не видели, как пишут другие дети.

 

Но по мере взросления требования увеличиваются, и в старших классах ученики уже пашут по-настоящему.

 

Кстати, с тем, что Андрюша "маток вэхамуд", невозможно не согласиться. Например: Аня рассказывает историю о том, как ему в прошлом году делали обрезание. Как получали разрешение в раввинате, как проходила операция, какие процедуры советовал делать врач и как мальчик после этого болел. Андрюша молча слушает, а потом решительно заявляет:

 

- Все! Это в последний раз! Никогда в жизни я на это больше не соглашусь!

 

Или вот такая история: Андрюша подходит к Ане с вопросом:

 

- Мама, что такое "грех"?

 

(Он учится во втором классе. С этого года они начали изучать Тору. Сначала они прошли  семь дней творения, по поводу чего в школе состоялся торжественный утренник, на котором дети изображали взаимодействие космических сил в этом процессе. Андрюше досталась роль Тьмы Над Водами, и он отлично с нею справился. После сотворения Мира они перешли к грехопадению Адама.)

 

- Мама, что такое "грех"?

 

- Ну, грех, это когда человек делает что-то нехорошее. Понятно?

 

- Понятно. А что такое "соблазнила"?

 

- Ну, это если один человек уговаривает другого сделать что-то нехорошее. Как Ева Адама.

 

- Как это?

 

- Ну, например, я говорю тебе: не ешь конфету, сладкое кушать вредно, у тебя испортятся зубы... Вот я ушла, а Вита говорит тебе: съешь, съешь конфету, она такая вкусная, никто ничего не узнает, ешь, не бойся... Понял?

 

- Понял. А где конфета?

 

Наташа Винарская собирается уезжать.

 

- Тетя Наташа, - спрашивает Андрей, - когда вы уезжаете?

 

- Завтра.

 

- А куда?

 

- В Америку.

 

- А если честно?

 

Факт восьмой - Пусть этим под пунктом настоящего отчета будут зарегистрированы необыкновенные встречи в Израиле и удивительные беседы с местными и приезжими евреями.

 

а) Молодая супружеская пара. Иранские евреи. Их предки осели там после разрушения Первого Храма. Вернее было бы назвать эту пару выходцами из Ирана, потому что сейчас они наташины соотечественники, жители Калифорнии, в Израиль приехали туристами. Наташа обратилась к ним с вопроом, они с радостью узнали в ней землячку, и мы вместе отправились гулять по Хайфе. Наших молодых спутников очень интересовала жизнь русских евреев. Вот так приблизительно выглядел наш разговор:

 

- Скажите, вы у себя в России ходите в синагогу, соблюдаете наши обычаи, отмечаете праздники?

 

- Теперь отмечаем, а раньше - нет.

 

- Почему?

 

- Раньше все синагоги у нас были закрыты, а про праздники мы ничего не знали.

 

- Неужели русские убивали вас за веру?

 

- Боже сохрани, что вы такое говорите!!!

 

- Тогда я не понимаю: наших предков убивали, но они не отказывались от иудаизма. Почему?

 

- Видите ли, русские евреи сами отказались от своей веры. В нашей стране идеология марксизма победила иудаизм, и не только иудаизм, все остальные религии тоже. Правда, только на время, на короткое время... -

 

- Какой ужас! Еще два  поколения, и вы могли полностью ассимилироваться!!!

 

Мы хохочем:

 

- Мы и так уже ассимилировались.

 

- Тогда откуда вы знаете, что вы евреи?

 

- У нас это пишут в паспорте. Есть такая специальная графа. Пятая.

 

- Как? Национальность? Не вероисповедование, а национальность?!!

 

- Именно так.

 

- Разве коммунистическая идеология считает евреев плохой нацией?

 

- Нет, коммунистическая идеология признает, что все нации равны. -

 

- В России есть законы против евреев?

 

- Таких законов нет. Но люди у нас, в основном, живут не по писаным законам, а по неписаным...

 

- Это верно. И у нас в USA тоже. В глаза тебе улыбаются, а за спиной шепчут: она еврейка, фу, фу,.. еврейка...

 

б) Набережная Тель-Авива. Мы с Наташей по очереди фотографируем друг друга. Подходит мужчина и предлагает щелкнуть нас вдвоем. Он свободно говорит по-английски, держится просто, у него открытая улыбка, красивое лицо, выглядит он молодым, уверенным в себе человеком. Наташа объясняет ему, как пользоваться аппаратом.

 

- What is your native languige? - спрашивает мужчина.

 

- Russian...

 

 Он сразу легко переходит на русский.

 

- Вы из России? - спрашиваю я.

 

- Нет, из Болгарии. Я приехал сюда, когда мне было восемнадцать, я был один. С тех пор прошло уже тридцать два года.

 

- И что вы делали один, без родителей?

 

- Работал, служил в армии, учился в университете.

 

- У вас прекрасный английский.

 

- Я работал в USA. А сейчас во Франции. Мы с женой купили домик в Лионе.

 

- Какая у вас профессия?

 

- Software...

 

- Как у наших мужей. А дети у вас есть?

 

- Мальчик и девочка. Мальчик  отслужил в армии, а девочка еще в школе, ей только шестнадцать.

 

- Они с вами?

 

- Нет, они здесь, в Тель-Авиве.

 

- Кто же за ними смотрит?

 

- Никто, - смеется он, - друг за другом... Я жил во многих странах, но, все равно, мой дом здесь... Мой дом здесь.

 

 в) А еще мы с Наташей  побывали с экскурсией на севере страны. Одним из пунктов нашей программы было посещение кибуца, о котором я не могу не рассказать, тем более, что только там я, наконец поняла, почему полных женщин называют коровами. Таких гладких, холеных коров я еще никогда в своей жизни не видела: ни ребрышка, шерстка мохнатенькая, а глаза голубые, довольные. Если какая-нибудь корова дает молока больше нормы, то ее убивают, так как в Израиле идет борьба с перепроизводством продуктов. О кибуце нам рассказывала местная старожилка, бабушка и даже уже прабабушка. День выдался дождливый, и она пригласила нас расположиться под крышей столовой. Легкая, прямая, с коротенькой стрижкой и  открытой улыбкой, в брюках и резиновых сапогах, она говорила об истории кибуцного движения, о том, как юной социалисткой много лет тому назад приехала осваивать эту землю. Выросла она на Западной Украине, по-русски говорила с  непередаваемыми интонациями, с такими специфическими оборотами, что мы жалели, что не можем записать ее речь на магнитофон. Кибуцное движение началось, когда Палестина была еще английской подмандатной территорией. Законов о пользовании землей не было. Применяли турецкое правило: человек имеет право владеть только таким участком, который он может обнести забором за одни сутки. И вот в сумерках, чтоб не мозолить глаза соседям-арабам, на заранее выбранное место приезжали грузовики с энтузиастами, а на рассвете арабы видели невесть откуда взявшийся длинный высокий забор, из-за которого торчали стволы винтовок. Без оружия тогда в поле не выходили: так и работали - в руке лопата, у бедра ружье. Многих убивали.

 

- Мы - социалисты, - говорила наша радушная хозяйка, - в Бога не верим. Есть религиозные кибуцы, есть всякие. Но все праздники мы соблюдаем, мы считаем, что они связаны с циклами природы. Природу мы уважаем. У нас все общее. Раньше и детей растили сообща. Но теперь не то. Наши дочери сказали: хотим воспитывать своих детей сами. Проголосовали за это и разобрали детей по домам. А что делать? Это их время, наше время прошло...

 

- Нет, не все добросовестно работают. Раньше такого не было. Теперь по-всякому бывает. Другое время... Что я могу сказать! И на собрания редко ходят, больше дома, по телевизору их наблюдают, и в руководство идут неохотно, потому что ответственность огромная, а выгод никаких...

 

- Для стариков мы построили цех по производству пластиковой упаковки. Старикам уже тяжело на физической работе, а сидеть без дела многие не хотят. Предприятие оказалось выгодное, там теперь и молодежь занята...

 

Вдруг она прекратила свои речи, воскликнула: "Абраша!", и стремительно, как девчонка, бросилась к широкому окну. Затем, сияя, обернулась к нам: "Это мой муж!" По мокрой бетонной дорожке ехал на велосипеде седой мужчина. В ответ на ее призыв он помахал рукой, улыбнулся и повернул к столовой. Через минуту он уже стоял перед нами. Что это был за Абраша! Лет, наверное, восьмидесяти. Открытый взгляд синих глаз, рот, полный крепких зубов, улыбка уверенного в своей силе мужчины, прямая осанка, густая серебряная шевелюра, низкий звучный голос, богатая речь и крепкие руки крестьянина...

 

- Вот так Абраша! - переглянулись мы с Nataly. Остальные дамы тоже оживились:

 

- Скажите, Абрам, вы из России? Вы так хорошо говорите по-русски.

 

- Нет, я там никогда не был. Просто, русские приходили к нам на два года. Я из Каунаса...

 

Он тоже был среди первых кибуцников, копал землю с винтовкой наготове. Когда он пришел на это место, там росло только одно чахлое пальмовое деревце. Теперь здесь рощи авокадо, пруды, кишащие рыбой, ферма, сыроварня, пластиковый цех, уютные домики, школа, библиотека, общественные постройки, цветники... В зрелые годы Абраша работал директором школы. Сейчас он на пенсии, но продолжает возиться с детишками: у них в кибуце есть маленький зоопарк который охотно посещают туристы.6

 

г) Свой первый вечер в Иерусалиме я провела в Старом Городе вместе с другом нашей семьи, бывшим харьковчанином. Он водил меня по вымощенным камнем улочкам, рассказывал про местные древности и чудеса. На одном из перекрестков к нам присоединился плечистый парень с автоматом в форме десантника. Он заговорил с нами по-английски, назвал свое имя - Билл, или что-то в этом роде. В ответ мы тоже представились. Круглолицый, курносый, с коротко остриженными русыми волосами, он был похож на русского мальчишку, и я сказала ему об этом. Парень рассмеялся: нет-нет, он американец, по-русски не понимает ни слова, в израильскую армию пошел служить добровольцем. Так поступают многие молодые евреи из USA. Когда окончит службу, скорее всего, вернется домой.

 

д) Эта встреча тоже произошла в Иерусалиме. Наш родственник привел меня в дом к "ватику", старожилу. Назовем этого старожила просто Додиком. Живет он в просторной, роскошной, по нашим понятиям, квартире, в террасном доме. (Только балкон, наверное, метров тридцать и весь в  цветах). Но не буду здесь заниматься описанием его жилища, хоть оно того и заслуживает, расскажу про его хозяина. Это небольшого роста пожилой человек с живыми карими глазами. Когда мы вошли, он смотрел останкинскую программу по кабельному TV. Показывали российский съезд.

 

- Это ужас, - обратился он к нам, - похоже, в России будет домовая война!

 

Додик родился в Черткове, что подо Львовом. Судя по его рассказам, лет ему должно быть около семидесяти. Во время войны он служил в советской армии, сидел в лагерях в Мордовии. Всю его родню уничтожили немцы. После войны окончил строительный институт.

 

- Что за народ! - говорит он про русских, - я хорошо их знаю. Какой крепкий народ! Ни один другой такого бы не выдержал, ни один!

 

Потом он работал в  Ивано-Франковске, в мединституте. Вроде бы, по строительной части, но занимался он тем, что поставлял ректору взяточных студентов-евреев. Видимо, это был не единственный его бизнес, потому что, как только поляки объявили, что готовы принять всех своих бывших граждан, Додик первым ринулся в Польшу.

 

- Мне следовало торопиться, могли посадить в любой момент.

 

К тому времени у него уже была жена-татарка и двое сыновей.

 

В Польше он сразу же начал заниматься производством фруктового вина.

 

- Скажите, где вы этому научились?  -

 

- А чему учиться? Я взял книжку - там все написано.

 

Дела у Додика шли на лад. Вино получалось замечательное, его покупали нарасхват, и вскоре он стал хозяином двухэтажной виллы и небольшого винного заводика. Производство росло, как на дрожжах, но тут поляки  решили, что пора им избавляться от своих евреев. Времени на сборы не было, и Додику пришлось все бросить и налегке перелететь в Израиль. Жена предпочла остаться в Польше, а сыновья отправились вместе с ним. Ему было в то время пятьдесят три года.

 

- Эх, мне бы тогда ваши годы, - вздыхает он, обращаясь к моему молодому родственнику, - я перевернул бы весь Израиль.

 

Вышел он на пенсию важным чиновником министерства строительства. Теперь  живет в своей шикарной квартире вдвоем с молодой женой-художницей, сыновья его в Америке.

 

- Додик, - сказала я, пожимая ему руку на прощание, - вы могли бы написать роман о своей жизни.

 

- А, романов и так уже достаточно написано: одним больше, одним меньше... Обойдемся без романов.

 

 

е) В пластиковом цехе вышеупомянутого кибуца нас окликнул средних лет мужчина с усталым лицом:

 

- Девочки! Ну как там в России?

 

- В России? Туговато. Но ничего, живем, работаем... А вы как?

 

- И мы живем. Вот, работаем, - и он кивнул на свой станочек, штамповавший пеструю упаковку. - А в Ростове я был заместителем директора большого завода...

 

 

ж) Эта встреча произошла в Старом Яффо. Яффо - средневековый порт, что-то вроде Старого Таллинна, только не балтийский, а средиземноморский, арабский. Сейчас его населяют, в основном, скульпторы, гончары и живописцы На каждой улочке по несколько мастерских, выставочных салончиков. Заглянув в один из них, мы с Натальей увидели на стенах яркие веселые картины с пляшущими петухами, большими цветами, хасидскими свадьбами; и тут же начали бурно выражать свой восторг. Хозяйка салона, пожилая улыбчивая женщина с ухоженными светлыми волосами, отозвалась на нашу русскую речь. Она неплохо понимала, но говорить предпочитала по-английски. С наташиной помощью я узнала, что она - художница, автор этих работ. Ее покойный муж тоже был художником, раньше они выставлялись здесь вместе. И дочь их  художница, только живет она сейчас в Канаде, занимается компьютерной живописью. Почему так далеко? Дело в том, что она работала в кибуце и там познакомилась с парнем из Канады. Они поженились. Вскоре отец мужа тяжело заболел, и ему пришлось вернуться на родину. Жена, конечно, поехала вместе с ним. Они хотели бы жить в Израиле, но пока не могут оставить больного.

 

- А сами вы откуда?

 

- Я из Каунаса, меня вывезли оттуда пятилетним ребенком.

 

- Ах. Каунас! - защебетали наперебой мы с Наташей, - Мы бывали там, это такой прекрасный город... А вы больше туда не ездили?

 

- Нет, - покачала головой художница,

 

- Но почему же? Там недавно построили потрясающий музей современного искусства, - начала я, намереваясь развить эту тему, но она остановила меня улыбкой:

- Я никогда не поеду в Каунас. Во время войны там убили всю нашу родню. Сто пятьдесят человек... Нет, я не хочу в Каунас.

 

з) Учитель математики из Винницы, третий год живущий в Иерусалиме:

 

- Дома у меня была машина, здесь – нет; я мог там получить квартиру, здесь – нет; у меня там была работа, здесь - нет... Что у меня есть? Безопасность? Безопасность в Израиле? Ха, не смешите меня!

 

и) Еще одна художница. Мы разговорились с ней в Цфате, в картинной галерее. Она ватичка, пятнадцать  лет назад приехала из Чехословакии:

 

- В Израиле все такое разное и такое родное!

 

к) Когда Наташа прибыла в Израиль, ей понадобилось снять доллары со своего счета, и ее хайфская подруга повела нас в один из центральных банков. Нас направили на второй этаж, где над длинным банковским прилавком густо висели таблички "no smoking". Под каждой такой табличкой сидело по хорошенькой наманикюренной пкиде (служащей) с дымящей сигаретой в зубах. Они неторопливо беседовали по телефону и друг с дружкой, не обращая особого внимания на клиентов, которые тоже курили в ожидании своей очереди.

 

- Ну и ну, - сказала Наташа - видно за четыре года я уже успела отвыкнуть - Ни в Штатах, ни в Европе такого не увидишь!

 

Коренные израильтяне в таких случаях говорят; "Каха бэИсраэль! " (Так в Израиле) и разводят руками

 

 

л) Аня и Марик пригласили Наташу в гости к себе в Кфар-Сабу. Прихватив огромный чемодан с американскими подарками для харьковчан, мы с ней отравились на автобусную станцию. Дело было в Хайфе, поздно вечером. Нас провожали наташины друзья и племянник моего мужа, молодой хирург госпиталя Рамбам, один из тех, кому, по его собственному мнению, повезло. Он открыл дверцу багажного отделения нашего автобуса и водрузил туда драгоценный чемодан.

 

- Виталечка, - осторожно спросила я, - может, позвать водителя, чтоб он запер дверцу?

 

- Здесь ничего не запирается.

 

- А что, в Израиле не воруют?

 

- Еще как воруют.

 

- Так что же делать?

 

- Как что? Постарайся сесть поближе к багажнику и все время внимательно смотри в окно, особенно на остановках.

 

- ???

- Если увидишь, что кто-то побежал с большим чемоданом, будь уверена, что это твой.

 

Однако, не буду волновать читателя: чемодан в целости и сохранности, хоть и не без приключений доехал до Харькова, и доставил многим большую радость.

 

м) В богатом городке Раанана, где живут, в основном, евреи из англоязычных стран, мне понадобилось заглянуть в местный супермаркет, похожий на огромный аквариум. Со стороны центральной улицы входных дверей почему-то не оказалось. В тщетных поисках я трижды обежала вокруг здания, с каждым разом прибавляя скорость. Потом подумала: "Стоп! Может, магазин вообще закрыт?" - Нет, не закрыт: внутри, за кассовыми прилавками, величественно восседали кассирши, вдоль сверкающих стеллажей бродили редкие покупатели с никелированными тележками, а возле витража дежурил обязательный в таких местах привратник и пристально разглядывал меня через стекло. Видно было, что он уже давно наблюдает за моими передвижениями и с интересом ожидает дальнейших действий. "Ага! - сообразила я, - нужно постучать, чтобы он открыл!" Но не успела я сделать и двух решительных шагов в его направлении, как прозрачные створки бесшумно разъехались прямо у меня перед носом, и Сезам отворился. Я вскрикнула, отпрянула и подпрыгнула. На моем лице, наверное, отразился мистический ужас папуаса, впервые увидевшего водопроводный кран в действии... В супермаркете были автоматические двери...

Когда я робко переступила порог, привратник отвел глаза, но не сумел спрятать улыбку. Думаю, он получил большое удовольствие.

 

н) Я хочу окончить этот долгоиграющий факт рассказом о своем последнем вечере в Израиле. Прошу читателя вообразить следующую картину: мы с Аней пакуем чемоданы, Виточка пытается записать на кассету андрюшин голос для харьковских родственников, Андрюша катается по комнате верхом на скейте, громко декламируя на иврите первый стих из Книги Бытия. При этом, постоянно приходят какие-то люди, приносят письма, свертки; многие просят передать что-то на словах. Это все знакомые Ани и Марика. Один из них, высокий плотный мужчина примерно моего возраста, привез пакет от нашего общего друга из Реховота.

 

- А почему ты сам ничего не передаешь ? - спросил Марик, - у тебя же в Харькове брат.

 

- Не хочу их морально поддерживать.

 

?

 

- Надоели их жалобы. Они знают мое мнение: надо ехать. Больше мне сказать им нечего.

 

Заметив, что я навострила уши, он обернулся ко мне:

 

- Понимаете, раньше я не думал об отъезде, мне просто некогда было думать, нужно было бороться, все добывать самому: работу, деньги, машину, квартиру, дачу... Я знал, что еврею во много раз труднее, но принимал это спокойно, как условие игры. Но вот в сорок лет впервые задумался: а почему, собственно? И решил уезжать.

 

- Ну и как?

 

- Я доволен, Здесь я чувствую себя в родной стихии: каждый может тебя нажухать, понимаете? Все время надо держать ухо востро, мне нравится.

 

- А что ваша семья? Дети? Ваша жена еврейка?

 

- С женой все в порядке, - смеется он, там она была украинка, а здесь - еврейка. Дочка служит в армии, она сама захотела, а мы одобрили ее желание.

 

И в тот же вечер от другого, весьма неплохо устроенного гостя я услышала такие слова:

 

- А все-таки, жить надо на родине.

 

- На исторической? - попытался уточнить Марик.

 

- Нет, на родине, там, где родился...

 

Факт девятый   - наша Земля, оказывается, очень маленькая.

а) Чтобы лишний раз в этом убедиться вернемся  в Тель-Авив, где мы с Наташей стоим на остановке, ожидая автобус на Яффо.

 

- Ата носеа лэЯффо? - обращаюсь я к водителю на иврите.

 

Из-за моей спины раздается ответ по-русски:

 

- В Яффо он едет.

 

Я благодарю, оборачиваюсь и вижу пожилого мужчину.

 

- Вы откуда? - спрашивает он.

 

- Я из Сан-Франциско, - отвечает Наташа.

 

- У меня дочь в Сан-Франциско.

 

- А я из Харькова.

 

- Я учился в Харькове, в автодорожном институте.

 

- Мой отец преподавал там теормеханику.

 

- Как фамилия?

 

Называю фамилию.

 

- Он читал у нас.

 

Весь разговор занял столько времени, сколько нужно было, чтобы подняться по лесенке автобуса.

 

б)  Последний наташин день в Израиле мы провели вместе с Аней и Мариком у них в Кфар-Сабе. Утром, когда я делала на балконе  зарядку, а Наташа еще дремала в постели, раздался телефонный звонок. Звонил Боря, ее муж, из Сан-Франциско. Он хотел узнать, когда она собирается домой, а заодно рассказать пару новых анекдотов. Вначале я слышала ее смех, а потом она произнесла:

 

- ...стоит на голове, сейчас позову.

 

Я поняла, что речь идет обо мне и бросилась к телефону:

 

- Боря! - закричала я в трубку, - я тебя по-прежнему люблю!...

 

- Взаимно и категорически! - был ответ.

 

В прежние времена в Харькове мы с Натальей могли заглянуть в гости к Ане, а Боря мог позвонить, чтобы выяснить, когда его жена собирается домой. Обычная сценка, которая раньше разыгрывалась в пределах города теперь разыгрывается в пределах планеты.

 

в) Одна хорошая девочка, выпускница харьковского физфака, вышла замуж за еврея и уехала с ним в Израиль. Ее папа, доктор наук, позвонил своему знакомому, знаменитому физику, в USA и попросил помочь его дочке устроиться на работу. Знаменитый физик позвонил своим ученым друзьям в Израиль, и... короче говоря, девочка работает по специальности...

 

Факт десятый  - В Израиле я не чувствовала себя за границей. И дело не в обилии русских надписей, и не в русской речи, которая звучит повсюду: в Литве, например, еще больше людей владеет русским, а чувства, что ты дома, - нет. Я была в Литве прошедшим летом, и мне было там очень хорошо, но я четко ощущала, что нахожусь за границей. А в Израиле - не так. И о таких необъяснимых ощущениях мне рассказывали многие.

 

Факт одиннадцатый - “Знать историю еврейского народа и не верить в чудеса - значит не быть реалистом" - сказал кто-то из отцов-основателей Израиля. Наверно, такое можно сказать и про другие народы, но у евреев это как-то уж очень заметно. Особенно в Израиле. (Кстати, любой из фактов настоящего отчета, кроме пятнадцатого, последнего, можно с полным основанием наименовать чудом, например: чудо первое - Народ Израиля внешне не представляет собой ни национального, ни даже расового единства, или: чудо тринадцатое - при малых размерах Израиль не кажется тесным... Автор предлагает читателю, если ему не лень, самому продолжить игру в перестановки.) В музее Диаспоры  в Тель-Авиве, в самом начале экспозиции есть такая карта:

Из Эрец Исраэль7 в разные концы планеты потянулись тоненькие ниточки это пути изгнанников. Кануном изгнания было разрушение Второго Храма, начало нашего тысячелетия... В конце экспозиции висит точно такая же карта, но ручейки на ней текут вспять, к своему истоку. Канун возвращения - наше время. Срок возвращения весьма короткий. С того момента, как Теодору Герцлю пришла в голову мысль о создании еврейского государства, прошло около сотни лет. Виточка говорит, что ни один из его планов не осуществился. Вроде, он хотел поселить евреев в Уганде или в Аргентине... Но он опубликовал свое знаменитое письмо, и зажег многих.

 

Его современник Бен Йехуда, никоим образом с ним не связанный, тоже внезапно проникся странной идеей - возродить иврит, который в то время существовал, как язык Торы и молитвы, и был совершенно непригоден для реальностей девятнадцатого века. Окружающие считали Бен Йехуду больным на голову, потешались над ним, но он упорно гнул свою линию, терзая своих домашних и заставляя их говорить только на иврите. По законам языка он создавал из древних корней слова, соответствующие понятиям нового времени, и выращивал своего сына в полной изоляции от внешнего мира. Этот мальчик стал первым за многие столетия человеком, для которого родным языком был иврит...

Ну вот. Аккурат к этому времени крутые ребята, вроде Ротшильда, успели сколотить на Западе колоссальные состояния, так что, когда речь зашла о покупке земли в Палестине, за денежками дело не стало. И потянулись на землю Израиля первые поселенцы, те самые, которых зажег Теодор Герцль. Прибывали они из разных стран. А на каком языке им общаться? - На иврите, разумеется! Зря, что ли Бен Йехуда столько времени мучил свое семейство! Так появились первые ивритские школы, и дети поселенцев начали обучать языку своих родителей, а став взрослыми, они произвели на свет поколение, для которого иврит был уже родным языком...

 Там же, в музее Диаспоры, я провела довольно много времени в зале, посвященном деятельности евреев в культурной, научной и политической жизни нашей планеты. Я, конечно, догадывалась что их в этих делах участвовало немало, но не думала, что столько. Евреями оказались такие люди, как Нильс Бор, Бергсон, и еще многие другие, в том числе - отец языка эсперанто, не помню, как его звали. (В то время, как Бен Йехуда трудился над языком для евреев, он конструировал единый язык для всего человечества)...

 

На одном из холмов Иерусалима расположен Яд ваШем, музей Катастрофы. Катастрофы еврейского народа во Второй Мировой Войне. В этом музее есть большое здание, экспозиция которого посвящена гетто и концентрационным лагерям. Бродишь по этим залам и чувствуешь себя в аду: ужас и тьма без просвета и надежды. Я провела там около двух часов, а когда выползла наружу с болью в сердце и мраком в глазах, то обнаружила, что стою на вершине покатого холма, а передо мною и вокруг меня - затопленный солнечным светом золотой Иелусалим, столица Еврейского государства....

Кто мог тогда вообразить себе такое там, в глубинах ада!

 

Факт двенадцатый - Израиль - центр трех мировых религий. А вот это, как оказалось, не факт. Не трех, а по крайней мере, четырех. В Хайфе мы с Наташей побывали в святыне бахаистов, последователей молодой всемирной религии. Основатель их учения и его предтеча проповедовали на Святой Земле, хоть евреями и не были. В Хайфе сейчас расположен центр бахаизма. Но на этом я и остановлюсь, так как святые места у меня вынесены за скобки. (см. Пролог)

 

Факт тринадцатый -  Израиль при своих малых размерах не кажется тесным. Его ландшафты удивительно разнообразны, но и у них есть одна общая черта - они соразмерны человеку: его горы не поражают высотой своих вершин, не давят массами каменных глыб, не пугают отвесными скалами и дремучими лесами, а на просторах его долин не чувствуешь себя потерянным. Воздух настолько прозрачен, что видно далеко-далеко: каждый огонечек, каждый тоненький дымок... Как будто смотришь на Землю глазами Всевышнего, и ничто от тебя не может укрыться. При этом четко ощущаешь, что и тебе самому нигде не спрятаться, ни мыслей своих не утаить, ни поступков... Небо почти везде видно целиком. С наступлением сумерек над светлым еще горизонтом появляется первая звезда, не исключено, что это Венера. Крупная и яркая, она долго красуется в одиночестве, великодушно позволяя собою любоваться. И преисполненный благодарности автор этих строк любовался ею почти каждый вечер в разных точках Израиля. Но особенно она хороша над вечерним Иерусалимом. Когда в густеющих сумерках одна за одной проявляются другие звездочки, внизу, в межгорье у подножия средневековой городской стены им в ответ зажигают свои огоньки арабские деревеньки, образуя мерцающую чашу, которая кажется отражением звездных небес. А потом выходит полная луна, и я замолкаю, потому что описать полную луну над Иерусалимом мне не под силу.

 

Под знаком полной луны прошел мой последний шабат в Израиле. Я бродила по улице Бейт веГан (Дом и Сад) в религиозном районе Иерусалима. По случаю шабата улица была перегорожена, чтоб не заезжали автомобили. Луна глядела из просветов между невысокими зданиями, а я подглядывала у освещенных окошек. В одном окне я увидела семью за нарядным столом: маму, папу и троих ребятишек. На стенах висели картины, на стеллажах стояли книги, на столе - субботние свечи. В другом окне - веселая студенческая трапеза: много света, звон посуды, смех, белые до голубизны рубашки. На несколько минут я остановилась под балконом трехэтажного дома, где гуляли на всю катушку, громко пели и плясали. Пели очень хорошо. Мне хотелось посмотреть, как они пляшут, но заглянуть к ним в гости я не решилась, хоть, говорят, такое вполне вписывается в рамки местных приличий.

 

В тот же последний шабат, но только уже днем (у евреев сутки  начинаются с вечера), мы с Аней, Мариком и Андрюшей ехали в Реховот, в гости к нашему общему другу. В его семье трое маленьких детей, и Аня хотела купить для них шоколадки. Но... шабат, все закрыто, так что пришлось  нам остановиться в арабском городке Рамла. Марик остался в машине, а мы с Аней поспешили в лавку. Андрюша тоже хотел пойти с нами, но его не взяли: город-то арабский. В таких местах, говорят, лучше не задерживаться. Быстро скупившись, торопимся назад. По сторонам не смотрим, но слышим, как звонит колокол христианской церкви, как завывает с минарета муэдзин... Муэдзину вторит Окуджава с кассетного магнитофона в нашем автомобиле...

 

Факт четырнадцатый - услышать такое одновременно можно только в Израиле.

 

Факт пятнадцатый - время моего пребывания в Израиле подошло к концу. Почти весь месяц он баловал меня теплой солнечной погодой, а в последний день решил таки показать настоящий дождь. Таких дождей у нас не бывает: кажется, между струями нет расстояний, вода идет сплошным потоком. Мы едва не опоздали на самолет. Часть дорог затопило сразу, на остальных образовались пробки, машины, как моторные лодки, проезжали по пузо в воде, обдавая друг друга фонтанами мутных брызг. Кое-где вдоль дорог неслись бурные реки, а в других местах мы видели затопленные посевы и дома, сидящие глубоко в воде. Так что, мне не удалось в последний раз взглянуть из окна самолета на толстые ножки молоденьких пальм и на землю Израиля. Вид из иллюминатора был такой, будто сидишь в подводной лодке.

Это было в среду, в йом ревии, а за два дня до отъезда, в йом шени еще светило солнце, и я решила съездить в Натанию, чтобы  попрощаться с морем, а если повезет, то искупаться. Надо сказать, что местные жители в декабре, обычно, в море не купаются и ходят в куртках, потому что зима. По нашим же понятиям - лето, и я была в футболке с короткими рукавами. На автобусной остановке ко мне обратился местный старец, весьма рассудительный на вид. Он спросил, не холодно ли мне.

 

- Нет, - ответила я, - ани миРуссия. (я из России.)

 

- Ола хадаша? (новая репатриантка?)

 

- Нет, - говорю, - бати рак левикур. (приехала в гости.)

 

Тут в разговор вступил другой старик, довольно мрачный с виду, и совершенно не знакомый с первым:

 

- Почему не остаешься?8

 

Говорили мы частично на иврите, частично на англите, так что мне приходилось помогать своему языку всеми частями тела.

 

- Есть причины... - пыталась изобразить я, - все не так просто.

 

Тут подошел третий старичок, очень веселый и с первыми двумя, разумеется, незнакомый и тут же включился в консилиум:

 

- Лама? БэИсраэль тов! (почему? в Израиле хорошо!)

 

- БэРуссия харбэ баайот, - поддержал его рассудительный (в России много проблем), - ат йехудия? (ты еврейка?)

 

- Рак хаци. (только наполовину)

 

- Ми йехуди, има? (кто еврей, мама?), - оживился мрачный.

 

- Ло, аба. (нет, папа.)9

 

Мрачный огорченно покачал головой, рассудительный замолчал на минуту, после чего они начали бурно общаться, активно при этом жестикулируя. Я, естественно, не могла понять ни слова. Потом мрачный окончательно замолк, а рассудительный произнес:

 

- Эйн давар, (ничего) все равно, йехудия.

 

А веселый продолжил:

 

- Нет проблем, пойдешь в ульпан, примешь гиюр (обращение в иудаизм). Ты молодая, все в твоих руках. Я вижу, голова у тебя на плечах есть, а если в голове есть мозги, то оставайся, о чем тут думать!...

 

И в эту минуту подошел автобус на Натанию.