Групповой портрет 4

 

О память! Ты не сладкий плод.

Ты все: то соль, то мед,

То ты палач, то наш спаситель,

Но ты всегда, всегда учитель.

    А. Мельников      (Правдин)[1]

 

Воспоминания А.А.Рудича.

 

Рудич Александр Аксентьевич, 1910 г. р. Украинец. Беспартийный. Техник-конструктор УНИАДИ. Арестован 21.01.1936 г. Реабилитирован 31.08.1965 г.

 

Историки, писатели, специалисты различных направлений по крупицам находят факты и устанавливают причины, приведшие нашу страну к культу и его последствиям.

Внимательно слежу за корреспонденциями в прессе, о жутких жертвах культа - деятелях науки, военачальниках, крупных руководителях производства.

Эта страшная эпоха не обошла и меня. По сравнению с другими - я малая сошка. Я был техником-контролером Украинского научно-исследовательского института авиадизелестроения в Харькове, студентом-вечерником 4-го курса Харьковского политехнического института, беспартийным, поэтому репрессия ко мне не такая многолетняя.

 А было это так - в январе 1936 г. вызвали меня в спецотдел института. Там находился лейтенант и два солдата службы НКВД. Лейтенант, ничего не объясняя, предложил мне идти в отделение. На вопрос: “Зачем?”, ответил: “Там разберутся!”.

Когда мы шли по территории, мне встретился знакомый. Я попросил его передать моей жене, что ведут меня в отдел НКВД неизвестно, на какое время. Лейтенант уточнил: ”На несколько часов!”.  А вышло - более четырех лет.

 Меня привели в камеру предварительного заключения, где в течение восьми часов... я сидел и думал: “За что меня взяли, какие я совершил преступления?”

Ночью меня привели к следователю Степановскому, и начался допрос. На  протяжении десяти суток от меня добивались признания, что я являюсь “врагом народа”.

По команде следователя из боковых шкафов выскочили сильные парни и “играли  со мной, как кошка с мышкой”.

Допросы были только ночью, а днем я был в камере. Спать не давали, постоянно раздавались окрики: ”Не спать!”

В марте 1936 г. я был осужден  “тройкой” суда, приговорившей меня к трем годам исправительных работ с последующим поражением в правах на три  года по злосчастной статье 54-10 украинского кодекса (русская -58-10).[2]

Некая М.К., моя бывшая сотрудница, выступала лжесвидетелем моей клеветы на Сталина.

В мае 1936 г. я был отправлен в место заключения.

Вместе с нами, политическими осужденными по названным статьям, ехали так называемые “бытовики”, осужденные за воровство и хулиганство, многие рецидивисты. Всю дорогу от Харькова до Владивостока, а затем на пароходе от Владивостока до Магадана они издевались над нами, “врагами народа”, дело доходил до поножовщины, а жаловаться было некому.

Оставили нас на строительство моста через реку Колыму. Поселили в большой палатке, разместив в ней более ста человек. Спали мы на двухъярусных нарах, изготовленных из жердей. Условия труда были очень тяжелые. Осужденные по статье 58-10 использовались исключительно на земляных работах. Норма выработки была очень высокая - двенадцать кубометров в день - а грунт тяжелый, каменистый, основное орудие труда - лом и кайло.

А среди контингента заключенных много врачей, учителей и других работников интеллектуального труда, которым такие нагрузки были не под силу, и они фактически обречены на смерть.

Даже привыкшему к физическому труду человеку было тяжело выполнить такую норму.

 За невыполнение - наказание: отсидка в ночном холодном изоляторе на голодном пайке и непосильная работа.

Кроме того, над политическими безбожно издевались рецидивисты: избивали, бросали в реку.

 Мы писали жалобы начальнику Дальстроя Запорожцу, который лично приехал на строительство и ответил: “Они издеваются над вами, а вы издевайтесь над ними.” (Запорожец - бывш. начальник НКВД Ленинграда, направленный на Дальстрой после убийства Кирова.)

 “Бытовики” жили и работали по сравнению с нами в гораздо лучших условиях. Они размещались в бараке, использовались преимущественно на хозяйственных работах.

В результате неимоверно трудных условий ежедневно увозили хоронить под сопку по семь-восемь человек.

После окончания строительства моста небольшую группу людей, в том числе и меня,  направили на другой участок работы, на строительство дороги к поселку Эльтон. Мы надеялись, что на новом месте условия труда будут лучше. Но,  увы, то же самое везде: и на строительстве дороги, и на прииске “Малдяк”, что  на левом берегу реки Берелег, куда меня направили позже.

На строительстве дороги я познакомился со своим земляком, Петром Свидлом, и с бывшим учителем, по фамилии Мандыч из Каменец-Подольска. Второй имел срок 10 лет по статье “Троцкистская контрреволюционная деятельность”. Он написал письмо в ЦК и задал вопрос: “Какие причины ссоры с Зиновьевым, Каменевым и Рыковым? Нужно прийти к общему знаменателю - ведь вместе завоевывали советскую власть”.

На строительстве дороги к прииску “Малдяк” я был свидетелем печального, зверского, нечеловеческого отношения к людям, когда ночью к политзаключенным подошла группа вооруженных солдат (начальник НКВД Гаранин со своей свитой).

Проходя по бараку, он указывал на спящего в постели человека, после чего его будили, строили в шеренгу. После того, как построили десять человек, один из солдат стал опрашивать каждого и записывать что-то в записную книжку, вероятно, фамилию и статью, по которой они были осуждены...

После чего эти люди исчезли в неизвестном направлении и больше в барак не возвратились. Их верхняя одежда осталась беспризорной.

Впоследствии нам казалось, что адрес  постели  тех людей был заранее известен, что эти люди были кому-то нужны.

 Я не чувствовал за собой никакой вины, и отбывая срок, написал заявление на имя Вышинского с просьбой пересмотреть мое дело.

В декабре 1938 г. меня вызвали в особый отдел, в поселок Ягодный. Следователь сказал мне, что я являюсь саботажником, агитирую людей саботировать, возвожу клевету на вождей, партию и правительство.

Я отказался от этих измышлений. Мне предложили расписаться в протоколе допроса. Я подтвердил письменно, что не саботирую, не возвожу клевету, и меня отвели в барак, где находилось более семидесяти человек, которых обвинили в том же, что и меня.

По истечении трех дней всех отпустили на места их работы.

По приезде на место мне дали ознакомиться с документом,  в котором постановлялось: “За саботаж, агитацию, клевету на правительство и партию примененную ко мне статью 54-10 отменить, а применить статью КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность) со сроком десять лет”.

Вероятно, это был ответ на мое заявление Вышинскому[3], а, возможно, метод того времени. Трудно сказать.

Как бы то ни было, но силы и нервы были на пределе, и я решил покончить жизнь самоубийством. Я взял веревку и пошел в лес. Нашел ель. Дерево было высокое, веревку на ветку я не добросил. Вторая ель тоже была высокая. Подойдя к третьей, я уже немного успокоился и вернулся назад.

Спустя некоторое время осужденных по статье КРТД под усиленным конвоем направили на рытье каналов в скальном грунте для установления опор моста через реку Берелаг.

В бригаде  был директор “Донецугля”, бывший начальник погранзаставы и другие мыслящие люди, которых упрятали в дальние лагеря. Мы работали если не со старанием, то по крайней мере, с усердием, желая доказать свою невиновность.

 28 января 1940 г. меня вызвали в особый отдел ознакомиться с документом, в котором значилось, что, за неимением доказательств, я освобожден с 28 января 1940 г.

С радостью, я рукавом телогрейки вытер слезы. С надеждою скорого возвращения домой.

Жить в Харькове я, как пораженец в правах, не имел права, и мне предложили работать в Берестовецкой МТС Красноградского района.

25 августа 1941 г. я был призван в Красную Армию, и как пораженец в правах, направлен в штрафную роту при 162 стрелковой дивизии.

Прошел трудными дорогами, начиная от уличных боев Сталинграда до побережья Балтийского моря.

Войну закончил 9 мая 1945 г. в городе Бад-Дубаран.

В октябре 1945 г. был демобилизован и вернулся в родной Харьков, имея два ордена и семнадцать благодарностей И.В.Сталина за подписью командира части.

В 1953 г., когда умер Сталин, на предприятиях, в организациях, в домах культуры были установлены траурные портреты вождя и стояли почетные караулы.

Я тоже стоял в карауле и тоже плакал, как многие. Но это были не слезы жалости и сострадания, а слезы, вызванные воспоминаниями тех трудных лет.

Сейчас я ветеран труда, пенсионер по старости.

22.06.1989 г. А.Рудич. г. Харьков.

 

Либерман Нина Семеновна, 1902 г.р. Еврейка. Член ВКП (б). Экономист. Арестована 28.09.1936 г. С 1936 по 51 г.г. - в лагерях и в ссылке.

Реабилитирована 22.06.1956 г.

 

 Записано со слов Нины Семеновны

 

...  Первый следователь Н.С. - еще в Ростовской тюрьме -  оказался порядочным человеком и предупредил родных Н.С., чтобы  забрали ее дочь. Он же предупредил и тетку Н.С. Его расстреляли.

Н.С. убеждена, что никакой троцкистской организации не было. Она считала, что наступила демократия, что партийные собрания подразумевают разные мнения, без какого-либо объединения несогласных в организации.

...Ярославская тюрьма - тюрьма молчания, т.к. за громкие разговоры и смех сажали в карцер.

... Перед входом в тюрьму их на какой-то момент остановили. Н.С. услышала, как одна старая женщина говорит с тюремщиком, чтобы ее пустили вовнутрь. А тюремщики ржут. Оказалось, что эта старая женщина ходит по всем тюрьмам, ищет своего арестованного сына...

В камере с Н.С. сидела Ольга Л. Это была хорошая, воспитанная женщина, сидевшая за мужа. Муж ее учился в институте Красной Профессуры, редактировал “Уроки Октября” Троцкого, будучи студентом. Ольга была предана ему. Приняла 10 лет за него, как должное. Ольга и ее муж потом погибли.

... Однажды ночью (в Ярославской тюрьме) раздались крики... Оказалось, что некоторые женщины были арестованы беременными, и сейчас стали рожать. Детей не во что было даже завернуть. Потому их забирали у матерей, отдавая в детские дома особого типа. Хоть бейся головой о стенку. Это были страшные крики матерей. Кто из этих детей выжил? Только один был случай, когда мать нашла своего ребенка.

... В тюрьме один офицер НКВД подошел к Н.С. и спросил у нее: “Чем я могу быть вам полезен?” Т.к. у Н.С. забрали очки, то она попросила его об этом. Он принес ей целый ящик очков, из которых она выбрала свои... Да, были в НКВД порядочные люди...

 

... В Коми АССР их из эшелона пешком направили вглубь от станции к месту назначения - к лагерю. Когда шли этапом, стоял страшный мороз. Снег лежал по колено. Люди шли в плохой одежде. Н.С. еле двигалась с температурой, с трудом двигая больной ногой. Другие женщины помогали ей вытащить ногу с валенком из сугроба, иначе бы она погибла... Были случаи, когда замерзал весь этап с охраной, сбившись с дороги. Наконец, они дошли. Их привели в барак с печкой, к которой сразу все бросились. Людей скосил с ног сон. Только немного отдохнула, как в бараке послышался крик: ”Либерман! К майору!”.

Когда конвойный или начальник вызывают человека или называют фамилию, то нужно повторить пункты приговора. Н.С. зашла к майору. Сидит человек с петлицами: ”Садитесь”. Повторила всю статью. Тот спросил: “На кого покушались?” Она стала невольно истерически смеяться в лицо майору. Так она впервые узнала, что является еще и террористкой. Вдруг ее охватил страх, она  пришла в ужас от такой  “непочтительности” к майору. Но тот оказался порядочным человеком. Он знал, что все эти пункты - туфта, и ничего ей не сделал.

... Печерская ж/д строилась из-за месторождения нефти и угля. Эту работу поручили НКВД. Людей привезли в пустынную местность. Зимой доходило до 45 град., а людей поселили вначале в матерчатых палатках.

Обычно 1-2 человека согревали палатку, а потом их меняли. Не было никаких механизмов, только лом и кирка для отсыпки железнодорожного полотна. Они дробили щебенку. Иногда заставляли ее ломать, толочь руками. На валке леса и строительстве дороги - ручные пилы... На строительстве дороги бревна надо было грузить на движущийся тендер паровоза. От земли до тендера - более 1,5 метра, и слабым людям с огромными усилиями приходилось это делать.  Люди на паровозе жалели Н.С., они нашли женщину, близкую к машинисту, и она сказала: ”Вы будете только подавать”. А это было легче. Если бы не было   таких взаимоотношений людей, никто бы не выжил....

Количество рабочих часов определяла длительность световой части суток. Получали 300 гр. хлеба в день. Была большая смертность, множество доходяг... Если человек перевыполнял норму, давали 800 гр. хлеба, который состоял из непропеченного клейкого теста. Плюс суп-водичка. Перевыполнить - значит выжить. Нормировщик и бригадир в конторе вечно пытались “сделать”, чтобы у всех было больше 100%. Они приписывали, например, величину сечения бревна, расстояния их переноски, т.е. писали туфту...

... Во внутрилагерном положении - хозяева - уголовники, а не “58 статья”. Лагерь отдан уголовникам, а “58 -е” были “контрики”. Считалось, что настоящие враги - “58-я”, а уголовники - исправимы, они не враги существующего строя, поэтому “58-ю” надо честно наказывать и строго охранять.... “58-я” старалась держаться один к другому....

... Случаи бегства из лагеря были единичны, почти невозможны. Однажды вечером к Н.С. подошел знакомый десятник, из крестьян. Он сказал ей, что собирается бежать следующей ночью. Предложил ей сделать это вместе. Она отказалась, сказав, что в условиях Крайнего Севера будет ему лишь обузой. В таком случае она не могла ни советовать, ни уговаривать. На следующую ночь этот человек бежал и был застрелен при бегстве.

В лагере позже был еще один побег. Беглеца поймали. Всех жителей зоны вывели к малому рву и поставили у бровки с обеих сторон. За каждым человеком стоял солдат из охраны с винтовкой наперевес. В ров привели человека, который пытался бежать и был пойман. Подвели ко рву огромного, озверевшего волкодава. Его выпустили на беглеца. Мужчина был безоружен. Собака рвала его, с него летели куски кожи, лилась кровь. Каждый из заключенных, который проронил бы слово, был бы брошен в ров. Все силы духа люди направили на то, чтобы удержаться от звуков. Всякое проявление сочувствия вызвало бы озлобление лагерной охраны. Собака загрызала человека. И люди бессильно смотрели на это. Кто не удерживался и плакал, тот забивал себе рот рукавом, чтобы не произнести ни звука. Людей развели по баракам. Этот человек скончался в тот же день... Н.С. не помнит удачных побегов. Самый удачный вариант - когда застрелят при побеге...

... В лагере Н.С. познакомилась с одной крестьянкой, посаженной за то, что сорвала несколько колосков с колхозного поля для голодающих детей. Получила за это 8 лет. “Они годов не жалеют” - сказала она.

... Н.С. вспоминает, как сидела в Ярославской тюрьме со знакомой. Та рассказала ей “тюремный анекдот” о “керосиновой бабушке”. Это происходило в Днепропетровске. В промтоварном магазине стояла очередь за керосином. Стояла уже много часов, а машина все не приезжала. Одна пожилая женщина сгоряча сказала: ”Был бы Троцкий, керосин был бы вовремя!”. Очередь стала по-тихоньку рассасываться. Кто-то из очереди побежал и донес на нее. Через некоторое время из НКВД пришли за этой бабушкой. Ее арестовали и посадили в тюрьму, где заключенные прозвали ее “Керосиновой Бабушкой”. Ей дали 5 лет. Когда пожилой муж пришел ее проведать в тюрьму, она все ему рассказала. И старый рабочий произнес: ”Пострадай, Фекла, за эпоху!” С тех пор называли ее в тюрьме “Керосиновая Бабушка - Пострадай-Фекла-За- Эпоху”.

...Запомнился еще такой случай. В 1939-40 г.г., в Восточной Сибири Н.С. была в лагере на строительстве железной дороги. Там работали поляки, взятые в плен осенью 1939 г. Поляки оставили принципы субординации и для лагерной жизни: у них офицеры были бригадирами или десятниками. Н.С. работала с ними нормировщицей и всячески помогала полякам, старалась, чтобы пайка у них была больше. Этим она спасла многих. Н.С. была знакома с несколькими польскими офицерами. Однажды один из офицеров хотел познакомить Н.С. с другим польским офицером. Последний подошел к Н.С. и галантно поцеловал ей руку. Та от неожиданности испугалась, вскрикнула, что могут увидеть охранники, но потом успокоилась. Очень нужны были в той жизни нормальные человеческие отношения дружбы и взаимопомощи, которые помогали человеку в самые страшные времена остаться человеком.

... Вечный страх. Хлеб выдают на один день. Когда Н.С. работала нормировщицей, приходила домой ночью. Шла из конторы домой по абсолютно белой снежной пустыне. Если увидит точку - страх “до пяток”. Ощущение, что бежать некуда. Этот страх убивал, уничтожал многих людей.

В лагерях были доходяги-кострожеги (парии). Для основной работы брали более-менее здоровых заключенных. Но во время работы на открытом воздухе стояли сильные морозы. Потому люди вне приказа начальства жгли костры при строительстве дороги. Заключенные подбегали к кострам на минутку согреться.  Обычно кострожегами ставили старых профессоров, которые просто ничего больше не могли делать. Нормировщики каждый день придумывали им какую-нибудь липовую работу, т.к. работа кострожега в пайку не шла. Такие были ситуации.

... Как вели себя люди? Возмущения не было, наоборот, многие люди страдали, считая себя виновными в создании этого строя.

В день смерти Сталина все были в недоумении: ”Что будет дальше?”,

Весной 1953 г. и позже - после смерти Сталина - в лагерях мало что изменилось, т.к. на местах остались маленькие сталины. Также продолжал существовать сложившийся аппарат угнетения, сталинские методы давно прижились....

 

Два письма  из пересыльного лагеря.

 

Ровный Павел Иванович, 1888 г.р. Юрист, в прошлом меньшевик. Занимал после Февральской революции видные должности в советах и в армии, был членом следственной комиссии по делу генерала Корнилова. Арестован 2.10.1937 г. Осужден тройкой на 10 лет ИТЛ. Умер в одном из лагерей Магаданской области 11.09.1938 г. Реабилитирован 19.02.1940 г.

 

31.03.(1938 г.)

Милая, дорогая Верочка!

Спасибо, родная, за все. Еду, очевидно, далеко. На сколько времени, не знаю. Все мысли с тобой, Таней, Лидочкой. Надеюсь, летом приедете. С места напишу все подробно. Денег мне дали - 30 руб., а остальные 190 руб. обещали выдать на месте. По приезде попытаюсь отослать телеграмму. Возможно, буду во Владивостоке. Осуществится твоя мечта побывать во Владивостоке. Крепко целую вас всех. Писем от тебя не получаю - самая большая просьба - писать, писать, писать. Прости, милая. Тяжело в таком возрасте  так менять жизнь.

Я не ценил жизнь.

Привет сестре (неразборчиво).

      Павел.

 

13.05. Владивосток.

Дорогая Верочка, милые Таня и Лида! Пишу вам с пересыльного лагеря. Отсюда меня должны в ближайшее время отправить в постоянный лагерь, на работу, но куда, как далеко, не знаю. Я тебе, Вера, писал много, но, уверен, что до сих пор ты от меня ничего не получила. Мне физически и морально тяжело, но ко всему этому привыкнуть можно, и я заметно стал привыкать. Но не могу привыкнуть к разлуке с вами. Такая тоска, что я не могу удержаться от слез. Как я мало ценил вас всех, мои милые. Как часто вы мне снитесь. Как бы я теперь заботился о вас, если бы был на свободе. Но увы, нужно прожить несколько лет, чтобы мечтать об этом. Меня суд не судил, и я никаких прав не лишен, и имущество никто не имеет права трогать. По постановлению Харьковской спец. тройки[4] меня направили в лагеря. Я знаю, милая, что ничем ты мне помочь не сможешь, но все-таки обратись к моим знакомым юристам. Дело в том, что и ты можешь хлопотать за меня. Я, разумеется, пишу всюду, где по закону можно. Верочка, я от тебя не получил ни одного письма, и не знаю, что с семьей и домом, что с бабушкой и сестрой. Я молю тебя, пиши при каждом случае и пиши только о себе и семье - ничего больше меня не интересует. Я думаю, что больнее всего по школе чувствует себя Таня. (неразборчиво)

Денег мне не высылай, у меня на счету 200 руб., которые обещают выдать в лагере. Когда приеду на место - напишу. Вышлешь посылку - сало, суш.  фрукты и сахар. Не стесняйся продавать вещи.

Владивосток. СВИТЛ НКВД. Транзитный лагерь.

(письма написаны чернильным карандашом на клочках оберточной бумаги, отосланы в маленьких самодельных конвертах из такой же бумаги.)

---