Групповой портрет 10

Большая семья Феликса Рахлина

 

Пройди весь мир - нигде не сыщешь, Роза,

Таких детей, как наши сыновья...

         Популярная песня тридцатых годов.

Дед Мойсей Абрамович (дедушка Мося) был в Харькове мелким конторским служащим на пивном заводе. Приехал сюда из Белгорода, где у бабушки успело родиться несколько детей - в том числе и мой отец. Дед имел право жить вне “черты оседлости”, то есть в Харькове. Эту привилегию выслужил для мужской линии своего потомства не то прадед, не то прапрадед, ценой двадцатипятилетней - еще с кантонистов! - службы в армии русского царя. Его жена Евгения Абрамовна (бабушка Женя) была шляпницей. Вряд ли, впрочем, в замужестве она успевала заниматься ремеслом, потому что нарожала кучу детей. Из них некоторые умерли в раннем возрасте. Жили не бедно, но скудно...

Двое детей погибло в годы войны и революции. Дочь Ривочка, потеряв любимого мужа, умершего от тифа, безутешно горевала и вскоре также скончалась...

.... Горе горем, но те дети, которые остались живы, пребывали к началу тридцать шестого года в полном благополучии, и своей судьбой полностью соответствовали популярной песенке: “Пройди весь мир - не сыщешь, верно, Роза, таких детей, как наши сыновья!” В этой песенке, исполнявшейся, кажется, Л. Утесовым, перечисляется, кем стали сыновья Розы и ее мужа: инженером, летчиком, врачом, агрономом и т. д. (Что еврейской бедноте до революции могло только сниться).

Бабушка Женя - кроткая, нежная ко внукам, гордилась успехами детей. Жаль, что дедушка Мося умер лет за пять до того, а то бабушка могла бы всласть обсудить с ним жизненные успехи детей:

 Додинька (отец Феликса) - полковой  комиссар, военный преподаватель в академии. Закончил не только “комвуз”, но и  “институт красной профессуры”, подготовил уже к защите диссертацию по политэкономии, является автором статей, соавтором учебника;

Левочка - тоже, примерно, в таких чинах и званиях;

Абрашенька - военный инженер, закончил академию, а сейчас сам преподает в другой военной акдемии, в Москве. У него на петличках тоже “шпалы” -  не то одна, не то две на каждой;

Тамарочка - преподаватель в вузе, читает историю; Сонечка - фельдшер, на хорошем счету, и обе замужем за хорошими людьми; Тамарочка, правда, за русским, но Шурочка такой хороший человек!

Монечка Факторович - приемный сынок - большой военный. Не то окончил академию Генерального штаба, не то в этом штабе служил; за отличия в гражданской войне он - орденоносец, а ведь орден боевого Красного Знамени - большая редкость и огромная честь!

Словом, как видите, бабушке моей было, чем гордиться, и все у нее оставалось еще впереди!

... Это был любвеобильный, лучащийся старомодной сердечностью и пропитанный наследственными семейными сантиментами дом...

Первая ласточка - Лева

...он вдруг исчез. Не видя Левы, я спросил у своих родителей, где он. Мне ответили:

- На Дальнем Востоке.

В то время Дальний Восток в мальчишечьем воображении был связан  со шпионами, самураями, пограничниками. В моей голове возник безупречный силлогизм:

Мой военный дядя Лева живет на Дальнем Востоке.

На Дальнем Востоке - пограничники.

Следовательно, дядя Лева - пограничник.

О том, что он мог оказаться шпионом или самураем, я как-то не подумал...

 Но вот однажды я беседовал с его дочерью Стеллой, которой уже было одиннадцать лет, а мне десять (дело было перед самой войной или в начале войны)

- Ты знаешь, где мой папа?- спросила она таинственным шепотом.

- Знаю, на Дальнем Востоке.

- А ты знаешь, что он там делает?

- Да. Он стережет границу, - твердо ответил я.

- А вот и нет, - сказала Стелла с удовольствием. - Он СИДИТ.

- На чем сидит?- спросил я в недоумении.

“На чем сидит “ дядя Лева, выяснилось довольно быстро, а вот за что он сел, остается спорным до сих пор. Иные склонны считать, что за собственную глупость. Другие называют это более симпатичными словами: наивность, пылкость, легковерие... Впрочем, судите сами.

Дядя Лева был как раз на отдыхе, когда началась кампания 1936 г. по обмену партдокументов. Со столбцов всех советских газет буквально набрасывались на читателя призывы: быть честным перед партией, критиковать друг друга и не скрывать собственных колебаний и упущений, если они были.

А у дяди Левы были колебания. Правда, он НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ГОВОРИЛ, никак они в его конкретной деятельности не отразились. Но сам Лева знал хорошо: в таком-то году, во время такой-то дискуссии он молча сомневался в правильности генеральной линии.

И дядя Лева наедине со своей Партийной Совестью спрашивал: как быть?

- Ты не имеешь права молчать, - сказала Партийная Совесть. Лева прервал свой отпуск и поехал на службу - признаваться.

- Ага, - сказали дяде Леве Товарищи По Партии. Чего же ты до сих пор молчал?

И дядю Леву исключили за... неискренность перед партией!

Через некоторое время пришли другие товарищи - из НКВД - и арестовали дядю Леву. Ему повезло: дело случилось накануне массовых репрессий, и судила его не “тройка”, не загадочное “особое совещание”, а самый обыкновенный суд. Даже был такой предмет роскоши, как защитник.

Дядю Леву обвинили в том, что он, читая лекции по политэкономии, не подвергал должной критике буржуазных экономистов. В качестве вещественных доказательств обвинение предъявило ... конспекты Левиных слушателей....

...суд приговорил дядю Леву за антисоветскую деятельность к ПЯТИ годам лишения свободы.

Лева, используя право, гарантированное процессуальным законодательством, пожаловался в Высшую Инстанцию.

Высшая Инстанция решительно встала на защиту Закона. Несправедливый приговор был отменен. Инстанция заменила пятилетний срок заключения на ВОСЬМИлетний.

(есть ФОТО)

Лева оказался в нашей семье первой птахой, попавшей в сети, которые 1937-й расставил сотням тысяч, а может, миллионам людей.

За Левой в свой, так сказать, via dolorosa (скорбный путь. исп.) отправились Абраша, Додя, Бума (Блюма Маргулис, мама Феликса), Илюша Россман, Моня Факторович и многие другие, родные и двоюродные - всех имен не помню...

Вот ряд историй тех лет:

Абраша и китайский вопрос

Папин брат Абраша - тот, который окончил военно-инженерную академию и жил в Москве - когда-то (в 1928 или 1929 году) выступил на партсобрании во время дискуссии по китайскому вопросу. Весьма вероятно, что Абраша даже был неправ. А может, и прав. Было ему тогда 20 с небольшим.

Но в 1936 году ему не обменяли партбилета. Ни комсомольское прошлое, ни безупречная партийная репутация, ни личное обаяние - ничего не помогло. А к тому же и Лева, брат его, сидел.

Абрашу вычистили.

Папина ошибка

Папа тоже имел колебания, но в отличие от дяди Левы, во время чисток об этом писал.

Собственно говоря, колебание было одно-единственное. Исключая эту случайность, папа был непоколебимым большевиком...

Папа умел предпочесть общественное личному. Вскоре после гражданской войны восемнадцатилетним мальчиком вступил в комсомол. Как раз в это время проходила облава на меньшевиков. Спасаясь от нее, в дом к папиным родителям пришла переночевать их знакомая - большой друг сестры и всей семьи, но... член РСДРП (м).

- Извини, Манечка, - сказал ей папа, волнуясь, - но мои убеждения не позволяют мне идти на сделку с совестью. Если ты у меня останешься, я вынужден буду сообщить...

И меньшевичка Манечка пошла искать другое убежище.

И вот теперь, заполняя анкету, папа со свойственной ему откровенностью, признался в своей былой ошибке. Но кроме того он, как честный коммунист, написал теперь еще и о том, что его родные братья, и жена, и ее сестра исключены из партии за принадлежность к оппозиции, а старший брат сверх того репрессирован....

Папу исключили “за связь с женой и братьями”. ...Он восстал против формулировки ”за связь с женой” - и ее заменили: “за сокрытие своей принадлежности к оппозиции 1923 г.” “- Но я же не скрывал!”... Хорошо, тогда все объединили и записали примерно следующее: ”за принадлежность к троцкистской оппозиции в 1923 г., за сокрытие принадлежности к оппозиции жены и двух братьев, за связь с врагом народа Ефимовым, за неискренность перед партией”.

Начались для моих родителей мучительные дни... По 1939 г. - год 18 съезда ВКП (б) - родители не прекращали хлопот о своем восстановлении. Но после съезда отец получил открытку с каучуковой росписью Емельяна Ярославского:

“... для Вашего восстановления в партии нет оснований. Постарайтесь честным трудом заслужить доверие партии вновь”.

Позднее в одной из официальных бумаг отец писал, что эти слова “воспринял, как директиву партии”. Печальнее всего, что это так и было.

Так надо!

Очень рано исключили из партии Этю - мамину младшую сестру. Она к тому времени была директором фабрики, членом бюро райкома.

... В 1928 г., в возрасте, я думаю, не более 22 - 23 лет, Этя выступила на собрании ... против товарища Сталина. Она подняла руку и сказала, что по ее мнению, т. Сталин слишком грубо расправляется со своими политическими противниками, что не мешает ему напомнить о ленинском “завещании”.

В 1936 году ее вызвал председатель райкома, и пряча глаза,  сказал:

- Вот что, Маргулис, мы тебя знаем, ты наш человек. Но партии нужно, чтобы тебя исключили. Прояви сознательность и пойми - так нужно для партии.

Интересно, что Этя до конца своих дней считала себя (да и моих родителей) виноватыми перед партией в том, что их из нее исключили. Будучи тяжело, смертельно больной, она где-то в 47 году лечилась в Харькове и некоторое время жила у нас. Однажды в разговоре она внушала мне, подростку:

- Мы своей искренностью, откровенностью сами ввели партию в заблуждение. Зачем надо было признаваться в своих былых колебаниях? Ведь мы же знали, что мы не враги! Но как могла это знать партия? Мы писали и говорили о своих колебаниях. Зачем? Только дело запутали.

(есть замечательное ФОТО трех очаровательных юных сестер)

Цена жизни

Двоюродный брат отца Илюша Россман был начальником военного училища в Киеве и носил чин, соответствующий нынешнему полковнику. За плечами у него было гражданская война и подполье - большевистское подполье у Деникина...

В НКВД его избили до полусмерти, так как он не хотел признаваться и подписывать протокол допроса. Изуродовали лицо, разорвали нижнюю губу...

Илюшу арестовали по обвинению в военном заговоре.

Когда он лежал на полу, истекая кровью, палачи сказали ему:

- Хочешь жить - подпиши. Направим в больницу, поставим на ноги. Не подпишешь - подохнешь.

 Илюша не хотел подыхать. Ведь это были не деникинцы, а свои, и подобная смерть была бы не только лишена всякого почета и романтики, но позорна и бессмысленна.

Он подписал протокол о  признании и получил  десять лет лагерей.

Цена ошибки

Дядя Боря Злотоябко - “Голопупенко”, типичный местечковый еврей, далекий от всякой политики, сел по обвинению в сионизме.

В камере к дяде Боре кинулся с плачем знакомый еврей.

- Это я, я виноват, что вы - здесь! - говорил он сквозь слезы. - Простите меня, но я не мог выдержать...

 Накануне ареста этот человек встретил дядю Борю, своего случайного знакомого, на улице. На дяди Борину беду бедняга вспомнил об этой встрече как раз в ту минуту, когда ему кричали: ”Кто? Кто? Назови!” Чтобы избавиться от кошмара пытки и вместе с тем не подвести под монастырь своих близких друзей, он назвал первого встречного. Близких предавать, как видно, труднее.

Кого же предал дядя Боря? Ему ведь тоже предложили назвать имена сообщников. И, представьте, он назвал, не задумываясь, одно, другое, третье...

На другой день оказалось, что он назвал всех знакомых покойников: и близких, и дальних.

Дядю Борю стали бить. Он изловчился и ударил одного из палачей ногой в пах. Это очень больно и вызывает шок - но, к несчастью, лишь у того, кого ударили. Остальные навалились на дядю Борю и стали бить его в разные места, в том числе по ушам. У него лопнула барабанная перепонка. Боря потерял слух, но протокола не подписал и “сообщников” не выдал.

Через несколько месяцев его освободили (Возможно, он просто попал под “малый реабилитанс”, как шутейно - по аналогии с Ренессансом,- в послекультовские времена стали называть прошедшее в 1938 г. после (смещения) Ежова и воцарения в НКГБ Берии, освобождение большой группы репрессированных.)

Цена смерти

Итак, есть предположение: кто имел достаточно мужества, кто не подписывал ложных признаний - тот выходил на свободу...

Вместо суждений и опровержений вот еще одна история.

В семье родителей моего отца воспитывался Моня (Михаил Михайлович) Факторович.

За гражданскую войну Моня получил орден Красного Знамени. Это был ладный, мужественно сложенный человек, “рубака”, кавалерист....

Моня тоже был в большом чине - чуть ли не комбрига... Его хорошо знали Якир, Тухачевский, Ворошилов и другие наши военные деятели.

Вот этого Факторовича в 1938 г. арестовали, конфисковали без суда значительную часть имущества, семью уплотнили, выселив в одну комнату той же квартиры, и с тех пор не было о нем ни слуху ни духу.

Прошло много лет, и в конце 50-х - начале 60-х годов монина дочь Светлана решила подать просьбу о его реабилитации. В ответ пришло извещение: он уже реабилитирован... Свете прислали бумаги, необходимые для получения компенсации. В одной из  них - в Постановлении о реабилитации - была указана дата приговора: десять лет без права переписки. Другая бумажка называлась “Свидетельство о смерти”. И вот при сличении дат получается, что Моня Факторович сначала умер, а потом уже был осужден “без права переписки”.

(есть ФОТО)

Мы бы так ничего и не узнали, если бы дядя Лева во время своих тюремных скитаний не подслушал случайно рассказ о том, как убивали Факторовича.

Какой-то заключенный на нижних нарах рассказывал, что Моня не хотел на допросах ни в чем “сознаваться”, кричал: “Гады! Фашисты!” и был расстрелян в упор во время допроса.

Подробностей дядя Лева не расспрашивал: после того, как ему заменили 5 на 8, боялся новой добавки. Он только сидел - слушал.

“Смейся, паяц!”

Но, как писал Гоголь, - “зачем же выставлять напоказ бедность нашей жизни и наше грустное несовершенство?”... Хватит печальных историй. Не пора ли отдохнуть на каком-нибудь жизнерадостном примере, анекдотичном происшествии - скажем, на любовном приключении современного ловеласа?

Как писал Булгаков - “за мной, читатель, и я покажу тебе такую любовь!” Это будет забавно, весело и поучительно.

Двоюродный брат моей матери Нема (Вениамин) был студентом, в политику не встревал, а занят был учебой и любовью.

Маленький, крепенький, белозубый, Нема был хорош собой, и женщины его обожали.

Однажды он решил избавиться от надоевшей бабенки. Шел 1937 год, и вокруг то и дело слышались разговоры о шпионах, вредителях и террористах. Нема решил, что выход найден. Он сказал своей девице:

- Дорогая, я люблю тебя и потому хочу предупредить: мы больше не должны видеться.

- Почему? - спросила дорогая.

- Потому, - прошептал Нема, - что я связан с подпольной организацией. Мы готовим покушение на товарища Сталина.

Нема сильно рассчитывал, что она испугается и отстанет. На худой конец, он был готов к ее самоотверженному поступку: ”Что бы ни случилось - я твоя навеки”. Как-никак, а такая самоотверженная любовь льстит самолюбию.

 Но случилось третье, чему мы с вами с высоты нашей исторической вышки не удивимся, но что для неопытного и аполитичного Немы было полнейшей неожиданностью: подруга любила Нему, но еще больше она любила товарища Сталина. Нему забрали в НКГБ, выбили там все зубы и отправили на Колыму, где он пробыл... восемнадцать лет...

Стихи Давида Рахлина

Рахлин Давид Моисеевич, 1902 г.р. Арестован 8.08.1950 г. ”за участие в троцкистской оппозиции и антисоветскую агитацию.” До 28.04.1956 г. находился в ИТЛ.

Реабилитирован 23.03.1956 г.

Узнают коней ретивых

По их выжженным таврам...

 

Пушкин. “Из Анакреона”

 

Узнают имперьялистов по воинственным речам.

Узнают господ нацистов по закрученным крестам.

Узнают “космополитов” по горбатым их носам.

Да по черным, подозрительно курчавым волосам.

Узнают господ-троцкистов по анкетным их листам.

Я ж тюремных эмгебистов узнаю по матюкам.

А больших специалистов - по тяжелым  кулакам.

 

ноябрь-декабрь 1950 г.[1]

 

Лагерное

 (не совсем по Пушкину)

 

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

 

То ли дело рюмка рома,

Ночью сон, поутру чай,

То ли дело, братцы, дома...

Ну пошел же, погоняй

 

      Пушкин.”Дорожные жалобы”

 

Где мне смерть пошлет судьбина?

Пушкин. “Брожу ли я средь улиц шумных”

 

Ямщик лихой - седое Время

Везет, не слезет с облучка.”

Пушкин. “Телега жизни”.[2]

1. Долго ль мне гулять на свете

Под конвоем и с мешком,

В “воронке” - автокарете,

В спецвагоне и пешком,

 

2. По этапам, карантинам,

“Хитрым домикам”, тюрьмам,

За тройным колючим тыном -

По режимным лагерям.

 

3. Не в кругу друзей на воле,

Не в седой столетний срок.

За решеткой, знать, в неволе,

Околеть судил мне рок.

 

4. На сугробе подле вахты,

В топкой тундре на торфу,

У ствола ли новой шахты,

на породе иль в шурфу.

 

5. Иль цинга меня подцепит,

Иль пурга закроет мир.

Или в лоб мне пулю влепит

Сверхпроворный конвоир.

 

6. Иль блатной в кровавой свалке

Саданет мне в сердце нож:

На штрафной ли на централке

Пропаду я ни за грош.

 

7. Иль по воле демиурга

Доконает злой недуг,

Иль под скальпелем хирурга

Испущу я грешный дух.

 

8. Иль “нерусский черт” дневальный

Мой услышит смертный стон,

На погрузке ли “случайно”

Попаду я под вагон.

 

9. Полудикий ли “бандера”

Размозжит мою башку,

Иль по знаку изувера

Живо вздернут на суку.

 

10. Или в схватке рукопашной

Я паду с меньшевиком,

Иль внезапный взрыв парашный

Поразит меня, как гром.

 

11. Где мне смерть пошлет судьбина:

На лагпункте иль в тюрьме?

На допросе, в карантине

Где-нибудь на Колыме?

 

12. В Магадане или Бийске,

В Темниках или Инте,

В Красноярске иль в Норильске,

В Салехарде иль Ухте?

 

13. И увижу ль в час кончины

Я Алтая горный склон,

Казахстанские равнины,

Воркутинский террикон?

 

14. Где-то ждет меня угробка,

Но зато за гробом рай...

Эй, ямщик лихой - “Особка”,

То ли дело - погоняй!

 

“Отец умер в 1958 г. после второго инсульта - первый настиг его вскоре после возвращения из лагеря. Умер дома, в своей постели и, таким образом, “счастливо избежал перечисленных им вариантов”.

Феликс Рахлин.

 

Мать умерла от инфаркта в 1964 г., когда узнала о смещении Хрущева.

Маргулис Блюма Абрамовна, 1902 г. Арестована 8.08.1950 г. Приговор -10 лет ИТЛ.  Реабилитирована 6.04.1956 г.

(Есть две замечательные фотографии родителей Феликса: первая сделана в двадцатые годы, а последняя в пятидесятые. На последней фотографии супруги, точно так  же, как и на первой, сидят рядом. Блюму Абрамовну к тому времени уже выпустили, и она поехала на свидание к мужу в его лагерь. Давид запечатлен, по-моему, в лагерной форме. Между двумя снимкам, примерно тридцатилетний промежуток. Фотографии надо положить рядом и молча рассматривать, потому что словами тут ничего не скажешь.)