Сюжет XII

Харьков. Старая его часть.   70-ые годы.		 Объяснение в любви
к родному городу...
 
  Н едавно позвонил мой бывший однокурсник , который много лет жил вне Харькова, и почти все эти годы мы с ним не виделись. Договорились о встрече на выходе из метро, возле университета.
 
- У меня в руках будет сложенная вдвое газета, - сказал он, - по ней ты меня узнаешь.
 
- А у меня будет алая гвоздика в пышных черных кудрях, - сострила я в ответ.
 
- Ой, только, не надо гвоздику в кудрях! - испугался мой собеседник.
 
- Не бойся, я пошутила - у меня нет ни кудрей, ни гвоздики... А тебя я и без газеты узнаю.
 
Действительно, узнать его было нетрудно, он почти на изменился. Про меня он сказал то же самое. Вмеcто сложенной газеты у него в руках оказался букет свежих пионов, и вместе с букетом мы отправились через сад Шевченко на улицу Рымарскую - мой сокурсник вырос в одной из тамошних коммуналок. Он прекрасно знал старинные доходные дома с пузатыми купидонами на фасадах, с хитрыми башенками, античными фигурами на крышах, эркерами и прочей восхитительной эклектикой. Он провел меня через заваленные мусором зады оперного театра, через проходные дворики, соединяющие Рымарскую с Сумской, где нынешние хозяева жизни наводят марафет в только что купленных ими сараюшках-развалюшках; где с каждым шагом открывается новый ракурс, да такой, что мне всякий раз было жалко делать следующий шаг и становилось обидно, что я не художник, вернее, никудышний художник, и не могу передать ни графикой, ни красками то, что так хочется передать...
 
Передать, пока я еще составляю единое целое с моим родным городом. Пока я еще часть его жизни, его крови. Как бы маленькое кровяное тельце, которое вместе с “другими такими же” движется по артериям и венам его улиц, заполяет капилляры проходных дворов и переулков, вливается в его сердце, легкие и утробу.... Такое себе кровяное тельце, не по возрасту любопытное...
 
В сумерках на площади, возле «брешущих» в хорошую погоду политически озабоченных мужиков, заиграл уличный оркестрик, и лошадка, впряженная в карету для желающих прокатиться, застучала копытами в такт мелодии...
Ветерок гнал по асфальту легкие комочки тополиого пуха, а впадающий в детство автор этих строк делал вид, будто соревнуется с комочками в скорости, хотя на самом деле он соревновался с ветром, и потому, естественно, остался с носом...
А цветы простояли в вазочке, не теряя свежести, еще две недели...
Харьков. лето 94 г.




"В городском саду играет духовой оркестр..."

 
 

Харьков. Район Госпрома.  70-ые годы		 Продолжение 
объяснения - постхарьковское,
ностальгическое...
    Один из машиных харьковских приятелей , профессиональный фотограф и художник-любитель, прислал ей недавно слайд-пленку, которую ему дома оказалось не по карману проявить. Маша проявила и принесла мне. Это были харьковские городские пейзажи, знаешь: старые улицы в центре, промозглый туман, абсолютное преобладание серого цвета, лужи, кое-где тающий снежок на тротуарах, нагие деревья... Может, ты не помнишь, но я люблю наш город именно таким; в эту пору проявляется, наконец, вся сумрачная значительность его истинного лица - без грима, мишуры, без камуфляжа.
 
уц21ё В эти дни на первый план городского пейзажа выходят деревья, прежде бывшие лишь живописным фоном. В этом мире без красок , в мире графики, где каждая веточка - пронзительная линия - дело рук скорбного гения -, стоят они, мокрые, без одежды, ничем не защищенные. В напряженных абрисах одиноких крон - стыд, боль, немая жалоба и растерянный вопрос: ”За что?” (Действительно, за что: ведь они же деревья и никакой, даже самой крошечной свободы выбора им в этом мире не дано!) Так продолжают они вопрошать, дрожа и плача, пока сердорбольный доктор Мороз не вгонит им щедрою рукой полную дозу своего проверенного наркоза, чтобы пребывать им в полной отключке долго-долго, пока в установленный срок принцесса-Весна не разбудит их нежным поцелуем.
 
Автор этих строк всегда был солидарен с деревьями в это печальное для них время. И бывало так, что он, сам продрогший и основательно намокший под утлым своим зонтиком, с ощущением влаги на щеках, молчаливый и торжественный от осознания собственной одинокости, осторожно снимал губами с тонкой дрожащей веточки горьковатую прохладную каплю, стремясь раствориться в ее прозрачной текучести, напиться допьяна горечью и прохладой,.. И откуда столько горечи в одной маленькой капле!...
Ох, зацепили они меня за самое сердце, эти харьковские слайды! За струны нежности, вины и печали; и припомнилось мне... Нет, не молодость с ее одиночеством, мутными томлениями, полуосознанными желаниями... Совсем даже нет. Я, вообще, редко возвращаюсь мыслями в свои молодые годы. Припомнились мне последние годы в родном нашем городе. Наверное, никогда прежде существование мое не было таким осмысленным, а поиски такими плодотворными. Когда почва уходит из-под ног, поневоле начинаешь трепыхать крылышками, чтобы не рухнуть в пропасть. Конечно, на слабеньких крылышках долго не удержаться, но теперь мы хоть знаем, что они есть, мы испытали упоительное состояние полета. Я пишу “мы”, потому что трепыхались-то все вместе. И если “человеческое общение”, действительно, “роскошь” - то, выходит, мы были миллионеры; а если “счастье - это быть частью” - то мы были счастливы... Так было...
Ведь кто такие иммигранты? - Это люди, которые не знают, про кого им сказать “мы”...
 

“Осенние страдания” 95 г. Кфар Саба

 
    Пасхальная служба. Автокефальная церковь на Ивановке. Ночь на первое мая 94 года.

 

P.S.                                                                                                                         Эллочке В .

Старый Салтов. лето 90 г.
Р.P.S.

В начале 1995 года семья "Ильевских" в полном составе репатриировалась в Израиль.
Последняя " Эпистолярная  Харьковская Хроника" так и осталась ненаписанной…

Free Web Hosting