Сюжет XII

Харьков. Старая его часть. 70-ые годы. |
Объяснение в любви
к родному городу... |
Н
едавно позвонил мой бывший однокурсник
, который много лет жил вне Харькова, и почти все эти годы
мы с ним не виделись. Договорились о встрече на выходе из метро, возле университета.
- У меня в руках будет сложенная вдвое газета,
- сказал он, - по ней ты меня узнаешь.
- А у меня будет алая гвоздика в пышных черных
кудрях, - сострила я в ответ.
- Ой, только, не надо гвоздику в кудрях! -
испугался мой собеседник.
- Не бойся, я пошутила - у меня нет ни кудрей,
ни гвоздики... А тебя я и без газеты узнаю.
Действительно, узнать его было нетрудно, он
почти на изменился. Про меня он сказал то же самое. Вмеcто сложенной газеты
у него в руках оказался букет свежих пионов, и вместе с букетом мы отправились
через сад Шевченко на улицу Рымарскую - мой сокурсник вырос в одной из тамошних
коммуналок. Он прекрасно знал старинные доходные дома с пузатыми купидонами
на фасадах, с хитрыми башенками, античными фигурами на крышах, эркерами
и прочей восхитительной эклектикой. Он провел меня через заваленные мусором
зады оперного театра, через проходные дворики, соединяющие Рымарскую с Сумской,
где нынешние хозяева жизни наводят марафет в только что купленных ими сараюшках-развалюшках;
где с каждым шагом открывается новый ракурс, да такой, что мне всякий раз
было жалко делать следующий шаг и становилось обидно, что я не художник,
вернее, никудышний художник, и не могу передать ни графикой, ни красками
то, что так хочется передать...
Передать, пока я еще составляю единое целое
с моим родным городом. Пока я еще часть его жизни, его крови. Как бы маленькое
кровяное тельце, которое вместе с “другими такими же” движется
по артериям и венам его улиц, заполяет капилляры проходных дворов и переулков,
вливается в его сердце, легкие и утробу.... Такое себе кровяное тельце, не
по возрасту любопытное...
В сумерках на площади, возле «брешущих»
в хорошую погоду политически озабоченных мужиков, заиграл уличный оркестрик,
и лошадка, впряженная в карету для желающих прокатиться, застучала копытами
в такт мелодии...
Ветерок гнал по асфальту легкие
комочки тополиого пуха, а впадающий в детство автор этих строк делал вид,
будто соревнуется с комочками в скорости, хотя на самом деле он соревновался
с ветром, и потому, естественно, остался с носом...
А цветы простояли в вазочке, не
теряя свежести, еще две недели...
Харьков. лето 94 г.

"В
городском саду играет духовой оркестр..."

Харьков. Район Госпрома. 70-ые годы |
Продолжение
объяснения - постхарьковское,
ностальгическое... |
Один из
машиных харьковских приятелей
, профессиональный фотограф и художник-любитель, прислал
ей недавно слайд-пленку, которую ему дома оказалось не по карману проявить.
Маша проявила и принесла мне. Это были харьковские городские пейзажи, знаешь:
старые улицы в центре, промозглый туман, абсолютное преобладание серого
цвета, лужи, кое-где тающий снежок на тротуарах, нагие деревья... Может,
ты не помнишь, но я люблю наш город именно таким; в эту пору проявляется,
наконец, вся сумрачная значительность его истинного лица - без грима, мишуры,
без камуфляжа.
уц21ё В эти дни на первый план городского пейзажа
выходят деревья, прежде бывшие лишь живописным фоном. В этом мире без красок
, в мире графики, где каждая веточка - пронзительная линия - дело рук скорбного
гения -, стоят они, мокрые, без одежды, ничем не защищенные. В напряженных
абрисах одиноких крон - стыд, боль, немая жалоба и растерянный вопрос: ”За
что?” (Действительно, за что: ведь они же деревья и никакой, даже
самой крошечной свободы выбора им в этом мире не дано!) Так продолжают они
вопрошать, дрожа и плача, пока сердорбольный доктор Мороз не вгонит им щедрою
рукой полную дозу своего проверенного наркоза, чтобы пребывать им в полной
отключке долго-долго, пока в установленный срок принцесса-Весна не разбудит
их нежным поцелуем.
Автор этих строк всегда был солидарен с деревьями
в это печальное для них время. И бывало так, что он, сам продрогший и основательно
намокший под утлым своим зонтиком, с ощущением влаги на щеках, молчаливый
и торжественный от осознания собственной одинокости, осторожно снимал губами
с тонкой дрожащей веточки горьковатую прохладную каплю, стремясь раствориться
в ее прозрачной текучести, напиться допьяна горечью и прохладой,.. И откуда
столько горечи в одной маленькой капле!...
Ох, зацепили они меня за самое
сердце, эти харьковские слайды! За струны нежности, вины и печали; и припомнилось
мне... Нет, не молодость с ее одиночеством, мутными томлениями, полуосознанными
желаниями... Совсем даже нет. Я, вообще, редко возвращаюсь мыслями в свои
молодые годы. Припомнились мне последние годы в родном нашем городе. Наверное,
никогда прежде существование мое не было таким осмысленным, а поиски такими
плодотворными. Когда почва уходит из-под ног, поневоле начинаешь трепыхать
крылышками, чтобы не рухнуть в пропасть. Конечно, на слабеньких крылышках
долго не удержаться, но теперь мы хоть знаем, что они есть, мы испытали упоительное
состояние полета. Я пишу “мы”, потому что трепыхались-то все
вместе. И если “человеческое общение”, действительно, “роскошь”
- то, выходит, мы были миллионеры; а если “счастье - это быть частью”
- то мы были счастливы... Так было...
Ведь кто такие иммигранты? -
Это люди, которые не знают, про кого им сказать “мы”...
“Осенние
страдания” 95 г. Кфар Саба
Пасхальная служба.
Автокефальная церковь на Ивановке. Ночь на первое мая 94 года.
P.S.
Эллочке В
.
байдарочный поход по реке
Великой в 85 году
Я часто вспоминаю
этот день,
вернее, нашу
с тобою
предвечернюю прогулку,
когда оставив лагерь,
мужиков, детей,
а также
предстоящий ужин
на попеченье Раи,
мы вдвоем
отправились бродить
в сосновый лес,
что рос неподалеку…
Там, за разговором,
мы заблудились
и не сразу
нашли тропинку…
Выйдя
из тесноты лесной
и оказавшись
на гребне невысокого
холма,
мы вдруг остановились,
потому что
увидели, чего не ожидали:
закат, простор, далекие
луга,
извилистую медленную
реку,
лужайку на отлогом
берегу -
зеленую, зовущую…
на ней
играли наши дети:
две девчонки,
одиннадцати лет,
и двое мальчиков,
примерно, на год старше.
С веселой неуклюжестью
щенков
они, смеясь,
гонялись друг за дружкой:
без злобы нападали,
защищались,
бежали, прыгали
и падали с разбега
на мягкую траву,
катались по лужайке…-
в их игре
еще почти не чувствовалось
пола,
почти не чувствовалось,
именно -"почти"…
Все четверо купались в тепловатых
лучах заката,
отражаясь
в моих глазах,
и в сердце,
и в холодной,
прозрачной глуби
северной реки…
Ты помнишь?
В этот день разлука
уже дышала нам в лицо,
была так близко,
а мы еще
не ведали о ней...
писано в г. Харькове, в начале девяностых
Старый Салтов. лето 90 г.
Р.P.S.
В начале 1995 года семья "Ильевских" в полном составе репатриировалась
в Израиль.
Последняя " Эпистолярная Харьковская Хроника" так и осталась ненаписанной…