Победители на час

            Папа разлил по бокалам вино и обнял мою маму. Его глаза светятся гордостью. На столе сверкает хрусталь, красуются шелковые салфетки - все это говорит о том, что изысканные блюда, поданные в этот вечер моей мамой, предназначены для почетных гостей.

            С противоположной стены на меня пронзительным взглядом смотрит красавица-цыганка с гадальными картами в руках. Картина, написанная маслом, изображает ее в натуральную величину и настолько достоверно, что кажется, будто цыганка готова сию минуту пуститься в пляс. Я чувствую себя на вершине блаженства: ведь несмотря на позднее время, мама и папа разрешили мне  остаться за столом с их гостями.

            Мои родители принадлежали к элите Скерневича. Папа получил от польского правительства лицензию на лотерейный бизнес, что свидетельствовало том особом положении, которое он занимал в нашем городе. Ведь только человек, обладавший значительным капиталом и безупречной репутацией, мог получить подобное право. Для продажи лотерейных билетов папа нанимал субподрядчиков-поляков.

            У родителей были теплые отношения с многими поляками, и все они любили бывать у нас в доме. Среди самых близких друзей нашей семьи были супруги Жужински, которых мы принимали у себя, как родных. Муж служил в Польской армии в чине капитана, военная служба давала ему устойчивое положение, высокое жалование, комфортабельную квартиру, и когда он проезжал по улицам верхом на своей лошади, то казалось, будто весь город находится в его власти. О его темноволосой супруге говорили, что она красива, как еврейка. Их чудесный сынок Янушек был моим ровесником. А поскольку я была хорошей воспитанной девочкой, его мама хотела, чтобы он со мной дружил, и часто присылала его к нам в сопровождении ординарца своего мужа. Зимой, не спросив разрешения родителей, мы убегали с ним в парк кататься на санках.

            Родители не разрешали мне одной гулять в парке, потому что в то время на улицах нашего города уже начал проявляться антисемитизм, ненависть к евреям приобретала легитимность, ее декларировали открыто. Но когда рядом со мной был Янушек, я ничего не боялась. В те веселые беззаботные дни он учил меня кататься по льду и я была совершенно счастлива.

            Мы понимали, что впереди нас ожидают тяжелые времена, но наше крепкое семейное единство, юмор и смех помогали нам справляться с ситуацией.

 

            Папа поддерживал деловые связи с местным банком, которым управлял пан Олчаковски. Иногда папа даже занимал ему деньги, но тайно, чтобы не повредить репутации банка и не разрушить имидж его надежности. Однажды папа пришел в банк, чтобы снять со своего счета небольшую сумму. Кассир, привыкший работать с крупными вкладами, выдал ему в десять раз больше.

            - Вы ошиблись, - вежливо обратился к нему папа.

            Но прежде чем он успел объяснить кассиру, о какой ошибке идет речь, тот закрыл свое окошко и очень громко, чтобы слышали все присутствующие, ответил:

            - Эти евреи всегда создают проблемы!

            Папа вернулся домой с тяжелым сердцем и рассказал обо всем дедушке.

            - Да, недобрые ветры дуют сейчас в Польше, - согласились отец и сын. - Евреи стали козлами отпущения для всех партий.

 

            Смерть Юзефа Пилсудского в 1935 году стала поворотным пунктом, определившим негативную перемену в политике польских властей по отношению к еврейскому населению, что повергло всех нас в состояние ступора.

            Я вспоминала доброго «дядю», который обнимал и целовал меня на торжественной церемонии в школе. Мои родители тяжело переживали смерть политического лидера, который давал польским евреям ощущение безопасности и принадлежности к стране. Он твердо противостоял силам антисемитизма, поднимавшим голову вследствие социальных и экономических кризисов, сотрясавших Польшу между двумя мировыми войнами. Мои родители и их друзья уважали Пилсудского также и за его отношение к нацистскому режиму, за то, что в 1932 году он призывал Францию бороться с Гитлером. Однако реальность нанесла им тяжелый удар - когда в 1934 году Польша подписала с Германией договор о ненападении. Через считанные годы всем стало ясно, что этот договор не стоил даже той бумаги, на которой он был написан.

            Слухи об отчаянном положении евреев в Германии стали постоянной темой разговоров между взрослыми. При том, что и у нас в Польше насилие по отношению к евреям тоже превращалось в обычное явление. Националистически настроенная безработная молодежь и политические лидеры, любой ценой искавшие себе сторонников, во всех бедах обвиняли евреев. С евреями не только расправлялись физически, их также пытались лишить заработка, разрушали и грабили еврейские предприятия. Молодые, горящие ненавистью поляки вывешивали на еврейских магазинах огромные лозунги-призывы: «Не покупайте у евреев!», на многих магазинах стали появляться вывески с короткой надписью: «Наш». Эта надпись свидетельствовала об их принадлежности «истинным» полякам.

            Местная полиция демонстрировала полную беспомощность и не спешила разбираться с жалобами пострадавших еврейских граждан.

           

            - Вы помните, как несколько лет назад я уговаривала всех вас репатриироваться в Эрец-Исраэль (страну Израиля)? - восклицала мама со сверкающим взглядом.

            - Сейчас я сожалею о том, что помешал вам это сделать, - признался дедушка. - Но мне так хотелось, чтобы мои дети и внуки были рядом со мной! Тем более, что в 1931 году Палестина представлялась далекой и опасной пустыней.

            - Да. Но что же мне сейчас делать с этими деньгами? - спросил папа, возвращая беседу в реальное время и место.

            - Ты должен срочно пойти к управляющему банком и до конца рабочего дня отдать ему эти деньги, чтобы не играть на руку клеветникам, утверждающим, будто все евреи - воры.

            Папа отправился домой к управляющему Олчаковскому, изложил ему в подробностях всю историю и сказал: «Прежде всего, возьмите назад эти деньги... Но как поступить с кассиром?»

            Оба смотрели друг другу в глаза, проигрывая в уме различные варианты.

            - Знаете, что, - предложил, в конце концов, папа. - Скажите кассиру, чтобы он подвел итог сегодняшнего дня, и посмотрим, обнаружит ли он свою ошибку.

            - Положитесь на меня, - ответил Олчаковски. - Он получит хороший урок и при этом никогда не узнает о нашем разговоре. Спасибо вам за вашу честность. Вы хороший человек и настоящий друг.

            Наутро управляющий банком потребовал, чтобы кассир еще раз подвел итог вчерашнего дня.  

            Тот сделал новый расчет, но не сумел обнаружить недостачи в несколько тысяч злотых.

            - Подсчитайте снова, - потребовал управляющий, но кассир настаивал на том, что у него, как всегда, все в полном порядке.

            - Вчера, работая с паном Кучинским, вы допустили ошибку, - спокойно сказал управляющий. - Вы выдали ему намного больше денег, чем следовало.

            - Нет, я выдал ему ровно столько, сколько было нужно. Я подсчитал кассу, и у меня все сошлось. Пан Олчаковски, вы же знаете этих евреев: они всегда создают проблемы.

            - Я еще раз вас спрашиваю: вы уверены, что ваша касса в полном порядке?

            Опасаясь потерять свое место, кассир утвердительно кивнул.

            - Так вот она - эта недостача! - управляющий с презрением швырнул на стол пачку банкнот. - Вы выдали в десять раз больше. А пан Кучински, как честный и порядочный человек, вернул мне все деньги.

            Этот кассир был известной в городе личностью, главой правой антисемитской партии, идеология которой строилась на ненависти к евреям. Кроме того, он являлся также редактором газеты «Три Гроша», распространявшей в городе их ядовитую пропаганду.

            - Итак, слушайте меня внимательно, - продолжил Олчаковски. - Я возвращу эту сумму в кассу и не уволю вас с работы лишь при одном-единственном условии: вы публично извинитесь на страницах своей газеты перед паном Кучинским, а также перед всеми остальными евреями.

            Кассир только сглотнул слюну, и назавтра среди провокационных статей о разрушительной роли евреев в мировой экономике, об их вине в царящем в стране экономическом и социальном кризисе, о том, как они урезают зарплаты несчастным полякам и т. д. и

т. п., - крошечными буквами было опубликовано извинение. Помню, как мой папа и пан Олчаковски выбросили этот злобный листок в мусорную корзинку и, неспешно потягивая виски, вернулись к прерванной беседе. А меня отправили спать.

 

            Мы верили в здоровые, разумные силы польской улицы. Ведь в течение долгих столетий евреи являлись важной частью польской экономики и общества. Мы не могли себе представить, насколько резко изменится к худшему наше положение за несколько ближайших лет, а надвигающиеся кошмары гитлеризма представлялись нам страшным сном, от которого мы проснемся утром.

 

            Весной 1937 года пан Симон Ковальчик открыл на главной улице нашего города, рядом с костелом большую продуктовую лавку. На вывеске он написал слово «Наша», надеясь таким образом увеличить свои доходы.

            Через несколько дней у него появились конкуренты: на противоположной стороне открылся огромный кооперативный магазин, с кичливой вывеской: «Наш, приходите к нашим, все - для наших, не покупайте у евреев». Хозяева магазина поддерживали правую националистическую партию. Магазин привлекал покупателей исключительно низкими ценами, и польские крестьяне, готовые ради выгодной сделки преодолеть немалое расстояние, стали покупать товары в новом магазине. Ковальчик находился на грани банкротства.

            Будучи уверенным, что банк не согласится предоставить ему ссуду, он пришел к моему папе и попросил у него в долг три тысячи злотых, что по тем временам являлось огромной суммой. Дело было в пятницу. Папа обратился за советом к маме, которую за ее блестящий острый ум называли «адвокатом».

            - Вы получите ссуду, о которой просите, но не сегодня. Поговорим в воскресенье, - сказала она Ковальчику и поспешила на железнодорожную станцию, чтобы успеть на последний экспресс, прибывающий Лодзь до наступления субботы.

            В Лодзи она встретилась со своим братом Моше, обладателем огромного движимого и недвижимого имущества и, в том числе, корабля, стоявшего на якоре в порту Гдыня. На этом корабле он доставлял в Польшу импортные товары.

            - Все ли в порядке дома? Все ли здоровы? Что привело тебя к нам за минуту до наступления субботы? - наперебой спрашивали ее родственники.

            После обмена любезностями, легкого угощения и отчета об успехах детей мама перешла к делу:

            - Мы должны дать урок этим наглым националистам. Нельзя допустить, чтобы их брань и призывы к насилию оставались единственным голосом, который слышен в нашем городе. Нужно ударить их по самому больному месту - по карману... Короче, есть один парень, который попал в беду, мы должны ему помочь.

            Маме удалось привлечь внимание дяди Моше, и она продолжила свою вдохновенную речь:

            - Этот парень попросил у меня в долг три тысячи злотых. Вместо этого я хочу купить у тебя на эту сумму товаров по их себестоимости.

            - Знаешь, сколько ты на этом заработаешь? - дядя Моще наморщил лоб и принялся бормотать какие-то числа, подсчитывая в уме возможную прибыль.

            - Я ничего на этом не заработаю, заработает Ковальчик: потому что весь этот товар я отдам ему. Таким образом он сможет торговать по ценам, ниже рыночных, и задавит своих конкурентов.

            - Хорошо. Ты меня убедила. На исходе субботы ты вернешься домой и скажешь своему приятелю, чтобы он готовил место у себя в кладовых. Учти, ему понадобится много места. Пусть готовит также подвалы для картошки и яблок, потому что никто из вас - ни ты, ни он - не можете себе представить, о каком количестве идет речь.

            И товар начал прибывать. Повозки и контейнеры, бочки и ящики, полные всякого добра - как будто из неисчерпаемого источника. Ковальчик стоял и смотрел на это, переполненный благодарностью и восторгом. Он не умел ни читать, ни писать, и все расчеты производил в уме. Несмотря на все свои усилия, он был не в состоянии понять, каким образом на три тысячи злотых можно было приобрести такое количество товара.

            - Пани Кучинска, откуда это все взялось?

            Мама ответила с улыбкой:

            - Я же говорила вам, что вы можете на меня положиться. А теперь слушайте  внимательно - торгуйте по ценам ваших конкурентов. Вы на этом заработаете, а они обанкротятся.

            Так и случилось.

            Конкуренты-антисемиты не могли понять, каким образом Ковальчик может продавать свой товар по столь низким ценам, и к радости моей мамы, вскоре обанкротились. А у Ковальчика дела пошли в гору, он стал зарабатывать столько денег, что просто не знал, куда их девать.

            Мама посоветовала ему скупать золото. У нас был дядя ювелир, который жил на центральной площади. Ковальчик начал приобретать у него золотые рубли и по папиному совету закапывать в разных местах. Он так разбогател, что и сам точно не знал, сколько у него денег.

            Война застала Ковальчика с большими запасами различных товаров, а во время войны он разбогател еще больше. Со всех концов страны к нему съезжались люди, чтобы купить кофе и чай.

            Наверное, в именно те дни и был заключен союз между ним и моими родителями.

 

            В сентябре 1939 года нацистская армия, прорвав границы Польши, стремительно двинулась на восток. Через несколько дней немцы уже были в нашем городе. В первый же день немецкие солдаты, распираемые гордостью от одержанной ими победы, грубо и требовательно постучали в дверь нашего дома и ворвались внутрь.

            Их командир, молодой светловолосый офицер, выглядевший более культурным, чем его солдаты, сразу обратил внимание на картину с изображением цыганки:

            - Хорошая живопись, - отметил он.

            Остальные, громко перекрикиваясь, рассыпались по дому. Они били и ломали все, что попадалось им на пути, оставляя на дорогих коврах комья грязи со своих сапог.

            Один из солдат вошел в мою комнату.

            - Грязная еврейка! - закричал он по-немецки. - Как тебя зовут?

            - Ядвига, - прошептала я в ответ.

            - Неправильно! - заорал он. При этом вены у него на шее вздулись и налились кровью. - Как тебя зовут?

            - Извините, господин, но я вас не понимаю, - ответила я по-немецки. - Мое имя  Ядвига.

            Военная форма придавала немцу устрашающий вид, глаза его горели ненавистью.

            Он орал снова и снова:

            - Как тебя зовут?

            В ответ я бормотала все имена, которые могла вспомнить.

            - Марта? Лиза? Инна?

            Его ярость от этого только возрастала. Я перестала отвечать.

            - Как тебя зовут? - продолжал он орать.

            Я ощущала на своем лице его дыхание. Он схватил меня за шею и начал душить. Воздух перестал поступать в мои легкие, каждая попытка вдохнуть причиняла мне боль. При этом я слышала, как он шептал самому себе: «Ты такая красивая! Почему я должен тебя убивать?» Я была уверена, что это последние минуты моей жизни. Миновало еще несколько кошмарных мгновений, и тут его позвал командир. Немец отпустил меня.

            Позже мне сказали, что я должна была ему ответить, будто меня зовут Сарой, потому что немцы добавляли всем мужчинам второе имя - Мойше, а женщинам - Сара. Пережитый ужас остался со мной на всю жизнь, я до сих пор не могу пристегнуться в автомобиле ремнем безопасности. Однажды за это нарушение меня остановил полицейский, но когда я рассказала ему свою историю, он вместо того чтобы выписать мне штраф, расплакался.

 

            Против нас издавались различные приказы и распоряжения. С каждым разом все более и более жесткие: закрытие всех еврейских предприятий, запрет на работу у поляков, закрытие школ, запрещение собраний и молитв, обязанность носить на рукаве отличительный знак, высокое налогообложение, обрезание бород у раввинов, унижающие человеческое достоинство принудительные работы такие, например, как мытье полов зубными щетками.

            Однажды группа нацистских солдат ворвалась во двор жившего рядом с нами раввина Калиша. Немцы схватили его вместе с учениками-хасидами, погрузили в грузовик и куда-то увезли.

            Его жена в слезах прибежала к нам и бросилась к моей маме:

            - Что же делать, пани Кучинска? Что делать?

            Мама на минуту задумалась, потом сняла со стены картину с изображением цыганки и отнесла ее в Ландрат - нацистскую комендатуру.

            - Возьмите себе эту картину, - сказала она светловолосому офицеру, - но взамен разрешите мне вернуть домой раби с его учениками.

            Офицер выяснил, где они находятся, и дал маме письменное разрешение на освобождение десяти человек. Тогда это выглядело великим достижением, но на деле оно оказалось лишь временным, потому что уже на следующей неделе немцы заперли всех нас в гетто, и вскоре этих хасидов вместе с тысячами других евреев отправили на уничтожение.