У Анели

            Когда, обратившись к Анеле Домбровской, почтенный пан профессор поцеловал ей руку, она испытала чувство необыкновенной гордости. Это была простая женщина, неуклюжая, грубого сложения. Ее потрясло оказанное ей внимание.

            - У меня для вас задание, - сказал он таинственным голосом, - во имя родины.

            Муж Анели находился в немецком плену. Она осталась одна с дочерью-подростком. Так что возбудить в ней чувство мести было нетрудно.

            - Где вы живете? - прошептал профессор.

            - На улице Циха, - с недоумением ответила она. - Вы знаете эту улицу - на окраине города, напротив полей.

            - В ближайшее время я приду осмотреть ваш дом, чтобы проверить, сумеете ли вы справиться с порученным вам заданием, - строго сказал он ей.

            У Анели не было ни малейшего представления, о чем идет речь, и поскольку все знали, что в нашем городе не осталось ни одного еврея, она, естественно, не подозревала, что это тайное задание может быть каким-то образом связано с евреями.

            Прибыв на место, профессор увидел небольшой, простой и чистый дом, окруженный деревянным забором с воротами. На главный фасад выходило широкое французское окно и рядом с ним еще одно, обычное. В дом попадали через веранду, затянутую сеткой от мух, которые летали здесь тучами. К веранде примыкала просторная прихожая, в которой стоял большой тяжелый стол и простые деревенские стулья. Оттуда дверь вела в кухню, где находилось французское окно. На кухне профессор увидел стол и кровать, вход в кладовую и лестницу-стремянку, ведущую на чердак.

            В конце коридора находилась спальня с двумя кроватями.

            Напротив входа в дом находился свинарник, в котором хозяйка держала двух свиней. К свинарнику примыкал курятник с насестами для кур, которых у нее было от двадцати до тридцати штук, да плюс еще две утки. Дальше стояла будка уборной. За домом росли прекрасные фруктовые деревья - яблони, вишни и груши, плодами которых Анеля торговала на рынке. Из-за примитивной конструкции уборной (которую она опорожняла собственноручно), а также из-за птиц и свиней, двор был полон мух.

            Окончив осмотр, профессор прочистил горло и с важностью произнес:

            - Сейчас я открою вам тайну. Ваш дом идеально подходит для спасения жизни целой семьи. Ясно, как Божий день, что они заплатят вам столько, сколько вы скажете. И даже более того. Но вы обязаны держать это в строжайшем секрете. И предупредите вашу дочку, чтобы она не приглашала в дом никаких гостей.

            Преклонение этой простой женщины перед знаменитым профессором и возможность  загрести немалую сумму денег, послужили причиной тому, что она согласилась принять нас в свой дом.

 

            Через три дня профессор обратился к моей маме:

            - Я нашел для вас укрытие. Пани Домбровска, муж которой находится в немецком плену, живет со своей приемной дочерью Крисей в скромном доме на окраине города. Она вам поможет. Все дома там стоят только на одной стороны улицы, а напротив  — пшеничные поля, за которыми начинается лес. Между полями и домами проходит дорога, шириной, достаточной для проезда телеги с лошадью. Никто из посторонних туда  без надобности не забредет. Вы сможете оставаться у Анели, пока не минует опасность.

            Мы преисполнились надежды.

            До улицы Циха добирались пешком с своими скудными пожитками и с ощущением смертельной опасности. Вначале пришла я. Потом ко мне присоединилась мама с Фишеле, и лишь после этого мама привела папу. Бабушка продолжала оставаться у Ганцнера, между нами не было никакой связи.

            Окна Анелиного дома полностью просматривались с улицы. Любой прохожий мог видеть все, что происходило внутри. Мама дала Анеле денег и попросила купить материю, из которой она сшила занавеси для окон. Но мы по-прежнему боялись передвигаться по комнатам и зажигать свет.

            Дом был кирпичный, однако пол на чердаке, где мы прятались, был глиняный, черепичную крышу поддерживала конструкция из досок. Угол наклона крыши не позволял выпрямиться в полный рост, холод пронизывал нас до самых костей. Крепко обнявшись, мы сворачивались калачиком, но это нисколько не помогало. Уставшие от борьбы, мы все время пребывали в состоянии страха и напряжения. Все мои попытки поднять настроение родных при помощи шуток и анекдотов окончились провалом. Нам постоянно грозила опасность. Любой зашедший в дом человек мог без труда подняться по стремянке на чердак и тот час же нас обнаружить. Мы снова ломали голову над тем, как сделать наше укрытие более надежным.

 

            Для того чтобы жить у Анели, нужно было примириться с ее страстью к наживе. Папа составил договор, в соответствии с которым он брал на себя обязательство в конце нашего пребывания у нее дать ей столько же золота, сколько мы дали при вселении. Все то время, что мы находились в ее доме, мы еженедельно платили ей по десять золотых рублей за каждого из нас. Это было тяжелейшее финансовое бремя.

            В дополнение к этому в конце каждого месяца мы вручали ей 50 продовольственных карточек, которых ей не просто хватало с лихвой - она еще кормила белым хлебом своих свиней. Благодаря нам она жила в изобилии, но мы при этом не получали от нее ничего. Она брала у нас немалые деньги на покупку продуктов, но приносила их в мизерных количествах.

Голод был нашим постоянным спутником. Мы воображали, будто едим яблоки с деревьев, ветви которых, сгибавшиеся от обильных плодов, ударяли о стены чердака, но дотянуться до них нам не удавалось.

            Большую часть времени Анеля занималась куплей-продажей. Чтобы не возбуждать подозрения у соседей, она скупала продукты в разных магазинах, а затем продавала их по завышенным ценам. Уже через десять месяцев после того как мы у нее поселились, она сумела приобрести едва ли не целое состояние.

            Каждый день у нас возникала новая причина для страха: то любопытный сосед, то тревожные слухи. От любого шороха или неожиданного движения сердце у нас выскакивало из груди. И тогда мы пришли к общему решению - выкопать для себя яму в свинарнике. Мы копали по ночам в течение нескольких недель и, когда яма стала достаточно глубокой для того, чтобы в ней можно было спрятаться, мы накрыли ее досками, получив таким образом «надежное укрытие» на случай опасности.

            Возле французского окна стоял стул, на котором всегда сидел кто-нибудь из нас, наблюдая за входом в дом. Забор был деревянный, высотой ниже ворот, и в тот момент, когда кто-нибудь к нему приближался, «вахтенный» на стуле шептал: «Ссссс», и все мы устремлялись на четвереньках в свое убежище. Деревянные доски пола начинали скрипеть под нами, и мы замедляли темпы бегства, чтобы уменьшить это скрип.

 

            Мало того, что Анеля получала от нас деньги и продукты, она еще загружала нас  домашней работой. Мама обшивала ее и Крисю. Я убирала в доме и варила еду для свиней. Кроме этого я занималась с Крисей, помогая ей делать уроки. Она не очень хорошо схватывала, а я знала весь материал на аттестат зрелости еще со времени занятий в комплете Варшавского гетто. Несмотря на усталость, холод и голод, я по многу раз объясняла ей одни и те же вещи.

            Однажды Анеля принесла в дом маленького хорошенького щеночка. Поскольку она, вообще, была не добрым человеком, то и с собачкой тоже обращалась плохо — била ее, издевалась над ней. Бедняжка очень быстро обнаружила, что мы ее любим и жалеем, и сильно к нам привязалась, особенно, к Фишеле, с которым у нее были самые близкие отношения. И хотя она была всего лишь простой беспородной дворняжкой, в наших глазах она выглядела королевой красоты. Единственным объективным достоинством, которым она обладала, был ее великолепный, пушистый, как у лисички, хвост, которым она все время помахивала, как будто действительно им гордилась.

            Анеля ее не кормила, а поскольку мы сами жили впроголодь, то нам нечем было с ней поделиться. Но вскоре к своей великой радости мы обнаружили, что ее любимым лакомством являются мухи, а этот продукт в доме у Анели водился в изобилии. За это мы прозвали собачку Мушкой. Фишеле кормил ее мухами и все были довольны.

            Эта собака приносила нам много радости: с ней можно было играть, веселиться, кормить ее и ласкать - вопреки невообразимым тяготам и лишениям, которые стали рутиной нашей жизни.

            Крися училась в школе, Анеля богатела, но при этом не забывала все время напоминать нам о том, каким бременем является для нее наше пребывание в ее доме, и как она хочет, чтобы мы куда-нибудь ушли. Однажды она сказала, что слишком мало зарабатывает, поэтому я должна заняться вязанием. Меня немного научили этому тетя Ханеля и бабушка, но я была еще не большая мастерица. Я попросила Анелю, чтобы она принесла мне спицы и стала потихоньку осваивать искусство вязания. Для начала я распустила свои шерстяные носки, после чего Анеля дала мне крестьянские домотканые вещи местного производства, которые я распустила, получив таким образом много материала для работы. Периодически я красила шерсть в специальной кастрюле, которую мне принесла Анеля. Бывшие в употреблении нитки я распрямляла на пару, наматывала на кресло и вязала из них различные вещи, стараясь сделать это как можно лучше. Со временем я приобрела опыт и стала искусной вязальщицей.

            - У тебя есть два дня, чтобы закончить этот шарф, джемпер или рукавицы, - сообщала мне Анеля, собиравшая заказы у местных крестьян.

            Чтобы уложиться в ее график, мне приходилось вязать без перерыва: даже в темноте, или при слабом свете свечи, сведенными от холода пальцами. Я изо всех сил пыталась угодить хозяйке, боясь, что она выгонит нас из своего дома.

            Крися тоже пользовалась нашим бедственным положением, чтобы насладиться своей властью над нами.

            - Если ты угадаешь, в какой руке у меня картошка, ты ее получишь! - говорила она с издевательским огоньком в глазах.

            И прятала руки за спиной, а я должна была угадать, в какой руке у нее картошка — в левой или в правой. У меня текли слюнки от одной только мысли о целой картофелине, которую я смогу съесть одна. Иногда мне удавалось догадаться, иногда нет. Потом я стала включать в эту игру Фишеле. Каждый из нас называл другую руку, мы получали картофелину и делили ее между собой.

            Потеряв голову от свалившегося на нее богатства, Анеля изменила своим правилам и позабыла об осторожности, чем вызвала подозрения у соседей. Поползли слухи, что она, вероятно, прячет в своем доме евреев.

            - Откуда у простой уборщицы из городской управы может взяться столько денег? - нашептывали сплетники.

            Люди начали ходить мимо ее дома и заглядывать в окна. Наше напряжение росло. У себя на заднем дворе Анеля выращивала на продажу роскошные тюльпаны. Однажды утром нас разбудил оглушительный вопль:

            - Тюльпаны! Мои тюльпаны! Я же их вырастила! Кто-то украл у меня сорок тюльпанов!..

            Анеля подозревала в этом одного парня, который несколько дней назад крутился возле ее дома.

 

            За полями пшеницы находился лес «Звежинец», в котором водились лисы, олени и волки. Горя возмущением, Анеля направилась к своим родственникам, которые жили довольно далеко за полем. И у них на столе она неожиданно обнаружила кувшин, в котором стояло сорок великолепных голубых тюльпанов.

            - Кто принес вам эти цветы? - гневно спросила она. Лицо ее пылало.

            - Ухажер нашей дочки, - ответили они.

            - Он украл их с моего двора! Вы хотите, чтобы ваша дочь вышла замуж за вора?

            И родители решили отменить назначенную на ближайшее время помолвку.

            Этот ухажер занимался не только воровством. Мы несколько раз видели его под нашими окнами и подозревали, что он нас выслеживает. Однажды, когда Анеля работала в саду, он грубо ей крикнул:

            - Дай мне тысячу злотых, иначе я донесу, что ты прячешь у себя евреев.

            - Что ты городишь? Убирайся вон! - пыталась она его выгнать. Но парень не унимался:

            - Ты мне должна за то, что разбила мою жизнь! Из-за тебя я не могу жениться на любимой девушке, ее родители мне отказали!

            - Дайте ему тысячу злотых, пусть он только уйдет, - сказала мама Анеле.

            С тех пор мы прозвали его «Тишус» - «Тысяча».

            Время от времени он еще приходил что-то разнюхивать, но потом нашел себе другую девушку и оставил нас в покое.

            К нашей великой радости периодически появлялся профессор Скрипчак, чтобы напомнить Анеле, какое важное задание она выполняет. Каждое такое посещение было для нее великим праздником, которого она ожидала с неизменным волнением.

 

            Люди привыкают даже к самым тяжелым обстоятельствам и они становятся для них рутиной. Нашим утешением была Мушка, которой удалось завоевать наше сердце. Анелю она боялась, а нас любила. Своей верностью Мушка не раз спасала нам жизнь. Казалось, будто благодаря своему обостренному чутью, она понимала, что нам постоянно угрожает смертельная опасность, и когда ее впускали в дом, вела себя очень тихо, никогда не прыгала на нас, как будто бы знала, что нельзя обнаруживать наше присутствие.

            В некоторых случаях она хватала нас за одежду и тянула в укрытие, давая понять, что кто-то приближается к дому. Она никогда не ошибалась. Когда мы на четвереньках спешили к своему убежищу, Мушка, вскочив на стул, у которого одна ножка была короче остальных, начинала звонко лаять и раскачивать стул, чтобы заглушить скрип деревянных досок пола. Мы с братом думали, что она просто случайно выбрала этот «шумный» стул. Чтобы проверить это, мы вместо колченогого стула поставили обычный, с четырьмя одинаковыми ножками. Собака, прибежав с улицы в дом, прыгнула на стул, но поскольку он не создавал обычного шума, она стала прыгать по очереди на остальные стулья, пока не нашла, наконец, колченогий. Она громко залаяла от радости, принялась махать своим великолепным хвостом, и заставила нас поставить стул на место.

 

            Мы с мамой по очереди выходили в город — принести денег или каких-то товаров из магазина Ковальчика, получить продовольственные карточки у Пижака или продукты в мясной лавке, а временами нам приходилось отправляться на поиски другого убежища. Мама одевалась, как старая полька, и поэтому много принести не могла, зато для меня тяжелая ноша являлось как бы частью деревенского костюма. Папа и Фишеле, обладавшие ярко выраженной семитской внешностью, никогда никуда не выходили. И хотя у папы была большая меховая шапка, закрывавшая ему чуть ли не все лицо, он все же был слишком известным в городе человеком, поэтому мы боялись, что его могут узнать.

            Однажды, идя по улице, как всегда, одетая крестьянкой, я вдруг столкнулась с работником железной дороги Лункевичем, который в прошлом часто приходил к нам домой за лотерейными билетами. Он внимательно на меня посмотрел, перекрестился и сказал:

            - Если бы я точно не знал, что этого быть не может, я бы подумал, что передо мной Ядвига Кучинска. Ты так на нее похожа...

            На хорошо усвоенном мной деревенском диалекте, я ответила ему

            - Кто она такая?

            Я изменила не только акцент и стиль своей речи, я изменила также свой голос:

            - Иди-ка ты подальше отсюда! Понял? Чего ты ко мне пристал?

            Он снова перекрестился и пробормотал:

            - До чего же ты на нее похожа...

            Эта встреча показала мне, что одного деревенского костюма недостаточно. Я покрасила волосы, превратившись в блондинку, научилась накладывать грим, как это делали польские крестьянки: сильно румянить щеки и красить губы яркой помадой. Таким образом мне удалось немного изменить свою внешность.

            Чтобы проверить, насколько «работает» мой улучшенный имидж, я купила у Анели пять яиц, положила их в корзинку вместе с пустой бутылью для керосина и отправилась на главную улицу. Недалеко от костела находился магазин деликатесов, который держала семья Биндер - дальние родственники принимавшей меня акушерки. До войны у них был поставщик-еврей, по фамилии Шарковяк, который привозил им свежие фрукты, варенья и деликатесы. Нам он доставлял эти продукты напрямую, но, тем не менее, мне иногда случалось заглядывать и к Биндеру, так что он меня знал.

            С опаской я вошла в магазин и обратилась к нему:

            - Может, вы купите у меня яйца?

            Он ответил мне с вежливостью, необычной при разговоре с простой крестьянкой:

            - Я не торгую яйцами. А дома у меня яиц достаточно.

            Я поблагодарила его и вышла.

            Время от времени я убеждалась в эффективности этого маскарада, и сама удивлялась своим способностям к перевоплощению. Однажды, когда я направлялась к Ковальчику за деньгами и продуктами, меня остановила польская крестьянка лет тридцати на вид. Мне самой было тогда семнадцать.

            - Ты такая молоденькая, - сказала она мне. - Беги отсюда скорее. Они ищут молодежь, чтобы отправить на принудительные работы.

            Ей и в голову не могло прийти, что я еврейка. Но прежде чем она окончила говорить, я увидела на дороге трех злобных самодовольных эсэсовцев в сопровождении холеной, вышколенной немецкой овчарки. Среднего в этой троице, рыжего, как его собака, я сразу узнала, потому что до войны он часто приходил к нам домой покупать лотерейные билеты. Тогда он служил в Польской армии, а во время оккупации обнаружилось, что он фольксдойч. Все знали, какой он мерзкий отвратительный тип. Он хвастался, что полирует свои сапоги ударами по евреям. И поляки тоже немало страдали от его жестокости.

            За тремя нацистами шли, спотыкаясь, несколько связанных молодых поляков, которых схватили для того, чтобы отправить на принудительные работы в Германию.

            Несмотря на то, что у меня не было никаких документов, я решила не бежать - потому что убегает тот, кто боится. А я не хотела, чтобы они догадались, что мне есть, чего бояться. Женщина, предупредившая меня об опасности, начала отступать назад, а я, наоборот, продолжала спокойно и уверенно двигаться в направлении эсэсовцев, глядя им прямо в глаза. Пытаясь изо всех сил изобразить спокойствие и уверенность, я настолько на этом сосредоточилась, что не заметила, как оказалась во дворе костела, возле колодца, из которого горожане брали воду. Стояла суровая зима. Вода замерзла, и возле колодца образовался ледяной накат. Я шла, расправив плечи и не глядя под ноги, поэтому поскользнулась и упала.

            И прежде чем я успела прийти в себя и встать на ноги, ко мне подошел рыжий нацист со своей собакой. Он помог мне подняться, стряхнул снег с моей одежды и процедил сквозь зубы:

            - «Польнише швайн» («польская свинья»), убирайся отсюда вон!

            Я невозмутимо продолжила свой путь, делая вид, будто не произошло ничего особенного. Краем глаза я видела, как он схватил предупредившую меня крестьянку и потащил ее в строй.

             - Что вы делаете? Отпустите меня! Я же не молодая! - кричала она.

            - Отправляйся к этим свиньям! - грубо рявкнул он.

            В пятидесяти метрах от этого места находился магазин Ковальчика. Я вошла с заднего хода.

            Вероятно, я была белой, как мел, потому что Ковальчик, обернувшись ко мне, испуганно спросил:

            - Что с тобой случилось? Ты упала? Ударилась?

            - Да-да, - пробормотала я, заикаясь, и показала ему свои коленки.

            Он завел меня в теплую кухню и осторожно наложил компрессы мне на ссадины.

            «Если бы вы знали, кого я сейчас встретила, - думала я про себя, - вы волновались бы еще больше. Ведь он видел, как я входила в ваш магазин».

            Но я ничего не сказала, лишь поблагодарила его слабым голосом. Тепло кухни вернуло цвет моим щекам, дыхание вскоре нормализовалось.

            Перед тем, как я отправилась «домой» к Анеле, Ковальчик вручил мне сверток с золотом, кусок смальца и шоколадку, о которой просил Фишеле. Все это добро я уложила в широкий полотняный пояс, который носила под просторным платьем.

            Недалеко от дома моего детства, напротив базарной площади находился пассаж, ведущий на свиной рынок. Двигаясь по площади, я вдруг почувствовала, что кто-то следует за мной по пятам. Поэтому я решила не идти к Анеле и вошла в пассаж. Неизвестный продолжал следовать за мной. На другой стороне пассажа стояли длинные двухэтажные дома, в каждом из которых было несколько входов. Я вошла в один из них и посмотрела в щелку — проверить, действительно ли за мной кто-то следит, и увидела человека, затаившегося  снаружи.

            Каждая клеточка моего тела дрожала от страха, однако через несколько секунд во мне проснулась «актриса». На мне был доломан с подкладкой в цветочек. Я вывернула его наизнанку, повязала головной платок, как это делают старухи, закрыв им половину лица, и тяжелой хромающей походкой медленно вышла из дома.

            Проходя мимо своего преследователя, я заметила, что он продолжает стоять, затаившись, как хищник в засаде. Лишь выйдя из поля его зрения, я ускорила шаги чуть ли не до бега. Родителям я, естественно, не сказала об этом ни слова, чтобы они не боялись посылать меня в город. Ведь так или иначе смертельная опасность подстерегала нас каждую минуту и на каждом углу.

 

            Когда через несколько дней после этого случая я снова явилась к Ковальчику, он мне сказал:

            - Ты знаешь, в прошлый раз, после того, как ты ушла, в магазине появился парень, который сказал мне: «Пан Ковальчик, вы не поверите, кого я видел!». «Кого?». «Ядвигу Кучинску! Представляете?». Я чуть не потерял сознание, но ответил ему: «Ну, что ты! Откуда вдруг Кучинска? Их всех уже давно забрали. Ты бы лучше не пил с утра. А то у тебя совсем в голове помутилось. Ведь в нашем городе не осталось ни одного еврея». А он мне ответил: «Чтобы я не узнал Ядзю? Да она же сидела со мной за одной партой!»

            И тут я поняла, кто меня преследовал. Это был Тадеуш Звишковски. В школе мы действительно сидели за одной партой, и я постоянно помогала ему в учебе, потому что соображал он плохо. «Ну а если бы ты на самом деле ее встретил, - спросил его Ковальчик, - что бы ты предпринял?» «Я бы выдал ее немцам, - ответил тот без колебаний».

            - Я не понимал, что делать, - говорил мне Ковальчик. - Ведь родители этого парня были подпольщиками, немцы отправили их в концлагерь. Он остался совсем один, и я помогал ему, заботился о нем, как о собственном сыне.

            - И что вы ему сказали? - спросила я, боясь услышать ответ.

            - Я боялся, как бы он не обнаружил ваше убежище и поэтому выгнал его вон. «Уходи отсюда, - сказал я ему, - чтобы духа твоего здесь больше не было! Я помогал тебе, жалел тебя за то, что сделали с тобой немцы, а ты, оказывается, с ними заодно?  Как можно выдать им человека, пускай даже еврея?»  

 

            После войны я встретила этого Звишковского. Я легко его узнала и напомнила ему, как он следил за мной и собирался выдать немцам за кило муки или сахара.

- Но ведь говорили, что всех вас уничтожили, - злобно ответил он. - И вот все время откуда-то появляются новые и новые евреи. Я вижу, вас еще много осталось...

            Пятнадцать евреев уцелели за время войны из тех пяти тысяч, которые жили в нашем городе и так много сделали для его процветания.

 

            Время от времени профессор предупреждал нас о готовящихся облавах. Эти сведения он получал от других подпольщиков. И тогда нам снова приходилось выходить в город в поисках нового укрытия. Несмотря на то, что в свое время мэр Скерневича обещал оказать нам помощь, у нас не было того, в чем мы так отчаянно нуждались. Бесконечные поиски убежища были тяжелыми и изнурительными.

            В своей деревенской одежде я выходила, в основном, по базарным дням: в понедельник и в четверг, когда в город съезжались торговать толпы крестьян, и мой вид ни у кого не вызывал подозрений. Я старалась также выходить в дождливые дни, а если шел снег, так это было еще лучше, потому что за завесой снега трудно разглядеть лицо. Мои актерские способности сослужили мне добрую службу. Иногда я изображала хромоту и повязывала платок по-старушечьи, чтобы никто не обратил внимание на то, что одна и та же девушка постоянно заходит к Ковальчику.  Мне нравилось наблюдать, что мои переодевания воспринимаются окружающими совершенно естественно и не вызывают никаких подозрений. Иногда я приходила к тем людям, которые в прошлом меня знали, и предлагала им купить у меня яиц или масла.

            Однажды ко мне обратилась моя одноклассница. Сердце во мне замерло, но я продолжала бойко разыгрывать роль.

            - Ядвига! Я глазам своим не верю! - воскликнула она. - Что с тобой случилось? Как ты странно выглядишь!

            - Что вам от меня нужно? - буркнула я. - Какая еще Ядвига? Я не Ядвига, я Стефания.  Может, хотите купить у меня масла?

            - Езус Мария! Кто бы мог подумать? Так похожа на Ядвигу, - пробормотала она, обращаясь к себе самой. И спросила меня: - У тебя есть масло?  

            - Пани, масло у меня только что закончилось. Может, я принесу его к вам завтра домой?

            Моя одноклассница быстро написала мне на бумажке адрес и поспешила на рынок по своим делам. После этого мне понадобилось еще некоторое время, чтобы восстановить дыхание, и я благословила свою удачу.

 

            - Вы должны исчезнуть на несколько дней. Ходят слухи, что здесь прячутся евреи. Ваша жизнь и жизнь Анели находится в опасности, - предупредили нас однажды.

            Снова прятаться в яме под свинарником?  Мы старались найти другое место.

            Наш мудрый профессор обратился в полицию:

            - Сколько можно питаться слухами и подозрениями? Пойдите и проверьте сами. Дайте, в конце концов, этой простой женщине вздохнуть свободно. Ищите. Но вы ничего там не найдете. Люди зря болтают...

            Мы спустились в яму под свинарником и провели там около недели. Свиные нечистоты капали нам на голову. В один из дней, о котором нас оповестили заранее, профессор привел в дом полицейских, среди которых были подпольщики. Они обыскали дом и ничего не нашли. Но для большей безопасности мы еще два дня оставались в свинарнике. Не могу сказать, что было для нас более мучительным - страх или зловоние, исходившее от свиней, и только общими усилиями, постоянно поддерживая друг друга мы, как семья, смогли это выдержать.

            В то время Фишеле заболел скарлатиной. Он пылал в жару, и мы боялись за его жизнь.       Родители были совершенно растеряны. В конце концов, пытаясь спасти жизнь своему ребенку, мама решила пойти на риск.

            На той же улице Циха в четвертом номере жила семья Биндер. Пани Биндер была акушеркой, которая помогала маме при родах, а ее муж служил казначеем в городской управе и прекрасно знал всех нас. Выйдя из ямы под свинарником, имея соответствующий вид и запах, мама столкнулась с Зигмундом Биндером.

            - Неужели это вы? Я глазам своим не верю! Пани Кучинска? - удивленно воскликнул он.

            Мама онемела от испуга. И прежде чем она успела ему что-либо ответить, он буквально засыпал ее вопросами:

            - Где вы живете? Куда вы пропали? Что с вами случилось?

            Несмотря на страшную опасность, мама ответила:

            - Я пришла к вашей матери просить о помощи для моего больного ребенка.  

            - Я поговорю с ней. Приходите завтра в это же время, - прошептал Зигмунд и поспешно удалился.

            Наученная горьким опытом, мама никогда не приходила в назначенное ей время, чтобы не попасть, как это уже не раз бывало, в западню. Но ради спасения жизни любимого сына она решилась пойти на риск. Зигмунд ее не обманул.

            - Приходите к нам все вместе послезавтра, потому что нам нужно подготовить дом, - уверенно сказал он.

            Для нас это было огромной неожиданностью.

            Семья Биндеров была зажиточной. Им принадлежал прекрасный двухэтажный дом. Большую комнату на втором этаже занимала их бабушка. Биндеры отправили свою прислугу на две недели в отпуск, и мы перебрались к ним. Пани Биндер задавала в доме тон, и все члены семьи относились к нам по-человечески. Они давали нам возможность помыться, согревали нам постели, и даже достали праздничные столовые приборы.

            Когда Фишеле немного окреп, мы, к сожалению, вынуждены были вернуться к Анеле.  В семье Биндер росла годовалая малышка Аня. Скарлатина в сочетании с евреями являлась для них слишком большой опасностью.

            После войны мы привезли пани Биндер в Израиль и позаботились о присвоении ей звания праведницы народов мира. Мы посадили дерево в ее честь и в честь ее мужа (который к тому времени уже умер и не мог это видеть).

            После войны у четы Биндер родилось еще два сына. Один из них, Роман, инженер по специальности, 17 лет назад, когда Польша переживала период экономических трудностей, попросил нас помочь ему найти работу в Израиле. Мы ходатайствовали о его иммиграции, и сейчас он живет в Иерусалиме. Разведясь со своей польской женой, он женился на еврейке, израильтянке, и до сегодняшнего дня работает на одном из заводов Мертвого моря. Роман является членом нашей семьи, мы приглашаем его на все праздники.

 

            Несколько дней спустя после нашего возвращения к Анеле, я решила найти дедушкиного друга ксендза в надежде, что он сумеет нас спасти.

            Я пришла в костел с корзинкой яиц в руках. Никогда в своей жизни я еще не бывала в костеле. Увидев, что все входящие опускаются на колени, я остановилась в растерянности. Но тут какая-то женщина грубо меня окликнула:

            - Эй! Куда это ты со своей корзинкой! А ну-ка поставь ее там, где все люди ставят!

            Я небрежно ответила:

            - Ой, забыла!

            Опустившись на колени, как и все остальные, я стала краем глаза наблюдать за тем, что они делают, и повторять их движения.

            Я ждала, когда мой дядюшка-ксендз выйдет читать проповедь, однако вместо него появился какой-то молодой священник. Наш старый друг-ксендз возглавлял местную церковную иерархию и, как видно, в тот день его в костеле не было. Я оставалась там до конца службы, вела себя точно так же, как остальные прихожане, и вместе с ними вышла на улицу. Мне не у кого было спросить, где найти моего дядюшку-ксендза.