У Анели. Продолжение

            Анеля имела слабость к мужчинам. Она приводила их домой и пила с ними водку. Невзирая на комендантский час, они уходили от нее поздно ночью. В то время как она выпроваживала своего очередного ухажера, собачка показывала нам, что территория еще занята. Сидя у двери кладовой, она угрожающе рычала.

            Мушка очень не любила, когда мы прятались на чердаке, и если у Анели были поздние гости, она донимала их, вынуждая уйти: таскала зубами за брюки, громко лаяла и т. п.. Иногда в ответ пьяные гости кричали на нее и даже били, но через какое-то время им это надоедало и они уходили восвояси. Убедившись, что территория свободна, Мушка своими белыми лапками показывала нам, что можно спускаться и, виляя хвостиком, приглашала с ней поиграть.

            Однажды в гости к Анеле явился ее брат, простой крестьянин. На нем был костюм, в котором он ходил в костел: пиджак и галстук. Обычно, когда в дом приходили чужие, Мушка на них не лаяла - только предупреждала нас об их приближении. Но Анелиного брата она почему-то встретила громким лаем.

            - Ану цыц, собака! - крикнула Анеля и стукнула ее. - Заходи, брат, не бойся.

            Выпив и расслабившись, он попросил сестру, чтобы та показала ему свои припасы: достаточно ли она заготовила на зиму муки и колбас. Затем он встал и направился в сторону кладовой. Увидев это, Мушка смело бросилась на него, расцарапала ему лицо и порвала галстук. Брат завопил на сестру:

            - Что это такое? Я же твой родственник, выгони вон эту ненормальную собаку. Ты видишь? Она порвала мой единственный галстук! В чем дело? Что ты там прячешь у себя в кладовке? Почему она так себя ведет?

            Анеля боялась, как бы ее брат не вошел в кладовую и не обнаружил нас. Ведь укрытие евреев считалось тягчайшим преступлением и каралось смертью. А случаи предательства в семьях были тогда нередким явлением. Анеля понимала, что ей грозит серьезная опасность.

            - Да оставь ты ее! Пойдем-ка лучше выпьем еще чего-нибудь, - пыталась она успокоить брата. - Ну, что ты хочешь от собаки? Там ее любимая колбаса, вот она и сторожит свое добро.

 

            Не успели мы прийти в себя после нежданного визита ее брата, как Анеля дала нам новый повод для тревоги.

            - Завтра к нам в гости придет Кацале, сосед из двенадцатого номера, - сообщила она.

            - Как вы могли рассказать ему, что мы здесь прячемся? Зачем вы подвергаете нас такой опасности? - восклицали мы.

            - Он хороший человек, - успокоила она нас. - Можете быть уверены, он никому не принесет вреда. Знаете, как он обрадовался, когда узнал, что вы живы!

            Пан Кацале был по профессии плотник и когда-то работал у моего дедушки - ремонтировал дом, в котором я родилась. В нашем доме было три подъезда и также проход на параллельную улицу. В нем проживало пятнадцать семей. Одна сторона дома была полностью деревянной, а другая — кирпичной.

            Когда Кацале пришел к Анеле, наша маленькая Мушка, вопреки обыкновению, не предупредила нас об опасности, как будто почувствовала, что он - добрый человек. Увидев его, она запрыгала от радости. Он сел и со слезами на глазах произнес:

            - Как я рад, что вы живы! Скажите, чем я могу вам помочь?

            Затем, обратившись к смущенной и растерянной Анеле, сказал:

            - Ты хотя бы знаешь, что это за люди? Что сделал для меня их дедушка? Как он мне помог!

            Кацале глубоко вздохнул и посмотрел на меня:

            - Зимой у нас, плотников, обычно нет заказов. Так твой дедушка буквально из-под земли доставал для меня работу - только чтобы я не остался без денег. Я колол дрова, занимался ремонтом, домашним хозяйством — делал все, что он мне поручал. Если бы той зимой он не дал мне работу, я бы точно умер с голоду.

            Мы вспоминали, какие обеды готовила моя бабушка, и как он в кастрюле носил ее стряпню своей жене и дочкам.

            - Если бы бабушка осталась жива, я бы все сделал, чтобы ее спасти. Мы обязаны помочь этой семье всем, чем только можно.

            С того времени Кацале стал регулярно нас навещать.

            Мы радовались тому, что нашелся человек, который вспоминает нас добром и хочет помочь.

            У Кацале была жена и две дочери: Ярка и Зося, ровесница Криси. Девочки стали приходить к ней играть, они как будто приносили в наше убежище кусочек большого мира. Мы с мамой иногда выходили на улицу, а папа с Фишеле не выходили вообще, для них эти девочки являлись единственной связью с внешним миром.

 

            Кацале много раз говорил о том, что хочет нам помочь, поэтому однажды мы сказали ему:

            - Может быть, можно придумать для нас убежище, более удобное, чем свинарник?

            - Дайте мне несколько дней, - ответил он.

             И действительно, через несколько дней у него созрела идея:

            - Значит так. Отодвиньте большой стол в прихожей. Ночью мы вынем несколько досок из пола, соединим их между собой, а внизу выроем убежище.

            Мы сообща принялись за дело. Поскольку Кацале жил по соседству, он, несмотря на комендантский час, мог возвращаться домой довольно поздно. Ночами мы все дружно копали, тайно вытаскивая ведрами песок.

            Мушка была счастлива. Возбужденная, она бегала между нами, прыгала, пытаясь ухватить зубами каждое ведро, которое мы поднимали из ямы. Наконец после долгих ночей напряженной работы новое укрытие было готово. Больше всего оно напоминало общую могилу для четырех человек.

            Кацале накрыл яму крышкой из соединенных между собой досок. Через узенькую щель в полу мы могли дышать. Поскольку у Анели не было ковра, мы накрывали крышку лошадиной попоной, напоминавшей по виду коврик. Анеля, обладавшая физической силой четырех мужчин, могла в одиночку поставить тяжелый стол на место.

            Новое убежище давало нам ощущение большей безопасности. Наша жизнь, тяжелая и страшная, начинала входить в какие-то рамки.

            Тем временем окончилась зима и наступила весна 1943 года. В мае расцвела сирень. Я попросила, чтобы Анеля дала мне понюхать несколько гроздьев с куста, который рос у нее саду, потому что сирень всегда напоминала мне о Монике. Я долго держала у себя эти ветки, мечтая и думая о нем. Как сложилась его судьба? Тоскует ли он обо мне так же сильно, как я  о нем?

            Итак, миновала зима и вместе с нею холода, но голод по-прежнему оставался нашим постоянным спутником. А голодный человек любыми способами пытается раздобыть еду. Из окна мы могли видеть пшеничное поле перед жатвой, колосья, полные спелых зерен. Мы мечтали о каше или супе, а пшеничное поле было настолько близко - протяни руку и достанешь. Но если бы нас поймали на этом, то расстреляли бы на месте за хищение хлеба.

Однако мы все же потихоньку срывали колоски, раня себе руки. Мама или я время от времени приносили домой небольшие букеты из колосьев, вынимали из них зерна и варили, как крупу. Если удавалось добавить в это варево лука или смальца, то для нас это было настоящим лакомством.

            Смалец нам иногда давал Ковальчик, а иногда Мариша, мамина подруга, владелица мясной лавки. У нас не было польских денег, только золото, которым мы не могли расплачиваться с Маришей, чтобы не вызвать подозрений.

            Однажды, увидев маму, Мариша сто раз перекрестилась и прошептала:

            - Езус Святый! Пожалуйста, не приходи сюда больше. По городу ходят слухи, что вы живы. Ты подвергаешь опасности меня и мою семью.

            Расстроенная, с пылающими щеками мама рассказала нам об этих тревожных новостях. Всю ночь мы ворочались с боку на бок и от страха не могли уснуть. Мы ощущали, будто у нас на шее затягивается петля.

            На следующее утро мама, набравшись смелости, снова пришла в мясную лавку и сказала своей подруге:

            - Мариша! У меня к тебе последняя просьба. Пожалуйста, распусти слух, будто кто-то на нас донес и прошлой ночью нас убили.

            После этого в городе стали говорить о нашей гибели. Когда я в следующий раз  явилась к Ковальчику, тот перекрестился и вздохнул с облегчением:

            - Святый Езус! А я слышал, что вас убили, но вот ты здесь, живая и здоровая...

 

            Снова пришел профессор Скрипчак и сказал:

            - Будет лучше, если вы переберетесь на пару недель в другое место. Снова поползли слухи, будто здесь прячут евреев. Я не могу вам предложить свой дом, потому что оба моих сына больны туберкулезом, и если вы от них заразитесь, мы не сумеем оказать вам медицинскую помощь.

            Оба его красавца-сына умерли вскоре после этого разговора, а в конце войны умерла от туберкулеза и его дочь.

            - Я предлагаю вам обратиться к пану Зебко (он не знал, что мы уже у него прятались). Я поговорю с ним, возможно, он вас примет.

            Через несколько дней профессор вернулся с ответом:

            - У него есть место, но только для троих.

            Я сглотнула слюну от страха и обиды. Значит, мне придется искать для себя отдельное укрытие. И тут снова мне пришла в голову мысль обратиться к дяде-ксендзу.

            Естественно, что дом, в котором жили духовные лица, располагался недалеко от костела. Я понятия не имела о том, как следует себя вести в подобном месте и что говорить. У меня не было никакого опыта. Но одно было ясно: если я просто скажу: «Доброе утро», то во мне сразу же узнают чужую.

            Я подошла к этому дому в большом страхе и стала в сторонке, ожидая, когда кто-нибудь туда войдет, и я научусь у него, как себя вести. Через некоторое время появилась какая-то пани и, перекрестившись, сказала:

            - Да будет благословен святой Езус!

            - Во веки веков, амен, - прозвучал ответ.

            Я тоже подошла и постучала. Дверь открылась.

            - Чего тебе? - грубо спросила привратница, увидев перед собой простую крестьянку.

            - Да будет благословен святой Езус! - сказала я.

            - Чего тебе надо?

            - Мне к главному ксендзу, - прошептала я.

            - Он никого не принимает. Он старый и больной человек, - сухо ответила она.

            - Но я его родственница. Я пришла к нему из деревни, - пыталась я ее убедить. И тут меня вдруг осенило: - Скажите ему, что пришла Ядвига от мяча.

            Привратница скрылась внутри дома, оставив меня на некоторое время в состоянии мучительного страха.

            И тут я увидела своего дядюшку-ксендза. Он шел ко мне, выговаривая привратнице:

            - Почему вы ее не впустили?

            - Дядя! Господин ксендз! Она не поверила, что я ваша родственница, и не разрешила мне войти в дом, - жаловалась я ему.

            Ксендз завел меня внутрь, обнял, приголубил, перекрестил, прослезился и благословил.

            - Что у вас слышно? Как вы живете? - спрашивал он.

            Я видела в его глазах искреннюю боль и страдание. Я рассказала ему о том, что все мы - родители, братик и я - находимся в городе, и что сейчас мне необходимо найти убежище на несколько недель.

            - Сестра-хозяйка не позволит принять тебя здесь. Ты сама видишь, что это невозможно. Но есть другой выход. Отправляйся в деревню Бицки.

            И он показал мне ее на карте.

            - В первой избе справа живет Вячик. Тебе не нужно знать его фамилию. Обращайся к нему, и только к нему одному - не разговаривай ни с его женой и ни с кем-либо другим. Скажи ему, причем, очень громко - так, чтобы все это слышали - что ты ищешь работу.  А шепотом добавь, кто ты на самом деле и кто тебя прислал. Отвечай ему, что ты все умеешь делать.

            Так я и поступила.

            - Ты умеешь доить коров? - спросил Вячек. - Ухаживать за курами?

            Я была городской избалованной девочкой, но отвечала уверенно, без тени сомнения, очень громким голосом, чтобы слышала его супруга:

            - Конечно!

            Так началась моя деревенская жизнь. У Вячика была конюшня с лошадьми и много скота. У него также был огород с петрушкой, редиской, картофелем, морковью и капустой. Я работала везде. Меня поселили на чердаке над амбаром, дали небольшое одеяло, и я чувствовала себя почти спокойно.

            Крестьяне обычно встают в пять утра, чтобы подоить коров, но Вячик вставал в четыре, доил коров вместо меня, давал мне в руки тяжелые ведра, чтобы я отнесла их его жене, которая делала из молока масло, сметану и творог. Увидев полные ведра, она говорила мне:

            - О, ты хорошая доярка, такой у меня еще не было...

            Чтобы хозяйка меня не выгнала, я старалась ей угодить и помогала убирать в доме. Подметала полы соломенным веником, где-то посыпала их чистым песком, где-то драила щеткой. Это была не тяжелая работа, и все относились ко мне по-человечески. Я старалась изо всех сил и понемногу научилась крестьянской работе.

            Однажды Вячик подошел ко мне и сказал:

            - Возьми «близнецов» (двойной глиняный горшок), набери в них еды, сядь на лошадь и поезжай в поле к моим сыновьям. Скажи им, чтобы они повременили возвращаться домой: ожидается немецкая облава, снова будут искать молодежь для отправки на принудительные работы.

            Поле находилось примерно на расстоянии километра от дома. Я была городской девочкой, никогда в жизни не ездила верхом и очень боялась обнаружить этот факт. Глубоко вздохнув, я уверенным шагом направилась в конюшню. Там стоял конь - большой и очень красивый. Ноздри его раздувались, он в нетерпении бил копытами.

            - Что же делать? - думала я. - Как я смогу взобраться на эту страшную громадину? Как я смогу заставить его меня слушаться?

            Одна пугающая мысль опережала в моей голове другую. Я подошла к коню, погладила его и прошептала сквозь слезы:

            - Ты должен мне помочь.

            Я рассказала ему обо всех моих невзгодах, поделилась всеми своими страхами, как будто передо мной был человек. Конь стоял неподвижно, словно статуя. Я попросила его:

            - Пожалуйста, помоги мне. Моя жизнь в твоей власти. Отвези меня на пшеничное поле.

            Он не двигался с места.

            - Нужно сесть на него верхом, - подумала я.

            Конь был очень высокий. Краем глаза я заметила несколько деревянных табуреток, на которых крестьяне обычно сидят во время дойки. Я взяла одну из них и поставила возле коня. Взобравшись на табуретку, я стала на цыпочки, но этого оказалось недостаточно. Тогда я поставила наверх еще одну табуретку и, поднатужившись, снова попыталась влезть на коня, однако эта попытка тоже оказалась безуспешной. И только с третьего раза мне удалось добиться цели. Сердце во мне бешено колотилось: одно резкое движение этого могучего животного - и я лечу на землю, ломая себе спину. Я изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Крепко ухватившись за веревку, которой конь был привязан, я взяла висевший на стене серп и перерезала эту веревку. Приникнув к шее коня, придерживая зубами «близнецов», я ехала верхом в направлении поля, беззвучно и отчаянно молясь о том, чтобы  не свалиться на землю, и чтобы никто меня не увидел.

            Когда я добралась до места, сыновья хозяина спросили:

            - Что ты здесь делаешь?

            - Ваш отец велел вам передать, чтобы вы еще несколько часов не возвращались на ферму, потому что сегодня там ждут немецкую облаву.

            - Но зачем ты взяла этого коня? - парни дружно перекрестились. - Это же бешеная скотина, его невозможно обуздать. Он убил нашего брата. Ты не сумеешь с ним сладить, он убежит, отец разозлится и убьет тебя, а заодно и нас.

            За эти годы люди не однажды меня разочаровывали, но животные ни разу не обманули моего доверия.

            Конь спокойно остановился возле копны пшеницы, по которой я соскользнула на землю.

            - Вот тебе ведро, дай ему пить, - сказали мне сыновья хозяина.

            В то время как я поила коня водой, они продолжали мне рассказывать, насколько он опасен. А я шептала ему:

            - Подожди меня, не уходи. Ты должен вернуть меня назад, ты ведь хороший конь.

            В течение двух часов он терпеливо ждал, стоя на том же самом месте, как будто чувствовал, что я в беде, и он - моя единственная опора.

            Когда сыновья решили, что опасность миновала, я взобралась на коня, снова прильнула к его шее и так доехала до конюшни. Услышав во дворе его ровную поступь и увидев меня, сидящую верхом, Вячик едва не лишился чувств. Он взмахнул рукой и воскликнул:

            - Езус Мария! Зачем ты взяла эту дикую тварь? Посмотрим, сумеешь ли привязать его на конюшне...

            Я спокойно спешилась и привязала коня. Он вел себя кротко и послушно, как милый доверчивый щенок.

            - Удивительно, как он позволил себя оседлать! Ты сумела его приручить и успокоить, - заключил потрясенный Вячик. Он привык к диким выходкам этого коня, который, к тому же, много раз пытался убежать из конюшни. Едва услышав голос Вячика, конь сразу начал бить копытами и рваться с привязи так, что едва не порвал веревку.

            Я вежливо попросила Вячика выйти. Я снова ласково заговорила с конем и почувствовала, что его дыхание стало понемногу успокаиваться. Я дала ему кусочек сахара, и он осторожно взял его губами с моей руки.

            Я гладила коня, его ноздри раздувались, напряжение тела спадало. Но стоило лишь появиться Вячеку, как конь опять начал буйствовать. Только со мной одной он был спокойным и послушным.

           

            Много лет спустя один из моих друзей, специалист по психологии животных, объяснил мне, что лошади - чрезвычайно разумные существа, способные воспринимать глубокие человеческие переживания и понимать человеческое горе.

 

            Время от времени связанные с подпольем полицейские предупреждали нас о том, что у Анели готовится новый обыск, а когда опасность оставалась позади, мы снова собирались в ее доме. Никто не встречал нас с такой радостью, как собачка Мушка. Она прыгала, облизывала нас, виляла хвостом и по-настоящему плакала. В ее голосе как будто слышался упрек:

            - Ну как же вы могли уйти и оставить меня одну?

            Мы тоже были несказанно рады ее видеть, гладить ее, играть с ней. За время нашего отсутствия она сильно похудела. Крися говорила, что Мушка так сильно о нас скучала, что отказывалась выходить играть во двор и ничего не хотела есть. Целыми днями она лежала у входа в укрытие и плакала, или сидела под стулом, который мы обычно использовали в качестве сторожевого поста, и скулила. Иногда она подбегала к лестнице-стремянке и, перебирая лапками, приглашала нас спуститься вниз поиграть с ней.

            Даже после нашего возвращения она все еще отказывалась гулять на улице. Она выбегала лишь для того, чтобы справить нужду, и тут же возвращалась в дом. Временами она подходила к нам просто, чтобы убедиться в нашем присутствии — облизать нас, обнюхать, повилять своим красивым хвостом. Через неделю она успокоилась, начала нормально есть, соглашалась играть во дворе, но по-прежнему проверяла, на месте ли мы. Мушка была необыкновенная собака, она жертвовала ради нас своей жизнью.

 

            Прошло несколько месяцев, в течение которых Мушка преданно несла свою караульную службу. Мы полагались на нее, как на тонкий прибор, способный уловить любую грозящую нам опасность и предупредить о ней. В один из субботних дней, когда Анеля вернулась с работы, вместе с ней в дом вбежала Мушка. С собакой явно творилось что-то неладное, она носилась, как одержимая. Такой мы никогда ее не видели. Снова и снова она хватала нас за рукава и тащила под стол в укрытие, лихорадочно «копая» лапками деревянный пол. Тогда мама, с ее обостренной чувствительностью, сказала:

            - Если собака так настойчиво просит, значит, нужно прятаться.

            Анеля сдвинула с места стол и доски пола, после чего мы вползли в яму и сжались внутри. Над нашими головами закрылась крышка и нас охватил страх. Опасность была настолько реальной, что мы просто ощущали ее физически - как  запах или пары яда. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, стараясь успокоить и сделать беззвучным свое дыхание, боясь, как бы снаружи не было слышно биения наших сердец. Из щелей между досками в яму едва проникал воздух. По лицу у меня струился холодный пот. Мы слышали, как Анеля ставит стол на место и придвигает стулья. Прошло довольно много времени, и вдруг раздался стук в дверь. В дом вошли два эсэсовца с собакой-доберманом и грозно обратились к Анеле по-немецки:

            - Где евреи?

            Анеля сделала вид, будто не понимает, о чем ее спрашивают. Тогда они повторили свой вопрос по-польски. Анеля молчала. Возможно, она ответила им выражением лица или пожатием плеч. Мы не могли этого видеть. Мы только слышали, как скрипит пол под сапогами эсэсовцев, ходивших взад-вперед по комнате. Они обыскали весь дом и чердак. Пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь следы нашего присутствия, они ломали и рвали вещи, били их и швыряли. К счастью, папа догадался взять с собой свой дневник. И хоть эсэсовцам ничего не удалось найти, их доберман, вероятно, учуял наш запах. Вначале он в беспокойстве бегал по дому, и наконец, остановившись прямо над нами, принялся старательно обнюхивать коврик. Мы ощущали, как дрожат его ноздри. Я затаила дыхание. И вдруг мы услышали голос Анели. Спокойным тоном, отлично скрывая свое напряжение, она произнесла:

            - Ну, надо же! Какой хороший нюх у вашей собаки! Несколько часов назад я уронила здесь кусок мяса. Вижу, ваша собака это учуяла.

            Эсэсовцы прекратили поиски. Они сильно разозлились на пса, который вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности, отвлекается на посторонние запахи. Они стали бить его, приговаривая:

            - Ах ты, негодная тварь! Раньше ты умел находить нам евреев, а теперь тебя заботит только мясо!

            Спасаясь от их тумаков, пес выбежал из дома. Вслед за ним вышли и те, кто хотел забрать у нас жизнь.

            Через какое-время, дрожащие от страха, мы поднялись из укрытия. Было совершенно непонятно, что случилось с нашей Мушкой. Почему за все это время она не издала ни звука.  Ведь обычно собаки в тех случаях, когда кто-то вторгается на их территорию, бросаются ее защищать.

            - Мушка опять спасла вам жизнь, - произнесла Анеля.

            Оказалось, что на этот раз Анеля впопыхах криво положила коврик, и щель в полу, через которую проходил воздух, осталась открытой. Мушка это заметила, легла на пол и накрыла  щель своим пушистым хвостом. За все это время она ни разу не шелохнулась.

 

            Мы долго не могли успокоиться. Никогда еще смерть не подходила к нам так близко. Мушка тоже была не в себе. Сначала она, поджав хвост, направилась в свой угол, потом подошла к нам и, испуганно глядя на нас, принялась беспокойно облизывать и обнюхивать каждого, словно не могла поверить, что мы остались живы. Долгое время она не оставляла нас ни на минуту и при этом отказывалась есть. Мы делились с ней своей пищей, даже жевали ее для нее. С большим трудом нам удалось снова приучить ее к еде. Мы не могли позволить ей умереть. Ведь мы были обязаны ей жизнью.

 

            Одной из домашних обязанностей, возложенных на меня Анелей, было приготовление пищи для ее свиней. В конце октября 1943 года температура на улице приближалась к нулю. Однажды, когда мы укладывались спать на холодном чердаке, Фишеле попросил чего-нибудь горячего. Я дождалась, пока Анеля уйдет из дому, взяла немного свиного варева и понесла ему на маленьком блюдечке. К несчастью, Анеля обнаружила это преступление и принялась на меня кричать:

            - Ах ты воровка! Обкрадываешь моих свиней! Ты больше не будешь им готовить!

            Вообще-то, я человек неверующий, но иногда мне кажется, что Бог на небе все-таки существует, и есть на свете справедливость, потому что этой самой ночью у Анели украли всех ее свиней и кур. Остался лишь один маленький утенок, который еще не умел крякать, - только пищал и ходил за Анелей по всему двору, как будто бы она была его матерью. Вскоре она превратила бедного утенка в «мальчика для порки», на котором вымещала свою злость.

 

            1943 год подошел к концу, но в нашем положении ничего не изменилось. Снова профессор сообщил нам о необходимости на какое-то поменять убежище. В своем безвыходном положения мы обратились к Чиховскому, и он согласился спрятать нас у себя на несколько дней.

            Одетая крестьянкой, я, словно голубь, выпущенный Ноем из ковчега, время от времени наведывалась к Анеле, чтобы узнать, не миновала ли опасность. Однажды, когда я шла по улице с корзинкой в руках, мне пересекла дорогу моя одноклассница, которую я моментально узнала. Сердце у меня в груди бешено заколотилось: ведь лицо у меня было полностью открыто, только голова повязана платком. Неужели наступает развязка? Неужели все наши усилия окажутся тщетныи, и это последние минуты моей жизни? Пока я пыталась разгадать, что готовит мне судьба, девушка воскликнула:

            - Езус Мария! Если бы я не знала, что ее убили, я бы сказала, что ты Ядвига Кучинска! Видно, не зря говорят, что у каждого человека есть двойник!

            Я подняла глаза, перевела дыхание, у меня было такое чувство, будто мой пупок поднялся до кончика носа.

            - О чем это вы, пани?

            Я произнесла еще несколько слов с деревенским акцентом и добавила: «Я иду на рынок»

            - А что у тебя в корзинке? Масло?

            - Масло кончилось, пани, - ответила я.

            - В следующий раз, когда придешь из деревни торговать, принеси мне хорошего масла по такому-то адресу.

            Она, конечно, не догадывалась, что ее адрес мне был отлично известен.

            - Хорошо, пани, - пробормотала я и продолжила свой путь к Анеле.

 

            Я постучала в дверь условным стуком. Анеля сказала, что опасность миновала, и мы можем возвращаться, однако приняла нас без особой теплоты.

            - Хорошо, что вас здесь не было. По улице все время кто-то шатался, видимо, они возобновили слежку. Вы правильно сделали, что послушались профессора.

            Мушка всегда чувствовала приближение недобрых событий и предостерегала нас за несколько часов. Она начинала облизывать нас и плакать. Не прошло и считанных недель со времени нашего возвращения, как появился профессор и сообщил, что нам снова нужно искать себе укрытие.

            Все, к кому я обращалась, отвечали мне:

            - Извини, но сейчас нельзя.

            Еще один отказ, еще одна захлопнутая дверь, еще одно разочарование... Со своей миссией отчаяния и мольбы мы с мамой выходили в город по очереди — один раз она, другой раз я. В конце концов, как это уже не раз бывало, в последний момент судьба нам улыбнулась. На этот раз нас снова выручил Ганцнер, который сказал:

            - Хотя сейчас и не так холодно, как было в прошлый раз, но, к сожалению, амбар — это единственное, что я могу вам предложить.

            Выбирать было не из чего.

            Снова Ганцнер приносил нам свиное варево. Снова мы не могли это есть и грызли замерзшую морковку, сбивая с нее заледеневшую грязь. Но на морковке долго не протянешь. Мы продолжали поиски. Опять мы с мамой выходили на хорошо знакомые тропинки, улицы и дороги, стараясь не приближаться к нашему дому.

            - Куда идти? Кто согласится нас принять?

            Я пришла в клинику доктора Лабенцкого на главной площади города. Его помощница открыла дверь и посмотрела на меня с большим сомнением: впустить в клинику простую крестьянку или прогнать ее?

            - Ну что ты здесь стоишь? - обратился ко мне доктор, который сразу меня узнал, и после того как помощница вышла, прошептал: «Ядзя, я бы очень хотел принять вас у себя, но не могу. Приходи завтра или послезавтра, возможно, появится какая-то удачная идея».

            И снова чудо - если кто-то верит в чудеса.

            Я пришла к пани Громковой и умоляла ее спасти нам жизнь.

            - Поселить вас в своей комнате я не могу, это может вызвать подозрения. К тому же из-за холода я взяла в дом козу. Одну-две ночи вы могли бы провести в моем в сарае. Там у меня уголь и бочка квашеной капусты, - ответила она с кислой миной.

            Но лучшего предложения у нас не было.

            Дверь сарая толком не запиралась. Посередине был лишь узкий участок глиняного пола, на который Громкова постелила для нас немного соломы. Мы сидели, крепко обнявшись - в равной мере из-за холода и тесноты. Места там было достаточно для двух человек, не более. Моя шерстяная крестьянская одежда согревала нас всех. Мы укрывались моей юбкой и доломаном, и это давало нам немного тепла.

            Каждый день Громкова открывала дверь сарая, приносила нам немного еды и ведро для отправления естественных нужд, которое выглядело, как ведро для угля - чтобы не вызывать подозрений у любопытных соседей. Она тайно опорожняла ведро и закрывала нас снова. В условиях, недостойных даже свиней, мы прожили целую неделю.

            Выйдя из сарая, мы не могли стоять на ногах, и если бы кто-то нас увидел, то без сомнения, принял бы за пьяных. Мы передвигались, держась за стены, прежде чем снова научились ходить. К Анеле мы вернулись лишь после того как я побывала у нее и выяснила, что территория свободна и в ее доме нам ничего не грозит.

            Несмотря на то, что жизнь у Анели была нелегкой, по сравнению с другими вариантами она выглядела раем.

 

            В августе 1944 года началось Варшавское восстание[1]. В ответ нацисты беспощадно убивали поляков. Красная Армия уже стояла на восточном берегу Вислы, а немецкая — на западном. Война подходила к концу. Во время оккупации многие поляки, сотрудничавшие с немцами, опасаясь гнева своих братьев, поспешно отступали вместе с немецкой армией, либо присоединялись к толпам беженцев, устремившихся из Варшавы в разные мелкие города. Одним из таких предателей был польский полицай по имени Тадеуш,  которого Анеля привела к себе в дом. На вид ему было лет тридцать, его жена и дочь находились на освобожденной территории. Тадеушу было доподлинно известно, что если он попадет в руки к полякам или русским, то ему не избежать тюрьмы или казни.

            Анеле, грубой, мужеподобной женщине, с набухшими венами на ногах, было к тому времени лет пятьдесят с лишним. По-видимому, она влюбилась в этого полицая и забыла обо всем на свете, в том числе, и о нас. Полицай спал на кухне, где находился наш «стул наблюдения». Наше положение катастрофически ухудшилось. Только в то время, когда он уходил на службу, мы могли спуститься из своего укрытия на чердаке, чтобы расправить кости.

 

            Однажды, когда его не было дома, мама сказала:

            - Пани Анеля, если вы не хотите, чтобы мы у вас оставались, скажите, и мы уйдем.

            Было очевидно, что с одной стороны, Анеля мечтает от нас избавиться, но с другой стороны, ей совсем не хотелось терять поступлений золота. И ей пришла в голову идея:

            - Послушайте, ведь панна Ядзя не похожа на еврейку. Я скажу Тадеушу, что она родственница моего мужа из Варшавы. Таким образом, она сможет весь день находиться в доме, продолжать заниматься хозяйством, а ночью спать с вами на чердаке. Если Тадеуш спросит, куда она девается по вечерам, я скажу, что она ночует у других родственников.

            Я поняла, что она боится, как бы ее возлюбленный не положил на меня глаз. Мне было 18-19 лет, я была в расцвете своей красоты. Поэтому я предложила:

            - Скажите ему, что я замужем, что мой муж пропал без вести, и я разыскиваю его через агентство помощи беженцам.

            Я придумала для себя новую фамилию — Кампинска. Это была фамилия сестры моей бабушки, я специально ее выбрала, чтобы случайно не забыть.

            На следующее утро я, незаметно спустившись с чердака, начала разыгрывать спектакль. Тадеуш поверил моей истории.

            - Твой муж обязательно найдется, - успокаивал он меня.

            Однажды он вернулся с дежурства в приподнятом настроении, достал бутылку водки и сказал:

            - Сегодня, Ядзя, у нас праздник.

             - Что за праздник? - спросила я.

            - Сегодня я убил еврейку, - с гордостью сказал он. - Она была такая красавица и так просила оставить ей жизнь! Но она еврейка, и поэтому не имеет права жить. А теперь нужно пить и веселиться.

            Я сглотнула слюну, мне хотелось куда-нибудь исчезнуть, но вместо этого я изобразила на лице улыбку и тихо ответила:

            - Я бы охотно с вами выпила, но не могу. Я дала зарок, что не возьму в рот ни капли спиртного, пока не вернется мой муж.

            Запах деликатесов, которые Анеля готовила для своего возлюбленного, достигал чердака, но нам, естественно, не доставалось ни крошки. Вернувшись со службы, он неизменно спрашивал:

            - Где Ядзя? Куда она пошла?

            Анеля всегда отвечала, что я в городе у своих родственников.

            В течение нескольких недель Тадеуш приглашал меня куда-то с ним пойти, но мне удавалось отговориться разными причинами. Однажды он позвал меня отметить с ним праздник Задушки: в этот день поляки убирают на кладбищах и украшают могилы родственников. Я знала все городские кладбища и спросила его:

            - На какое кладбище мы пойдем?

            - На такое-то и такое-то, - ответил он.

            - Отлично. Встретимся у северных ворот, - ответила я, но, естественно, приходить и не думала.

            Через несколько часов он вернулся сердитый:

            - Где ты была? Я тебя ждал.

            - Это я вас ждала, - уверенно ответила я.

            -Мы же договорились у северных ворот.

            - Ой! Выходит, я перепутала! Я-то думала, что у южных. Не дождалась вас и пошла убирать могилы, и вот видите, успела вернуться... Но ничего страшного. Встретимся в другой раз.

            В другой раз он пригласил меня в костел. Я не могла идти с ним в своей деревенской одежде, поскольку он знал, что я не крестьянка. А без этого маскарада мне было опасно выходить на улицу. Анеля ежедневно посещала костел, и я обязательно спрашивала у нее, о чем говорил ксендз, который дважды в день читал одну и ту же проповедь. Я постоянно говорила Тадеушу:

            - Сегодня была необыкновенная проповедь, такой-то и такой ксендз - прекрасный проповедник.

            - Но почему-то я не видел тебя в костеле, - сердился он.

            - Ой, - отвечала я ему. - Наверно, мы разминулись. Я была там утром (или наоборот).

 

            Однажды в сентябре 1944 года, когда Анеля была на работе, а я сидела дома и вязала, Тадеуш вернулся с дежурства и вдруг обратился ко мне:

            - Панна Ядвига!

            Сердце во мне замерло, но я ответила ему:

            - Пан Тадеуш, я отношусь к вам с уважением и прошу, чтобы вы тоже меня уважали. Пожалуйста, обращайтесь ко мне, как положено обращаться к замужней женщине - «пани», а не «панна».

            Я понимала, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Сердце во мне бешено колотилось.

            - Ладно, брось, - тихо произнес он, глядя мне прямо в глаза. - Я знаю, что ты еврейка, и что никакого мужа у тебя нет. И еще я знаю, что твои родители и брат прячутся на чердаке, а зовут тебя Ядвига Кучинска.

            Я чувствовала, как подо мной разверзается земля, и я проваливаюсь в бездну. Моя собственная жизнь и жизнь моих родных находились в руках человека, который всего несколько недель назад хвастался тем, что убил еврейку. Но я, как ни в чем не бывало, продолжала разыгрывать спектакль:

            - Кто вам сказал такую глупость?

            - Анеля. Она во всем мне призналась. Я знаю, что у вас много золота. Анеля предложила, чтобы я вас убил, а она выкопает могилы в саду за домом. Мы заберем все ваше золото и будем жить припеваючи.

            Мысли в моей голове опережали одна другую: «Находиться в доме у Анели больше нельзя, это слишком опасно. Она нас выдала. Нам грозит смерть. Необходимо бежать. Но куда?» Я не представляла, как спасти мою семью, но терять было нечего, и я сказала:

            - Пан Тадеуш, у нас нет никакого золота. Все золото мы отдали Анеле. Но если вы мне пообещаете, что ничего ей не скажете, я вам открою тайну, откуда это золото взялось.

            За окраиной города начинался лес, в котором скрывались партизаны. Тадеуш очень их боялся. Мы тоже их боялись, но вариантов у меня было ровно столько, сколько у человека,  со всех сторон окруженного огнем, когда единственное, что ему остается - это прыгнуть через пропасть, рискуя туда свалиться. Я продолжила:

            - Вы знаете, кто живет в ближайшем лесу?

            Его глаза округлились:

            - Какая связь может быть у евреев с партизанами? - спросил он.

            - Дело в том, что нас поселили у Анели люди из Армии Крайовой.

            Тадеуш нервно сглотнул. Я продолжала сочинять фантастическую историю:

            - Анеля не знает, откуда у нас берутся деньги, но мы находимся под покровительством Армии Крайовой. Они обеспечивают нас продуктами, заботятся о нашей безопасности и снабжают деньгами. И если ты думаешь, что им неизвестно о том, что ты живешь в этом доме и сотрудничаешь с немцами, то ты глубоко заблуждаешься. Учти: если с нами что-то случится, ты будешь первый, кто за это ответит. Так что не строй себе иллюзий.

            Он побелел, как мел:

            - Но я ведь не собираюсь вам делать ничего плохого, наоборот, я хочу вам помочь.

            Сейчас он боялся меня и был в моих руках в такой же степени, как я в его.

            - Понимаешь, я стала сомневаться, можно ли доверять Анеле, - продолжила я. - Поэтому мне нужно срочно пойти в лес и уведомить их, что нам необходимо переменить место. Я знаю, ты хороший человек и не сделаешь нам ничего плохого. Но если Анеля выдала нас тебе, то кто может поручиться, что она не выдаст нас другим?

            Он был испуган и растерян.

            - У меня возникла идея, - продолжила я. - Пока Анеля не вернулась домой, отведи нас в лес.

            - Почему вдруг в лес? - он заикался от страха. - Мне нельзя в лес.

            - Правильно. Если бы ты пошел туда один, это на самом деле было бы для тебя опасно, но ты ведь будешь с нами, а мы под защитой партизан.

            Повторяю, мы сами боялись партизан, которые хоть и боролись с фашистами, но, тем не менее, ненавидели евреев. Мы боялись заходить в лес не в меньшей степени, чем он.

            - Хорошо, тогда проводи нас как можно дальше в поле, как можно ближе к лесу, - сказала я ему.

            Когда мои родные спустились с чердака, все мы были бледными от страха и дрожали, как осиновый лист. Я сказала им (вдруг оказавшись великой героиней):

            - Не волнуйтесь, все будет хорошо.

            По дороге к выходу мы остановились в молитвенном уголке Анели, где висели образа Иисуса и Марии, а также икона Девы Ченстоховоской.

            Я велела Тадеушу стать на колени и поклясться именем Иисуса и Марии, что если он случайно встретит меня на улице, то будет вести себя так, как будто меня не знает. Он поклялся.

            Тадеуш завел нас в поле всего на 15-20 метров. Я сказала ему:

            - Ладно. Ты свободен. Можешь возвращаться к Анеле. А мы пойдем в лес к нашим друзьям.

            Он повернул назад, а мы спрятались среди высокой пшеницы. Так мы лежали, ожидая, когда сядет солнце, не имея понятия, куда податься дальше.

            Прошло не много времени, и Мушка нашла нас в поле. Как всегда, увидев нас, она очень обрадовалась, но мы сказали ей:

            - Мушенька, мы тебя очень-очень любим. Но, пожалуйста, уходи отсюда, веди себя так, как будто ты нас не видела.

            И опять, словно понимая человеческую речь, она повернулась и ушла.

            Ночью мы потихоньку вышли из поля и направились к дому Кацале. Увидев нас, он перекрестился:

            - Куда вы пропали? Что с вами случилось? Анеля сказала, что вы вдруг исчезли...

            Мы ответили, что Анеля привела в дом полицая, и мы боимся, как бы он нас не обнаружил.

            - Пожалуйста, ничего не говорите Анеле, она не должна знать о том, где мы находимся, - умоляли мы Кацале, его жену и двух дочерей, которые были подружками Криси. Девочки поклялись, что никому ничего не скажут.

            Нам разрешили переночевать в их доме несколько ночей. Несмотря на страхи своей жены, Кацеле относился к нам по-человечески: угощал салатом из овощей со своего огорода, давал картофель и другие продукты из их хозяйства. Мы оставались у них до декабря.  Но пани Кацалину постоянно мучил страх. Она требовала, чтобы мы ушли. Каждый день мы обещали:

            - Еще немного. Не позже, чем послезавтра освободится комната у таких-то и таких-то, и мы к ним уйдем. Не волнуйтесь, через несколько дней нас здесь не будет... Нам обещали другое убежище.

            Все эти холодные осенние месяцы я каждый день выходила в город в поисках нового пристанища, но безуспешно. Все двери передо мной закрывались, моим сердцем овладевало уныние. Мы жили одним днем.

            Однажды, когда я в своей крестьянской одежде бродила по городу в надежде найти хоть немного еды и какое-нибудь пристанище, вдруг оказалось, что солнце село раньше, чем я ожидала, и скоро наступит комендантский час. Мне нужно было срочно найти укрытие, потому что если бы меня схватили на улице, то приговорили бы к смерти. Ноги понесли меня вперед.

            От долгого пути я сильно проголодалась. Проходя через пшеничное поле, я сорвала несколько колосков, до крови поранив себе пальцы. Съела то, что нашла, после чего  обнаружила себя в давно известном и относительно безопасном месте — в склепе раввина на заброшенном еврейском кладбище. Там, в этом маленьком, закрытом со всех сторон строении я, улегшись на могиле, пыталась согреться. Было очень холодно. И чтобы хоть как-то отвлечься, я стала думать о том, какой сегодня день календаря и почему-то решила, что сегодня вечер Йом Кипура. И дрожа от холода в склепе раввина, я стала беззвучно - чтобы никто меня здесь не обнаружил - петь «Коль Нидрей».

 

            Зося и Ярка, дочери Кацале, были верны своему обещанию и хранили секрет. Однажды Крися пришла к ним в гости вместе с Мушкой. Учуяв наш запах, Мушка начала скулить возле входа на чердак. Наше сердце рвалось к ней, нам так хотелось ее обнять, погладить, ощутить ласковое прикосновение ее язычка. Но мы попросили Мушку больше к нам не приходить, чтобы не возбуждать подозрений у Криси. Наша умная собачка все поняла и больше никогда не входила в этот дом, только играла снаружи.

           

            Много времени спустя, приехав в Польшу со своим внуком, я встретилась с Яркой. Она сказала мне, что Зося живет в Варшаве, Крися умерла в молодом возрасте от туберкулеза. Анеля прожила долгую жизнь.

           

            Через несколько недель терпение жены Кацале лопнуло, и, решив от нас избавиться, она обвинила нас в воровстве. Так как самой дорогой вещью в их доме являлись пуховые одеяла, она сказала своему мужу:

            - Когда они поселились у нас в доме, все наперники были полными, а теперь они совершенно пустые. Они крадут наши перья.

            - Пани Кацалина, - сказала ей мама ласковым голосом. - Все перья, которых вам недостает, вы получите от нас после войны. Мы заполним пухом всю вашу комнату. Ну как вы думаете, зачем нам могли понадобиться ваши перья?

            Но Кацалина не унималась.

           

            Пока я занималась поисками нового убежища, подошел декабрь. Дома у Кацале готовились к Рождеству, ставили елку. Во время моих скитаний по городу меня снедала зависть: атмосфера праздника ощущалась на каждом углу, люди покупали праздничные товары и рождественские подарки, и только я одна уныло бродила в поисках пристанища. Проходя по улице, я смотрела на стены и окна домов, представляя, что происходит внутри. На одном из окон от домашнего тепла подтаяли морозные узоры, и была видна нарядная елка, лежавшие под ней подарки, весь праздничный дом. Пять или шесть счастливых смеющихся детей бегали вокруг елки, играя в догонялки. На ветвях сверкали елочные украшения, горели свечи. Я думала о празднике Ханука, который кончился лишь несколько дней назад. Вспоминала ханукальный светильник в нашем в доме и огонь свечей, которые мы зажигали на нем каждый вечер. Сердце у меня защемило.  

            Вдруг один из детей, увидев за оконным стеклом мои сверкающие глаза, воскликнул: «Жид!». Конечно, он не мог узнать во мне еврейку, это восклицание было частью игры: «жидом» называли того, за кем гонялись.

            Дети разом выскочили на улицу и бросились меня ловить. Но к моему счастью, в этот момент огонь от одной из свечек перекинулся на елку, она вспыхнула, все бросились ее тушить, и мне удалось сбежать. Это было последнее чудо, случившееся со мной во время войны, мое собственное чудо Хануки.

 

            13 января 1945 года в наш город вошла Красная Армия, которая принесла нам свободу.