ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мы решили не откладывать мое обращение (гиюр) в долгий ящик и принялись рассматривать все возможные варианты. К тому времени я уже знала об иудаизме достаточно много - просто потому, что являлась частью жизни Аарона. Но для того, чтобы подать просьбу о прохождении гиюра, нужны были официальные основания. Ведь мы находились в Израиле и должны были соблюдать его законы. После длительных телефонных переговоров меня, наконец, пригласил на собеседование специальный раввин, задачей которого было выяснить мои истинные мотивы. Я не в состоянии вам описать те невероятные трудности, с которыми связан процесс обращения в иудаизм, и можете мне поверить, я никому не желаю через это пройти. Унижения, каверзные вопросы и подозрения могут довести человека до такого состояния, когда он сам начнет сомневаться в правильности принятого им решения. А это именно то, чего добиваются религиозные власти!

В результате меня отправили на выходные в религиозный киббуц в окрестностях Тверии, чтобы я могла на практике познакомиться с еврейским образом жизни. До киббуца я добралась автобусом, и там меня тепло встретила большая еврейская семья, которая дружно готовилась к встрече Шаббата. Я уже не была новичком в этом вопросе, и со знанием дела включилась в подготовку, чем несказанно удивила все почтенное семейство: зачем меня сюда прислали, если я и так отлично во всем разбираюсь? Но, тем не менее, я прекрасно себя чувствовала в их доме, пока вдруг не сделала потрясающее открытие. Дело в то, что лицо хозяйки мне с самого начала показалось знакомым. А где-то в середине ужина в ходе общей беседы неожиданно выяснилось, что она – не больше и не меньше, как близкая родственница Аарона со стороны матери! Я похолодела и едва сумела доесть свой ужин.

А что если они узнают, какая гостья к ним сегодня пожаловала? Конечно же, здесь все наслышаны о «несчастном» Аароне и о той «ужасной женщине», которая заманила его в свои сети. Они и не догадываются, что она сидит сейчас с ними за одним столом! В страхе перед разоблачением я на следующий день, не дожидаясь завершения Шаббата, вежливо извинилась, и, попрощавшись, ушла, объяснив это тем, что боюсь возвращаться домой в темноте. Хозяева отнеслись к этому с пониманием.

Аарон, разумеется, тоже был поражен столь неожиданным поворотом событий. Мы тогда подумали, что Господь обладает специфическим чувством юмора, возможно, слишком острым для меня в это непростое время.

Не успела я вернуться от родственников Аарона, как агрессивные действия по отношению ко мне возобновилась с новой силой. Мой телефон явно прослушивался и звонил в самое неподходящее время суток. Каждый день я находила свой почтовый ящик открытым, а его содержимое - на полу в вестибюле дома. Кто-то снова разворошил осиное гнездо, и мы прекрасно понимали, что это не родители Аарона. Тут действовал кто-то другой, и прежние страхи захлестнули меня с новой силой: «О Господи, может, мы просто потеряли разум от любви, и на самом деле нам не суждено быть вместе?»

Однажды перед полуднем в мою маленькую студию зашел какой-то религиозный еврей и стал с любопытством разглядывать выставленные на обозрение картины. По поводу нескольких из них он выразил свое восхищение, вежливо поинтересовался ценами, в общем, в его поведении не было ничего необычного. Разумеется, мне было прекрасно известно, что в Израиле, как и в любой другой стране мира, иностранец без рабочей визы не имеет законного права зарабатывать деньги. Оставив Посольство, где у меня была всего лишь простая волонтерская виза, я не позаботилась о том, чтобы легализировать свое пребывание в Израиле, и в результате оказалась беззащитной перед религиозными властями, которые изо всех сил искали способ от меня избавиться. Тот неведомый «любитель искусств» приходил в мою студию специально для того, чтобы меня разоблачить. Уже в два часа дня я получила приказ: «Закрыть мастерскую и немедленно явиться в Министерство Внутренних Дел!»

Меня также уведомили, что я упорно игнорирую те многочисленные «повестки», которые мне систематически присылают из Министерства, и этот факт тоже работает против меня. Повестки? Какие повестки? И тут я внезапно догадалась, что их перехватывали, вынимая из моего почтового ящика. Но я ничего не могла доказать и чувствовала себя совершенно беспомощной.

И снова, обливаясь слезами, я помчалась к бедному Аарону за поддержкой и советом. Но на этот раз он не сумел найти выход, и мне ничего не оставалось, как выполнить предъявленное мне требование и предстать перед властями, которые с большой вероятностью отправят меня отсюда восвояси. «О, Господь, помоги!»

Я получила распоряжение явиться в контору мистера Коэна в Еврейском квартале Иерусалима. После длительных поисков я нашла нужное здание, вошла в неосвещенный вестибюль, и обнаружила, что лифт не работает. На ватных ногах я с огромным трудом взобралась на третий этаж. Во рту у меня пересохло. Наконец, я увидела на темно-коричневой двери табличку: «Мистер Коэн» и робко постучала. Мне ответили: «Рэга!»

В ожидании последующих инструкций я упала на старую скамейку, стоявшую у двери. Мне казалось, будто это скамья подсудимых. Наконец, прозвучало следующее распоряжение, которое я с трудом сумела разобрать. Меня приглашали войти. Я встала, осторожно открыла дверь и очутилась в необыкновенном помещении – как будто бы не в реальной жизни, а в каком-то художественном фильме. Книжные шкафы до небес тонули в облаках табачного дыма, а содержимое этих шкафов было свалено грудами везде, где только можно. За огромным столом, почти невидимый за кипами бумаг, пепельницами и фруктовыми очистками восседал мистер Коэн. Это был маленький человечек, лет около шестидесяти, с длинной седой бородой, кустистыми бровями и бледным отечным лицом.

Я стояла перед ним, словно набедокуривший ребенок, в то время как он, не произнося ни слова, сосредоточенно чистил яблоко. Не выдержав нервного напряжения, я опустилась на стул и стала молча ожидать своего приговора. Тем временем он принялся громко жевать очищенное яблоко, по-прежнему не обращая на меня ни малейшего внимания. Мне показалось, будто прошли часы, прежде чем он с превеликим трудом добрался до одного из многочисленных шкафов позади своего стола.

Вернувшись наконец с толстенной папкой в руках, он так же медленно уселся на свое место и принялся старательно перелистывать огромную кипу документов, собранных в этой папке. Затем внезапно, без всякого предупреждения, он в бешенстве швырнул папку на стол, так что в течение нескольких секунд я практически не могла его разглядеть за клубами пыли и пепла, и грозно зарычал: «Кто вы такая? Зачем вы сюда приехали? Что вам нужно от нас, евреев? Оставьте нас в покое! Возвращайтесь к себе домой и выходите замуж за католика!»

Его глаза сверкали гневом – и не только на меня одну, но также и на всех тех, от которых он был обязан защищать свою страну и свой народ. И если это были не террористы, то это были миссионеры. Их было слишком, слишком много, и они, несомненно, представляли огромную опасность. Даже сейчас, уже практически в пенсионном возрасте, он продолжал так же ревностно относиться к своей работе.

Методично и сурово он провел меня через три последних месяца моей жизни. Эта толстая кипа бумаг содержала подробнейший отчет о каждом моем движении. «Вы точны, как швейцарские часы!» – продолжал он, удивленный и раздраженный той пунктуальностью, с которой я посещала, как еврейские, так и христианские религиозные собрания. Здесь он, видимо, окончательно потерял самообладание и с перекошенным от ярости лицом закричал: «Что вам нужно от нас, евреев! Возвращайтесь к себе домой и оставьте нас в покое!»

Мне нечем было ответить на этот шквал огня, тем более что любое мое слово могло вызвать еще большую вспышку гнева: «С сегодняшнего дня вы официально депортированы! Все! Уходите! Уходите отсюда!»