ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Когда самолет пролетал над моим родным кварталом Ист Лондона (восточная часть Южноафриканского мыса), я думала о предстоящей встрече со своими близкими. Сумеют ли они меня понять? Ведь они были так бесконечно далеки от всего, что я пережила в Израиле – они и представления не имели о том, что я там увидела, услышала и полюбила. Я имела в виду не только свою любовь к Аарону, но также и любовь к культуре, образу жизни, к стране, народу, земле... И что они подумают о мессианском иудаизме, который я теперь исповедую?

Выходя из самолета, я была настолько погружена в эти мысли, что не сразу заметила в зале прибытия свою маму и отчима Гарри (мы с сестрами называли его «дядя Гар»), которые радостно махали мне руками. Они были чрезвычайно взволнованы и хотели тотчас же узнать все мои новости. Однако стоило им лишь на меня взглянуть, как они поняли, что на этот раз не будет ни восторженных рассказов об очередном захватывающем путешествии, ни толстых альбомов с фотографиями, ни подробных комментариев к ним.

Не говоря ни слова, мама просто заключила меня в свои материнские объятия. Не в силах больше сдерживать слез, я разрыдалась у нее на груди. Дядя Гар стоял в стороне, напряженный и озабоченный. Естественно, маму тоже глубоко встревожило мое состояние, но она не подала виду и прибегла к старой, как мир, родительской тактике: переключить внимание ребенка на другой предмет. Она надеялась, что если ей удастся отвлечь меня от моих печальных мыслей, то они исчезнут сами собой.

Мы погрузили мои вещи в автомобиль и поехали домой. За время пути я получила от мамы подробнейший метеорологический отчет за весь прошедший год. «Ты, представляешь, моя дорогая, все это время на Восточном Мысу стоит такая сушь, что если в ближайшие дни не выпадет дождь, то нам урежут нормы потребления воды. А ты понимаешь, что это значит? Нечем будет поливать наш сад. Это же просто катастрофа! Что станет с моими розами? Я каждый день молюсь о дожде, но Бог пока не отвечает на мои молитвы. А что будет с азалиями бедной миссис Тейлор...»

У меня голова шла кругом.

Невероятно, но за прошедшие три года здесь практически ничего не изменилось. Когда мы обогнули угол и въехали в наш квартал, я увидела того же самого старого пса, который, выбежав на улицу, громко лаял на те же самые старые автомобили, проезжавшие мимо тех же маленьких домиков, окруженных садами и некрашеными заборами.

Где-то на окраине моего сознания продолжал звучать несмолкающий мамин щебет. Она говорила обо всем, что встречалось нам по дороге. Удостоилась ее внимания даже миссис Браун, у которой, оказывается, на редкость удачные дети, и с этим фактом, конечно, нельзя не согласиться... но она с утра до вечера рассказывает всем и каждому об их спортивных достижениях, а это бывает так утомительно!.. А вон тот дом за углом, в который, кстати, недавно вселилась одна немецкая пара, выглядит очень симпатично, не правда ли? - но маме кажется несколько странным, что проезжая здесь по утрам, она еще ни разу видела их окна открытыми. Она считает, что каждая культура имеет свои специфические особенности... впрочем, мне это должно быть известно гораздо лучше, ведь я имела с этим дело. Не так ли?

Мама впервые намекнула на то, что получала мои письма из Израиля и ей известно о событиях, произошедших в моей жизни. Но подобно конькобежцу во время забега, она старательно «срезала углы», чтобы не заехать на этот опасный участок льда. Дядя Гар пытался как-то сбалансировать ситуацию, уверяя меня, что бывают в жизни такие моменты, когда моя мама замолкает – правда, такое случается с ней только во сне!

Мы подъехали к нашему милому дому на улице, обсаженной великолепными деревьями баухинии (которые, кстати, нисколько не пострадали от засухи). И тут моя мама вспомнила о наших ближайших соседях, Даун и Бриан: «Смотрите-ка, они сейчас дома. Почему бы нам не заглянуть к ним на минутку, пока мы еще не выгрузили чемоданы? Я уверена, Лиз, что после стольких лет они будут очень рады тебя видеть. Они так тепло к тебе относятся. Ты ведь знаешь, что Даун – католичка. Она считает твои открытия в области иудаизма чрезвычайно интересными. Я думаю, вам есть о чем поговорить».

Я не знала, что ответить, но к счастью, мне на помощь пришел дядя Гар: «Умоляю тебя, оставь ребенка в покое. Семейство Шелл никуда не денется. Они вполне могут подождать до завтра!»

- Спасибо, дядя Гар, - ответила я и, подхватив пару чемоданов, поспешно скрылась под сенью приюта моего детства.

И вот я снова здесь. За последние три года я полюбила цвет израильского общества и пропиталась иудейской культурой, я находилась на острие духовной борьбы в самом раскаленном из всех плавильных котлов на этой земле, меня преследовали тайные агенты, я стала совершенно другим человеком. И в результате мне предстояло вернуться к моей прежней жизни в маленьком старом Ист Лондоне. Подобная перспектива представлялась мне невыносимой.

У меня как будто бы появились новые глаза и уши, и все, что я здесь видела и слышала, казалось совсем не таким, как было в моих воспоминаниях. По сравнению с яркой напряженной жизнью в Израиле все вокруг выглядело тусклым и обыденным. Я чувствовала, что больше не принадлежу своей солнечной Южной Африке, и сама ненавидела себя за это, потому что понимала, какую боль причиняю своим родным.

Где бы я ни была и что бы я ни делала, меня повсюду преследовали печаль и разочарование. Днем я изнывала от тоски, ночью плакала. Единственное, что имело для меня значение, находилось за тысячи миль отсюда. В эти дни телефон превратился для меня в линию жизни, и только голос Аарона давал мне силы дышать. Так продолжалось несколько месяцев. Аарон звонил каждую неделю, а кроме того, он оказался одним из самых выдающихся «писателей писем», которых я когда-либо знала. Практически каждые три дня мне приходили конверты с израильскими марками – согласитесь, что любая девушка на моем месте сочла бы это достаточно веским доказательством серьезности чувств мужчины!

Сознание того, что я по-настоящему любима, конечно же, согревало мне сердце, но даже несмотря на это жизнь все равно оставалась для меня похожей на ад. Все это время мои родители, так же, как и родители Аарона, молились о том, чтобы я, наконец, образумилась и оставила свои мечты о возвращении в Израиль и о браке с Аароном. Я знала, что несмотря ни на что, мои близкие глубоко переживают мою трагедию, и безмолвно благодарила маму за ее нежное романтическое сердце. Оно было разбито так же, как и мое. Мы часто с ней плакали вместе – и это приносило мне облегчение. Моя боль была ее болью, и она изо всех сил старалась мне помочь.

К несчастью, «разведка» Восточного Мыса очень быстро разнесла нашу историю по всему Ист Лондону, и каждый Том, Дик или Джерри считал своим долгом поделиться с моей мамой различного рода сомнительной информацией. Например: «Вы знаете, как ужасно себя чувствуют новообращенные жены в еврейских семьях, в особенности, если семья религиозная?» Или: «Вы знаете, что до конца ее дней ей нельзя будет выйти из дому с непокрытой головой?» Последнее для моей мамы было слишком, и она ударилась в слезы. «Что будет с твоими прекрасными волосами? - причитала она. – Никто и никогда их больше не увидит! Ты ведь такая милая, живая и веселая! Как ты сможешь выдержать такую суровую жизнь? Пожалуйста, дорогая, не делай этого, не делай этого!»

Вскоре подобное положение стало невыносимым для нас обеих, и чтобы не сойти с ума, я решила перебраться в Кейптаун, где у нашей семьи была собственная квартира. В течение нескольких лет я делила ее со своей любимой сестрой Шилой. После моего отъезда она оставалась в ней одна и теперь с радостью приняла меня назад. Казалось, будто возвращаются старые добрые времена.

Кейптаун был для меня вторым после Иерусалима любимым городом, похоже, здесь я смогу, наконец, перевести дух. Жизнь в пригороде Си Пойнт немного напоминала мне жизнь в Тель-Авиве: с такими же бубликами-бейгеле, синагогами и с теми неповторимыми вибрациями, которые способны сообщить окружающей атмосфере лишь одни только евреи. Поэтому я больше не чувствовала себя так бесконечно далеко от Иерусалима - даже невзирая на то, что в отличие от Святого Города, публика, населявшая Си Пойнт, была в подавляющем большинстве светской, неортодоксальной. Возможно, здесь я, наконец, сумею определиться с планом дальнейших действий и начать долгую, но верную дорогу назад к Аарону.

Мой любимый жених продолжал регулярно звонить и засыпать меня своими письмами, без устали разрабатывая стратегию борьбы за наше совместное будущее. Постепенно я вновь обрела вкус к жизни и веру в то, что мы с ним все-таки сможем быть вместе. В связи с этим мы начали серьезно обсуждать планы моего обращения в иудаизм.

Воспоминания о недавно пережитой травме были для меня еще настолько острыми, что от одной только мысли о раввинах во мне все сжималось от страха. Но делать было нечего – так или иначе мне предстояло обратиться в Раввинский Совет Кейптауна. А что если иерусалимские раввины успели связаться со своими здешними коллегами и предупредить их о «невесте Израиля»? В таком случае все наши надежды обратятся в прах. Что же делать?

Но Аарон успокоил меня и настоял, чтобы я все-таки позвонила в Раввинский Совет. Я позвонила, и к моему великому изумлению мне предложили записаться на предварительное собеседование. Вероятно, из Иерусалима им все-таки ничего не сообщили!

Вскоре я обнаружила, что иметь дело с Раввинским Советом одинаково трудно в любой части земного шара – и если у вас недостаточно терпения, то от этого можно сойти с ума! После первого обнадеживающего звонка прошли недели, а затем и месяцы, пока, наконец, я сумела встретиться с секретарем – и то лишь для того, чтобы назначить время предстоящего собеседования. Секретарь записал меня на весьма отдаленную дату. До того момента, когда я наконец смогу предстать перед уполномоченной комиссией, должно было пройти еще несколько месяцев.

Получалось, что значительную часть года мне предстоит дожидаться встречи с теми, кто обладает властью принимать решения. Я быстро догадалась, что это один из элементов общей стратегии. Дело в том, что иудейская религия никогда не поощряла прозелитизм. Иудеи считают, что для других народов достаточно затруднительно выполнять даже Десять Заповедей (они признают, что эти заповеди даны не только одним евреям, но также и остальной части человечества). Так что же тогда говорить о шестистах тринадцати заповедях, которые обязан выполнять каждый еврей! И если рассуждать логически, то желание человека, не рожденного евреем, взвалить на себя подобное бремя, может показаться подозрительным.

Процесс ортодоксального гиюра специально затруднен для того, чтобы пройти его до конца мог лишь только тот, чьи намерения, действительно, серьезны, кто чувствует, что призван к этому Богом. Я была убеждена, что являюсь именно таким человеком.

Прошло девять месяцев прежде чем я переступила порог Раввинского Совета. Все эти месяцы я работала на неполную ставку официанткой, а в свободное время писала картины, готовясь к выставке.

Такое долгое ожидание представлялось мне совершенно бессмысленным, ведь я и так уже чувствовала себя еврейкой, к тому же и внешне я всегда походила на еврейку. Мне даже реально пришлось испытать на себе проявления антисемитизма.

Несколько лет назад, занимаясь в школе искусств, я в качестве темы для своей курсовой работы выбрала Иерусалим. И тогда я вдруг обнаружила, что чудовище антисемитизма до сих пор еще живет и здравствует. Один из наших преподавателей, который, кстати, прекрасно знал, что я не еврейка, стал проявлять невероятную враждебность ко всему, что в моих картинах касалось Израиля. Моя любовь к этой стране, мое желание туда вернуться приводили его в ярость, и он всеми доступными ему средствами старался меня унизить. Однажды, когда кроме нас двоих в мастерской никого не было, он вдруг с силой ударил меня по спине. Поводом к этому послужил какой-то ничего не значащий пустяк, и я восприняла этот удар как несомненное проявление духа антисемитизма. Ведь в Библии сказано, что наша борьба - не против плоти и крови, но против сил и властей духовной сферы¹. Я отпрянула, понимая, что его гнев направлен не против меня лично, а против Бога Израиля, который обитает во мне посредством Своего Духа.

Именно тогда я начала осознавать, насколько реально существование врага, противостоящего еврейскому народу. Я уверена, что Ашем позволил этому случиться для того, чтобы я собственными глазами смогла увидеть лицо этого врага и понять страдания еврейского народа. Вначале я не особенно четко сознавала, какое значение приобретет для меня впоследствии этот опыт, но сейчас я знаю, почему это произошло, и если меня считают связанной с Израилем, то я воспринимаю это как честь.

Теперь я тоже, хоть и в ничтожной мере, имею отношение к тем многовековым страданиям еврейского народа, причиной которых является антисемитизм. Мы можем видеть, как он действовал в истории через Египетского фараона, Испанскую инквизицию, погромы, Гитлера и, что наиболее позорно для меня, как христианки, - через преступления крестоносцев. Эти заблудшие фанатики шли военным строем под огромными золотыми крестами - символами нашего возлюбленного Мессии, и убивали «христоубийц» во имя христианства. Все они являлись инструментами в руках врага, стремившегося уничтожить, стереть с лица земли именно тот народ, который был избран Самим Богом для того, чтобы привести наш мир к освобождению. Но врагу это не удалось, и наступит время, когда Бог сокрушит дух антисемитизма, продолжающий использовать любые доступные ему средства и группы людей. Бог в конце концов вознесет Израиль и Иерусалим, и они будут прославлены по всей земле.² Это Его Слово, и оно исполнится независимо от того, нравится это кому-то или не нравится. Я чувствовала, что моя маленькая жизнь должна стать частью исполнения этого плана.