ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Часы пробили двенадцать. Четыре часа на размышления – вот единственная дарованная мне милость. Четыре часа, по истечении которых я должна была либо проститься навек с единственной любовью всей моей жизни, либо отречься от моего Мессии.

Не помню, кто и какими словами сказал мне об этом. Помню лишь, что Аарон взял все в свои руки, усадил меня в автомобиль и отвез домой. Он позвонил моим родителям в отель и сообщил о происшедшем.

- О, Аарон, я не могу этому поверить! Несчастная Элизабет! В каком она состоянии? – восклицала в ужасе моя мама.

- Не могу сказать, чтобы в хорошем, - отвечал он, наблюдая, как я мечусь из угла в угол, прерывисто дыша и судорожно хватая воздух. До назначенного срока оставалось три с половиной часа.

Родители срочно организовали в своем гостиничном номере семейный совет – но что они могли сделать? Ведь это я должна принять решение – только я, и ни кто другой! Наша судьба была сейчас в моих руках, а мне оставались считанные часы и минуты, которые буквально таяли на глазах!

Но тем не менее люди приходили один за другим и собирались небольшими встревоженными группами. Вскоре уже весь не слишком просторный номер был полон моими растерянными родственниками, которые наперебой выдвигали противоречивые идеи и предложения. У меня появилось чувство, будто я стою на колокольне, и язык колокола бьет меня по голове - то с одной, то с другой стороны. В конце концов резкая боль от ударов притупилась, и ей на смену пришло оцепенение. Я больше ни на что не реагировала, и Аарон взял на себя роль моего уполномоченного представителя. Я сидела на диване и смотрела перед собой неподвижным взглядом - я превратилась в живой труп. До назначенного срока оставалось три часа.

Где-то на заднем плане моего сознания как будто бы эхом прозвучало упоминание о деньгах – как можно отменить эту свадьбу, если в нее уже вложено столько средств? «Особенно твоих, Аарон!» - произнес некий «утешитель Иова». На это замечание Аарон возразил довольно резко: «Какое значение сейчас имеют деньги! Ведь речь идет о жизни Элизабет!»

Мне хотелось умереть или по крайней мере уйти отсюда. Аарон это почувствовал. «Пойдем, Лиз, подышим свежим воздухом». Он взял меня под руку, поднял с дивана и, проведя через плотный строй моих огорченных доброжелателей, вывел из номера.

На одной из улиц Си Пойнта мы с Аароном зашли в какой-то магазин. Зачем, я вспомнить не могу. Какое это имеет значение! И там мы узнали, с какой поистине космической скоростью распространяются в городе новости. Двигаясь по проходу, я вдруг увидела – кого бы вы думали? – мою добрую подружку, старенькую Беллу из синагоги. Заметив нас, она устремилась к нам навстречу, и крепко ухватившись за меня, воскликнула: «Элизабет! Это Бог сказал мне, что я найду тебя здесь!» По ее морщинистым щекам катились слезы, в руках она держала какой-то пакет. Показав на него, Белла продолжила: «Вот. Здесь свадебный подарок, который я тебе приготовила... Элизабет, выходи за Аарона - ведь за Иисуса ты все равно выйти не сможешь!» Благослови ее Господь, но это было свыше моих сил, и я в истерике выбежала на улицу. До назначенного срока оставалось два часа.

Аарон повел меня на берег океана.

«Лиз, - обратился он ко мне, - ты должна это сделать сама». Я подняла на него взгляд и кивнула. Его глаза были темными и бездонными, как самая черная космическая дыра. «Ты понимаешь, что я имею в виду?» - спросил он, обнимая меня за плечи. Я кивнула снова.

- Я вернусь в дом к раввину, а ты приезжай туда к четырем часам. Хорошо? Ты сумеешь вести машину?»

Я снова кивнула. И потом еще долго глядела вслед моему любимому, который удалялся от меня с низко опущенной головой.

Стоял холодный зимний день, в Си Пойнте царил удручающий полумрак. Казалось, будто гора Львиная Голова скрипит и гнется под тяжестью серого неба. В море бушевали волны. Ни молитвы, ни чувств, ни мыслей.

Какой-то старик, с трудом передвигая ноги, тащил на поводке свою старую собаку. Собака бросила на меня любопытный взгляд, а старик плотнее запахнул пальто, пытаясь защититься от холодного колючего ветра. Я тоже ощущала холод – ледяные пальцы отчаяния сжимали мне сердце.

- Покончу с собой, - подумала я. – Да, покончу с собой. Но как?

Где-то глубоко внутри я знала ответ.

На другой стороне улицы прохожие спешили куда-то по своим делам, а я думала: «Догадывается ли кто-нибудь их них о том, что я сейчас собираюсь сделать? Но разве они способны меня понять? Ведь в наши дни, в эпоху секулярного гуманизма, когда абсолютно все считается приемлемым, проблема убеждений, выбора веры для большинства людей просто перестала существовать». Я чувствовала, что Бог находится от меня за миллионы миль. Я глядела в пропасть.

Не спрашивайте меня, как и почему, но постепенно сквозь густой туман в моей голове стали появляться мысли об Иисусе. Я вспомнила о том, что Он тоже стоял когда-то перед выбором, и этот выбор тоже казался несправедливым. По праву и закону Он был совершенно невиновен, Он не заслуживал смерти на кресте, и в Гефсиманском Саду Отец дал ему возможность выбора – согласится Он пройти через это или нет. «Отче! О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! Впрочем, не Моя воля, а Твоя да будет!» Он плакал, и капли крови и пота падали на землю.¹ Но Он добровольно отдал Свою жизнь во искупление мира, будучи уверенным, что Его Отец исполнит Свое обещание и воскресит Его из мертвых. Бог никогда и ни к чему не принуждал Своего Сына, Он лишь наблюдал за Ним и ждал от Него послушания².

Возможно, сейчас Он точно так же наблюдает за мной, и тоже ждет от меня послушания? Но воскресит ли Он меня? Что мне делать: отречься от Йешуа, выйти замуж за Аарона и таким образом обрести «счастье», или открыто исповедать Йешуа Мессией и навсегда потерять свою любовь? Неужели купленный такой ценой брак с Аароном сможет сделать меня счастливой? Неужели за все мои страдания и боль от разлуки с ним стоит платить столь высокую цену? Могу ли я, способна ли я верить Богу? Выбор за мной. До назначенного срока оставалось два часа.

Время утекало сквозь пальцы, а во мне продолжалась ожесточенная борьба. Иисус. Аарон. Иисус. Аарон. «Иисус, я больше не могу это выдержать! О Боже, пронеси мимо меня эту чашу. Но да будет Твоя воля - не моя». И в этот момент часы пробили четыре.

Эмоционально опустошенная, я ехала назад к дому главного раввина. Через замерзшие стекла я сумела разглядеть Аарона и все раввинское семейство, сидевшее на своем излюбленном месте - за кухонном столом. Я была скована страхом и не понимала, смогут ли мои ноги внести меня внутрь. Наконец, один из младших сыновей раввина выглянул на улицу, увидел меня неподвижно сидящей в автомобиле и позвал Аарона.

С первого же взгляда он понял, в каком я отчаянном состоянии и как сильно нуждаюсь в его поддержке. Он помог мне выйти из автомобиля, нежно обнимая и уверяя в неизменности своей любви.

Аарон ввел меня внутрь, и я в полном изнеможении упала на руки к хозяйке дома, которая тоже была не в лучшем состоянии. Она увела меня утешать к себе в спальню, и лишь благодаря ее заботам и сердечному участию мне удалось немного прийти в себя. Тем временем трое раввинов ожидали нас в кабинете. Четвертый не пришел. Как мне стало известно позже, вся эта история произвела на него столь тягостное впечатление, что он отказался принимать участие в ее продолжении, сказав, что не хочет видеть, как девушка будет «продавать свою душу».

Отпущенное время истекло. Меня привели к моим судьям, перед которыми мне предстояло огласить свой выбор. Они выглядели обеспокоенными и явно взволнованными тем, что вот-вот должно было произойти: ведь им было прекрасно известно, что в любом случае мой выбор повлечет за собой роковые последствия. Аарон, как всегда, находился рядом, и его присутствие придавало мне мужества. Его глаза были полны любви и красноречиво говорили о том, как страстно он желает мне помочь. Но мы оба знали, что это не в его силах.

И снова, очень спокойно прозвучал вопрос: «Скажи, Элизабет, кем является для тебя Иисус?»

Я прочистила горло, готовясь дать ответ, и тут внезапно на меня сошло помазание: я услышала собственный голос, просящий разрешения стать на колени. Святое бесстрашие охватило все мое существо, и громким твердым голосом, с железной убежденностью, которая потрясла даже меня самое, я провозгласила: «Иисус Христос для меня - Сын Божий! Он Тот, Кто умер за меня!» И указывая на каждого из раввинов в отдельности, я продолжила: «И за вас, и за вас, и за вас. Он – Мессия. Он был рожден от девы, и Его кровь очищает нас от грехов. Вот во что я верю!»

В этот момент мой Господь и Бог был настолько для меня ощутимым, что от Его присутствия весь мой рот пылал, как будто пронзаемый иглами. В тот момент, несмотря на всю мою боль, я была заново крещена Присутствием Святого Духа и Миром в такой степени, какой никогда не знала прежде. Что подтверждало со всей определенностью правильность сделанного мною выбора.

Погруженная в этот Божественный покой, я тихонько всхлипывала. Все присутствовавшие в комнате были настолько потрясены, что не могли произнести ни слова. Казалось, они тоже ощущали Святое Божественное присутствие. Я сознавала, что в моем духе сегодня говорил Бог Израиля. Через Его силу во мне осуществилась Его воля.

Аарон заключил меня в объятия и прошептал на ухо: «О, Лиз, ты именно такая, как я думал. Я горжусь тобой!.. Я так люблю тебя... Я люблю тебя!»

Рабби, задавший мне этот роковой вопрос, был настолько взволнован, что позабыв приличествующую его сану степенность, тоже бросился ко мне и крепко обнял: «Элизабет, вера, которую ты показала нам сегодня, есть нечто великое и драгоценное. Разве не говорил Сам Иисус, что если ты отречешься от Него перед людьми, Он отречется от тебя перед Отцом?³ Ты проявила величие духа, Элизабет, и огромную веру. Знаешь ли ты, что это прекрасный дар от Бога?»

И затем, обращаясь одновременно ко мне и к Аарону, произнес: «Кто знает, Элизабет, что предназначил для тебя Бог? Возможно, со временем ты вернешься в Церковь и будешь учить христиан их еврейским корням». Теперь, много лет спустя, я верю, что это было пророчество от Самого Господа.

Но тогда, охваченная своим безутешным горем, я была не в состоянии это воспринять. Полностью потеряв над собой контроль, я вцепилась в Аарона и завыла от боли. Не было на свете таких слов, которые могли бы меня утешить. Но все же, где-то в тени своей нестерпимой сердечной муки я ощущала тот же удивительный, Божественный покой.