Письмо 6

Еще немного о городе Сан-Франциско, его окрестностях и обитателях

…Чего еще я не рассказала о Сан-Франциско? Нас возили и водили по городу разные люди, и у каждого были свои излюбленные места и свои истории. К тому же, мы с Илюшей достаточно ходили и ездили сами; даже плавали на пароме в один из курортных поселков на другой стороне залива и возвращались тем способом же обратно. По дороге останавливались на живописном острове; наблюдали издали другие острова - один из них, похожий очертаниями на большой корабль, в недалеком прошлом был местом расположения городской тюрьмы, известной тем, что ни один заключенный ни разу не попытался из нее сбежать - хоть никакой ограды там не было. Секрет состоял в том, что тюремщики ежедневно сбрасывали в залив пищевые отходы - по-нашему, помои, за которыми приплывали здоровенные акулы. Они, буквально, кишмя-кишили вокруг острова... Да... А в том курортном поселке, о котором я упомянула несколькими строчками выше, мы впервые в жизни увидели земляничное дерево и даже полакомились его спелыми плодами,  по виду напоминающими клубнику, но по вкусу значительно ей уступающими. Ходили мы также пехом по пустырям, за околицу Фостер Сити; наблюдали морских птиц в обводных каналах, дикие прибрежные растения, сухие травы, одиноких бегунов на тропинках, полную луну над равниной, звезды в калифорнийском небе и огромное, просто невероятное количество снующих туда-сюда больших и малых самолетов. Как мухи в летний день. Однажды ночью мы заблудились и оказались в одном из окрестных поселков - братьев-близнецов Фостер Сити; миновали еще  парочку таких же поселков и вышли к "ораклятнику" - комплексу новых, "с иголочки", зданий могучей компьютерной фирмы Оракл. Эти внушительные  здания, в соответствии с замыслом архитекторов, отличались друг от друга только количеством этажей. Несмотря на поздний час, все они были прекрасно освещены - как изнутри, так и снаружи; их огни отражались в обширном искусственном водоеме, вдоль которого мы тоже прошлись. Насколько я помню, там был еще большой фонтан.

Дважды мы ездили в Сан-Франциско на двухъярусной электричке, всякий раз, взбираясь на второй ярус. Глядеть - пускай даже сверху - на осенние  деревья за окнами, на тяжелые серые тучи, на деревянные столбы и станционные домики - ничего, что ухоженные, аккуратные - и слушать при этом перестук колес… Ах, что это значит для "сердца русского"!… Что это все значит!… Но боюсь, что в данном конкретном пункте меня смогут понять одни только "русские" израильтяне.

В городе Сан-Франциско мы посетили также Голден Гейт Парк; но обойти его весь, конечно, не успели. Пробежались по ботаническому саду, поглядели на уголок библейских растений, из которых ни одно не показалось нам знакомым. Сфотографировали друг дружку на фоне озера и уток, и поспешили в японскую часть парка, из которой нам  впоследствии очень не хотелось уходить. Там все было изысканно, миниатюрно и прелестно - ни одного случайного камушка на травке, ни одной случайной рыбки в канале; и в то же время создавалось ощущение абсолютной природной естественности… Одно слово - японцы… Мы позволили себе выпить по чашечке японского чая с их особенными, крошечными печеньицами, которые показались нам на удивление сытными.

Впоследствии одна приятельница привела нас в японский квартал города. Мы зашли в вестибюль отеля, где кроме нас, все были сплошные японцы. В магазинах мы видели смешанную публику и ужасно интересные восточные товары. Больше всего мне понравились отделы со всяческой старинной мебелью, посудой, с какими-то музейными кимоно и пр. Наша приятельница сказала, что весь этот антиквариат "из бабушкиного сундука" привезен на продажу из Японии. Чуть ли не на каждом шагу там натыкаешься на вывеску "Суши", "Суши", "Суши"… Благодаря Гришиной Але, мы уже успели отведать этот специфический продукт на Восточном Побережье, и будучи спрошенными о том, известно ли нам, что такое "суши", с достоинством ответили: "Да!"  Через открытую дверь одного из местных ресторанчиков была доступна обозрению следующая примечательная картина: зал, посередине зала - стойка, за стойкой несколько японских поваров усердно крутят разного вида суши. От посетителей стойку отделяет  деревянный канальчик, по которому течет  вода. За канальчиком находится стол, далее - сиденья, плотно занятые клиентами. Повара аккуратно укладывают свои изделия в специальные деревянные лодочки, чем-то их еще украшают и спускают на воду. По мере проплывания лодочек мимо клиентов, последние вылавливают из воды приглянувшиеся им экземпляры, ставят перед собой на стол и принимаются за еду…

- Ох уж эти мне суши! - восклицает наша приятельница. - У нас тут все на них, буквально, помешались. К какой дом ни придешь - обязательно на столе будут суши. Представляете! - водка, оливье - и суши!…  Ко мне недавно мама приезжала из Ростова. Ну мы, естественно, повели ее сразу в японский  ресторан, заказали суши. Она с таким сомнением на них поглядела и спрашивает: “Доченька, а что там у них внутри? Из чего их готовят?". А ей: "Кушай, мама, кушай. Все в порядке. Я тебе дома расскажу." Приходим домой - она снова мне говорит: "И все-таки я не понимаю, из каких таких продуктов сделаны эти суши… Ну, травка там морская есть, рис конечно… А что внутри?" "А внутри, - отвечаю, - красная сырая рыба!". Тут мою маму и вырвало…

А еще нам посчастливилось наблюдать в центре Сан-Франциско осенние показательные полеты  "Blue Angels" - "Голубых Ангелов[1]". "Голубые Ангелы" - команда военных летчиков-асов. Есть у этой команды своя героическая история, связанная со Второй Мировой войной, но я эту историю забыла. В наши дни "Ангелы" не воюют, они выступают исключительно на воздушных парадах и показывают в небесах недосягаемые шедевры высшего пилотажа. Задравши головы, мы наблюдали совершено синхронные кувырки и петли, которые проделывали на невообразимой высоте целые группы страшных боевых самолетов. Затем "Ангелы" снижались, да так стремительно, как будто бы свергались с неба на землю, и едва не цепляясь на крыши домов, дружно взмывали ввысь. Все эти воздушные фигуры сопровождались оглушительном ревом моторов, довольно-таки пугающим. Люди выскакивали из кафе и магазинов на улицы; заслонившись от солнца ладонями, они пристально глядели вверх. Те, кто пережил войну, говорят, что, действительно, очень похоже на воздушный налет.

А на Йом Кипур Боря и Наташа Баварские повезли нас в центральную реформистскую синагогу города Сан-Франциско.. 

 

Из письма  ортодоксальному еврею в Харьков

… представь себе: евреи приезжали молиться в синагогу на автомобилях(!) Правда, службу вели, как положено,  рав и хазан, но обе - тетки. Я не то, чтобы против, - конечно нет! (потом, кто я, в конце концов, такая!), но выглядело это как-то уж очень непривычно. Служба велась, по большей части, на английском языке. В общем, нормально – ведь если для израильского «каhаля» родной язык - иврит; то для американского – английский. Это только такие, как мы, «не секут» ни того, ни другого. Присутствующие в синагоге люди хорошо знали порядок службы и принимали в ней активное участие. (этот порядок, кстати, заметно отличался от ортодоксального, который мне доводилось наблюдать в Харькове и в Кфар Сабе). Мужчины и женщины сидели вперемешку, будто в кинозале, и большинство с непокрытыми головами. Одеты были достаточно свободно. Многие женщины пришли в брюках, а девчонки – ну такие “sexy”, ну в таких «мини»! - даже с сережками в еврейских носах! Американские евреи очень много и охотно пели, при чем мелодии  такие,  словно бы евангелисты поют свои псалмы. И вообще, взаимодействие равинессы с ее паствой в огромной степени напоминало о протестантском богослужении. (А ты говоришь: «еврейское» – «нееврейское»…)  В конце службы изящная равинесса взяла в свои нежные ручки шофар и слабенько, коротенько в него протрубила…  Тогда все присутствующие начали целовать друг дружку, точь в точь, как православные христиане на Пасху…

 

 По окончании службы мы отправились в гости к Наташиной подруге Маре - "разговляться" после суточного поста. С Марой мы не были раньше знакомы - только по фотографиям. Она на несколько лет старше нас; киевлянка, по образованию - историк, в Штаты приехала больше двадцати лет назад. Красивая, аристократичная, с лицом и прической древнеегипетской царицы. Мара работает редактором русскоязычной газеты "New Life" при Еврейском  Центре Сан-Франциско и с Наташиной подачи публикует иногда кое-что  из моих писаний. Мара занимает просторную комнату, с кухней  и всеми службами  на первом этаже дома, который купил недавно ее сын. Сын и его жена живут на втором этаже, но во время нашего визита их дома не было - они путешествовали по Испании. "Разговляться" у Мары собралась целая "русская" компания, как вскоре выяснилось - доброжелательная, веселая и симпатичная. Был там один седой дядька из Одессы, который время от времени восклицал: "Подумаешь, Харьков!  То же мне, столица - Харьков! Вот Одесса - это да!" Но звучали такие речи совершено не обидно, все смеялись, а я, можно сказать, оттаяла немножко сердцем. На прощание я сказала Маре: "Спасибо! Мне было так хорошо у вас… ну прямо, как когда-то в Харькове…"

Вскоре Мара пригласила нас с Илюшей к себе в Еврейский Центр. Дело в том, что, прослышав о нашем приезде, руководительница Центра - американка, по имени Барбара - решила устроить обед для всех сотрудников "New Life" - представьте, тетушка! - в мою честь. Барбара неплохо говорит по-русски, бегло читает, и ей нравится то, что я пишу. У нее даже сложилось теперь мнение, что Харьков - замечательный город. Обед проходил в уютном ресторанчике, недалеко от здания Центра; наша компания занимала в отдельный зал с большим общим столом. Кроме Барбары и еще одного парня - работника редакции - все были "русские". А этот местный парень, оказывается, успел позаниматься некоторое время в Киевском  университете, научился там петь украинские песни; потом жил в Израиле, в одном из кибуцов поблизости от Кфар Сабы, а теперь подвизается в "русской" еврейской газете. Он сказал, что, в частности, переводит на английский краткое содержание моих текстов. В тот день я услышала в свой адрес столько комплиментов, сколько не слыхала в жизни. "Познакомьтесь, - представила Мара Илюшу своим сотрудникам, - это Илья, муж Наташи Ильевской!" "Муж Наташи  Ильевской? Очень приятно!" Знаете, тетушка,  кем я была в свои детские годы? - Внучкой профессора Когана. - "Эта девочка - внучка профессора Когана!". Потом я была "дочка профессора Когана", потом - "жена Ильевского"… Оказавшись в непривычной для себя диспозиции, я ужасно стеснялась и выглядела, наверное, дубина дубиной…

 

«На вашей улице праздник – и на нашей улице праздник!»

На Суккот Боря с Наташей снова повезли нас в Сан-Франциско - поглядеть на еврейский праздник. Перед зданием центральной синагоги стояла  просторная сукка, украшенная тыквами, сухими стеблями кукурузы и т.п. - вроде палатки на осенней предхоллоувинской   ярмарке. Вся улица была занята праздничной торговлей. Там можно было купить множество всевозможных вещей - от модного автомобиля до питы с фалафелями. . В числе выставленных на продажу книг я видела одну с названием, типа «Еврей в позе лотоса». Публика, насколько я понимаю, гуляла на празднике смешанная. Для участия в гулянии не требовалось документального подтверждения еврейства (шутка), а день был воскресный. Я видела, как некая любопытная молодая блондиночка купила себе  питу с фалафелями, и робко откусив кусочек, тут же с отвращением его выплюнула, а все остальное поспешно бросила в урну. Недалеко от торговых рядов была установлена эстрада, на которой играли и пели  на иврите и на идиш натуральные еврейские музыканты. Играли и пели они  прекрасно, их иврит звучал безупречно (про идиш не скажу - не знаю); песни, в основном, были знакомые и популярные в Израиле, в результате чего я сильно расчувствовалась и даже присоединилась к самозабвенно плясавшим под оркестр религиозным старикам и детишкам. Никто из моих спутников не последовал моему примеру, вследствие чего я застеснялась, прекратила неуместные резвости и принялась издали наблюдать за хороводом. Кругом стояли еще и другие зрители, часть из которых приплясывала на месте в так музыке. И тут мое внимание привлекла некая удивительная парочка - он и он. "Голубые" - даже я сумела с первого взгляда поставить им диагноз. Собственно, один из пары, исполнявший, по-видимому, в этом дуэте роль мужчины, выглядел и держался вполне традиционно: какие-то на нем были шортики, футболочка; обычная стрижка. Ничем не примечательные лицо и фигура. Довольно молодой. Он с явным любопытством  наблюдал за  еврейскими "национальными передвижениями", держа за руку свою приземистую "подружку". "Подружка" - пузатый, землисто-смуглый обрюзгший мужик,  в районе пятидесяти, а то и более, лет, был  одет в трикотажную несвежую майке с большим декольте и в трусы, которые в бывшем Советском Союзе назывались "семейными". Помню, на пляжах Евпатории в пятидесятые годы  такие трусы подкатывали, как можно выше - плавки-то были тогда в дефиците! Вот и подкатывали трусы, чтобы получше загореть. И пузатый мужик подкатил их точно так же - видимо, с целью продемонстрировать широкой общественности свои соблазнительные ножки аж до самых ягодиц. На голове у него была повязана жеваная узорчатая  косынка, длинными хвостами назад. Руки и шея густо обвешаны всевозможными "фенечками"…  И вдруг я вспомнила про Наташиного  "голубого" парикмахера: "О! Как повезло вашей подружке! Как ей несказанно повезло - у нас в воскресенье будет парад!..  Какие мужчины!"… Видимо, эти ребята прямо со своего парада завернули на соседнюю улицу, к евреям - "на людей посмотреть и себя показать". И если младший, действительно, "смотрел на людей", то его "пожилая подружка" - исключительно показывал себя - так и шнырял по сторонам колючими, сощуренными глазками: видно, хотел убедиться в производимом на публику эффекте: "Ну как я вам нравлюсь? Хорош? - То-то же! - Впрочем, я и сам знаю, что хорош…"

Поездки с Гариком

(окончание)

Десятого октября, кажется, в субботу у  Гарика был день рождения. Мы, естественно, этого не знали, он сам сказал: "У меня день рождения. Хочу отпраздновать его вместе с вами  на природе!" Что может быть лучше! Утром Боря  Баварский отвез нас к  Гарику в Пало Альто. Мы еще не были у него дома, и он пригласил нас зайти на несколько минут. Это был небольшой, уютный, одноэтажный  домик на земле. У входа мы встретили относительно молодую женщину - американскую подругу  Гарика. Похоже, что она куда-то спешила. Он представил нас друг другу. По-моему, она даже что-то произнесла на ломаном русском.

- Разве твоя подруга не поедет с нами на пикник?

- Она не поедет, - ответил  Гарик. - Джап!

- Что-что?

- А, она "Джап"…

- ???

- Не знаете? - Ну, JAP - Jewish American Princess.

- Что это значит?

- Это значит "Еврейская американская принцесса"…

- ???

- Ну, например,  Моника Левински - JAP ... Понятно?

- Теперь понятно.

Еще во время нашей прогулки по Стэнфорду  Гарик вскользь упоминал о том, что  лепит из пластилина какую-то женскую головку и еще портрет Иосифа Бродского. Я не обратила тогда особого внимания на его слова: ну мало ли кто чего лепит себе на досуге!.. И вот  Гарик показал нам свои незаконченные работы, которые  меня просто ошарашили. Обе. Мастерски вылепленные, одушевленные любовью автора, живые…Но тратить слова на описание художественного произведения - в общем-то, пустое дело…  Женская головка конкретного прототипа не имела. Бродского  Гарик лепил с одной из его последних фотографий. Портретное сходство, по-моему, абсолютное. Впечатление производит ошеломляющее - я бы сказала, мистическое - как  стихи самого поэта.

Она и Он

 Гарик исключительно рукастый мужик. Он говорит, что попал в кукольники по случаю - просто не выдержал конкурса на актерский факультет. А на кукольном был тогда недобор. В результате оказалось, что это даже к лучшему - дает богатые возможности  создавать пространства и образы собственными руками.  Такие фантазии воплощать, какие сценическим актерам-режиссерам и во сне не снились.  Гарик по сей день мастерит игрушки, в том числе динамические, из дерева, металла, пластика – из всего, что попадется под руку, - я видела несколько: это профессиональные работы, безупречно выполненные - и  что самое главное - живые и трогательные.

В гостиной у  Гарика я обратила внимание на висящую на стене  средних размеров картину. На картине были изображены две странные, по-видимому, бумажные, полу абстрактные фигурки: намеками - женская и мужская. Похоже, влюбленные друг в друга и печальные. И между ними - тоненькая зажженная свеча. Это на первом плане. А на втором - какие-то жуткие, огромные по сравнению с бумажными фигурками, серые человекоподобные существа, явно из плоти и крови. Их лица не имеют прорисованных черт, но зато отчетливо просматриваются их гадкие, широкие ухмылки. Этих существ трое, они видны где-то до уровня груди - слишком уж они большие. Одно из существ демонстрирует кисти рук в перчатках, с разведенными пальцами; другое  - сжимает спичечный коробок; третье держит в растопыренных пальцах раскрытые ножницы…

- Кто это рисовал,  Гарик?

- Я.

- Здорово. А что все это значит?

- Понимаешь, был у нас в Ленинграде такой маленький спектакль... Вот смотри: те, что сзади - просто люди в масках; впереди - бумажные фигурки: Он и Она… Поначалу на сцене пусто - ширма, задник и больше ничего. Через какое-то время с одной стороны сцены появляется Он; с другой стороны - Она. Происходит встреча - их волнение, радость, смущение, надежда и т.д. и т.п. Она - такая нежная, хрупкая, влюбленная, трогательная в своей робости и беззащитности. Он - мужественный и пылкий. Их влечет друг к другу. Играет волшебная музыка, зажигается тоненькая свечка, и эти двое - знаешь ли - молча замирают в медитации. Кажется, что в мире ничего больше не существует - только Он, Она и этот мерцающий огонек. Она склоняет к Нему свою головку… Продолжается музыка… И вдруг… Вдруг возникает Первое  Нечто,  - слепое, серое, огромное… Влюбленные его не замечают. Оно бесшумно движется у них за спиной, сжимая и разжимая ладони - ищет, чего бы ему смять, упорно ищет, чего бы ему своими ладонями смять…

- А как же эти двое?  Почему они не реагирует?

- Они поглощены своими чувствами… А тем временем появляется Второе Нечто - с ножницами…

- Какой ужас!…

  -…Оно бесшумно суетится, делая в воздухе характерные движения - как будто режет что-то невидимое: чик-чик ножницами, чик-чик… Но влюбленные по-прежнему ничего не замечают - они погружены в свою нежность. И тогда появляется Третье Нечто, встряхивающие со злодейской ухмылкой спичечный коробок. Оно в свою очередь исполняет  слепой танец - кого бы ему сжечь.  Затем серые слепые убийцы находят друг дружку, и образовав кружок, долго о чем-то шепчутся и приглушенно хихикают… И вдруг - чик! -  острые ножницы разрезают Ее пополам. Хрупкое, изящное тельце - два белых нежных лепестка - падает к ногам бумажного влюбленного. Toт в смятении: "Как это? Что происходит? Неужели!… О горе-горе!!!… За что? Откуда?" - Он ведет себя - знаешь - как положено мужчине: хорохорится, не впадает в панику, ищет источник опасности, готов грудью встретить врага, мстить за свою возлюбленную …  Но… "Чирк" - это Третье Нечто зажигает о коробок свою спичку. И вот Он уже падает, объятый пламенем, превращаясь в маленькую  пепла…  А тот, кто искал, чего бы ему смять, сминает огонь свечи, и серая троица, приглушенно хихикая, оставляет сцену… Вот и все…

 

 Гарик наготовил заранее всякой еды, запасся определенным количеством питья и предупредил: "Пожалуйста, никаких подарков!" Он планировал проехаться вдоль побережья, показать нам кое-какие интересные места, затем "причалить" в  заповеднике на берегу океана; там устроить пикник, отметив таким образом его день рождения; после погулять по лесу и на обратном пути, если получится, посетить еще одну примечательную точку, о которой он до времени нам ничего не рассказывал.

День выдался солнечный и ясный, теплый, но не жаркий. Мы ехали на юг по дорогам Калифорнии. Топонимика на придорожных щитах за редким сплошь была испанская. Проехали городок с родным, можно сказать, названием "Кармель".[2]  Гарик объяснил, что сначала на этом месте построили свой монастырь кармелитки, а впоследствии возникло неподалеку поселение… Но остановка в Кармеле не полагалась нам тогда по расписанию. Мы двигались в направлении города Монтерей и припарковались, видимо, на его окраине, возле площадки, тесно уставленной различными деревянными скульптурами -  симпатичными медведями и медвежатами, индейцами и орлами, другими какими-то птицами, гигантскими лягушками, и т.д. и т. п.… Некоторые фигуры были раскрашены, на некоторых висели таблички - “Продано", "Продано", "Продано". Кроме нас там еще бродили  любопытные посетители, а возможно, и потенциальные покупатели. Из небольшого здания в глубине площадки отчетливо доносился рев электропилы.  Гарик повел нас туда. Войдя в открытые двери, мы увидели выставку мебели -  деревянной, весьма своеобразно выполненной: такая, вероятно, стояла в сказочном медвежьем домике у Михал-Иваныча - "Кто сидел на моем стуле?!!!…"   Гарик рассказал нам, что и мебель и скульптуры сработаны исключительно электропилой: когда-то на этом месте существовал склад то ли дров, то ли, вообще, древесины; и сторож на складе, просто так, от скуки принялся выпиливать из дерева разные фигуры. Человек он, видимо, был очень талантливый, и его продукцию  сразу стали покупать нарасхват. Так на месте дровяного склада нежданно-негаданно возник  процветающий бизнес.

Следующую, несколько более длительную остановку мы совершили в центральной части Монтерея. Не без труда нашли парковку на автоматически платной автостоянке, и двинулись в направлении залива. В тот день он был ослепительно синим, с набережной отчетливо просматривался другой берег - его пляжи, портовые строения, последовательно возвышающиеся горные цепи…  На прибрежные скалы садились   белые морские птицы, песчаный пляжик был вполне доступен для купания, но времени у нас было в обрез. Мы пробежались по ближайшим улочкам. Одна из них была знаменита выставленными на ней огромными щитами,  каждый из которых  представлял собой отдельную картину. Темы и стили картин  были самые разные.  Гарик объяснил, что город предоставляет художникам эти щиты и дает им возможность на них самовыражаться. Получается очень весело и красиво. По этой улице можно дойти до Аквариума - огромного музея рыб и Океана, но мы повернули назад, к  одному "моллов" - многоэтажных торговых комплексов на набережной.  Гарик повел нас в винный магазин, вернее в  зал продажи и дегустации вин[3]. Подойдя к прилавку, и взявши в руки отпечатанное на голубой бумаге меню, он тут же со знанием дела с Илюшиной помощью приступил к дегустации. Он делал это, как настоящий артист: своим звучным, профессиональным голосом, на прекраснейшем, без тени акцента английском, он называл очередную марку, и седовласый, благородного вида продавец-консультант, после неторопливых поисков торжественно откупоривал очередную бутылку, наполнял прозрачные бокалы, и наши "русские" братья-дегустаторы, поднимали их со словами: "За здоровье!", "За встречу!", "За именинника!", - выпивали, улыбаясь, причмокивая и с видом знатоков качая головами. После третьего бокала они заметно повеселели и разрумянились. Я подумала, что пора, наверное, завешать процесс дегустации. Но  Гарик уже и сам отошел от прилавка и направился к выставленным на продажу напиткам. Он купил бутылку калифорнийской "медовухи" и велел Илюше забрать ее с собой, предварительно взяв с него слово, что по возвращении в Израиль тот разопьет ее в Хайфе с  Гариковым родным племянником.[4]

Следующим номером нашей программы был пикник в заповеднике. Не помню, как долго мы до него добирались. Помню, что карабкались по довольно крутому склону, поросшему кустарниками хвойными деревьями. Потом шли по лесным тропинкам между большими соснами, видели красные, ужасно соблазнительные и совершенно несъедобные гроздья осенних ягод.  Гарик предупредил, что желательно не прикасаться к неизвестным нам растениям, потому что здесь встречаются очень ядовитые и аллергичные - а с виду  простенькие, никогда про них не подумаешь. Наконец вышли на берег океана - достаточно крутой и восхитительно живописный - с гротами, пещерами и скалами; поросший густым лесом и подлеском. По дороге нам встречались группы гуляющей и болтающей по-английски публики.  Гарик привел нас на полянку со специально оборудованными столиками и скамейками. Это называется: "Picnic  Area". На этой "Area" мы и распаковали свои сумки со снедью и плотно закусили, а также выпили с именинником. К нашей трапезе поспешили присоединиться  местные птички и земляная белочка. Мы, естественно, рады были с ними поделиться, но вдруг, откуда ни возьмись, появилась вторая белочка, набросилась не первую  обратила ее в бегство: видимо, первая вторглась на чужую территорию. Их драка с последующим бегством выглядела забавно. У каждого из нас нашлось, что сказать по этому поводу, с чем сравнить подобные взаимоотношения. А  Гарик вспомнил по этому поводу актерский студенческий капустник начала семидесятых годов, в котором он тоже участвовал. Дело было в Ленинграде, в театральном институте, кажется, на Седьмое ноября. Капустник представлял собой как бы  слет различных птиц, которые демократическим образом высказывали свои мнения по всевозможным поводам и между делом кушали друг дружку.  Гарик устроил настоящий театр одного актера - он пересказывал  нам  птичьи монологи в лицах, с соответствующей мимикой и жестами. Многие образы даже на сегодняшний день узнаваемы. Например, сова - натуральный Брежнев… Все-таки, в столицах позволялось значительно больше свободомыслия, Чем в провинциях… Из всех, услышанных мною птичьих речей, я запомнила только одну, возмущенную, и то не до конца: "Товарищи! Зачем мы доверили охрану исторических памятников голубям? Посмотрите, что они сделали с Исаакиевским собором? Я уже не говорю об остальном… Предлагаю передать исторические памятники курам - они не могут так высоко…" Короче, понятно, почему курам.

За сим мы стали собираться в обратный путь. Солнце уже начало потихоньку клониться к закату, когда мы погрузились в  Гариков автомобиль и двинулись назад вдоль побережья. Однако, нам предстояло два мероприятия в городке Кармель, о которых, повторяю,  Гарик ничего заранее не сообщил. Первое мероприятие - прогулка по обширному песчаному пляжу, включающая в себя наблюдение за процессом заката; второе - посещение вернисажа знаменитого скульптора Мак Дональса в его собственной галерее. И пляж, и закат, и горы - все выглядело  великолепно. Солнце, привычным для нас образом, намеревалось погрузиться в голубые бескрайние воды. Привычным образом гоняли собаки вдоль линии прибоя. И только ребята на "серфах" были одеты в гидрокостюмы: температура-то в океане пятнадцать градусов - это вам не Средиземное море! Там и сям наблюдались редкие купальщики, в основном, зеленая молодежь: с громким визгом они забегали в волны и с визгом оттуда выскакивали. Будь я чуть-чуть помоложе, я бы тоже, наверняка, не преминула  последовать их примеру - хотя бы для того, чтобы отметиться: "Вот, и в Тихом океане я тоже купалась!" Но за последние годы от холодной воды мне пришлось отвыкнуть; к тому же, во время пляски на еврейском празднике в Сан-Франциско, я, видимо, прыгнула неловко, и у меня распух сустав на левой ноге, стало больно ходить. А может, это  от сырости он распух... Короче, в воду  я не полезла. Струсила… Несколько длинноволосых молодых людей, стоя на песке лицом к закату, били  ладонями в барабаны. А длинноволосые девушки - их подружки - танцевали, кружась на месте, поднимая вверх свои тонкие руки и ритмично двигая ладонями.  Гарик смотрел на них, не отрываясь: "Красиво!.."

Когда мы уходили с пляжа, солнце не успело еще закатиться, а нам навстречу поспешно двигались группы людей.

- Куда это они все торопятся? - спросила я у  Гарика.

- Идут любоваться закатом.

 

"Кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали…"

Улицы городка Кармель сплошь застроены окруженными зеленью виллами. Мило и уютно. Жители прогуливаются со своими собаками, останавливаются,  беседуют друг с дружкой.

- Какой прелестный городок! Не видно ни больших домов, ни промышленности… Послушай  Гарик, а где здесь работают жители? Они что, ездят в Сан-Франциско? Но ведь это же ужасно далеко!

- А ты приглядись к ним повнимательней. Разве они похожи на людей, которые работают?

С заходом солнца заметно похолодало и нам пришлось натянуть свитера. Мы вышли из автомобиля в центре - ухоженном и чистом. Там было полно каких-то кафе, ресторанчиков, маленьких уютных галерей, в витринах которых красовались разные произведения - живопись, прикладное искусство, скульптуры. Можно было гулять по улицам, как по музею. У входа в одну из галерей стоял выполненный в реалистической манере изящный бронзовый клоун и рядом с ним - картонный щит с красивым крупным текстом, прочесть который я не успела.

- Все. Пришли. - сказал  Гарик. - Нам сюда.

Прежде, чем я успела хоть как-то сориентироваться, мы оказались в ярко освещенном вестибюльчике, перегороженном деревянной стойкой, похожей на   миниатюрную кафедру. За этой кафедрой, лицом к распахнутой  двери входа стояла молодая, высокая, ухоженная блондинка в длинном, черном, вечернем одеянии на тоненьких шлейках. Ее прямые, "полу-длинные" волосы были уложены таким искусным образом, что в первый момент производили впечатление полной естественности. Блондинка приветливо, но не без некоторого напряжения, улыбалась каждому из входящих, о чем-то их спрашивала и делала отметку в лежащих перед ней на "кафедре"  бумагах, приглашая войти внутрь.  Гарик перекинулся с ней двумя-тремя фразами, она порылась в своих записях и сделала изящный жест сожаления.  Мы с Илюшей стояли поодаль и наблюдали за происходящем, мало что в нем понимая. С нашей позиции было видно, что внутри помещения циркулирует большое количество нарядно одетого народу. Дамы, как правило, в черном и вечернем; в гриме, украшениях и декольте; надушенные, наверное, парижскими духами. Впрочем,  в подобных вещах  я ровно ничего не смыслю. Но концентрация эфирных веществ в атмосфере ощущалась изрядная. Какие-то две молоденькие, возбужденные  штучки протискивались к выходу через толпу, и я обратила внимание, как одна из них скривила свой носик:

- Ugh, smell!..

Видимо, запах ей почему-то не понравился. Может быть, духи недостаточно шикарные. А к блондинке присоединилась на ее посту не менее примечательная шатенка, и они принялись в четыре руки отмечать и очаровывать входящих. Мимо нас двигались нарядные холеные пары  и исчезали в недрах галереи. И вдруг мы заметили нашего кузена  Гарика в компании немолодой  экзотически одетой дамы - без декольте и шлеек, но зато в какой-то крупновязаной, ажурной  шапочке на голове, в просторной длинной юбке, в такой блузе и в вязаной по типу шапочки свободной безрукавке - примерно так, во время оно, одевались в Союзе художницы и прочие-другие, приближенные к искусству личности. Я не слышала ее разговора с молодыми стражницами, но, порывшись в своих списках, они радостно закивали головками - теперь, дескать, все в порядке, проходите, пожалуйста, "You are welcome!". Как видно, мы оказались в числе  лиц, приглашенных на торжество именно этой экзотической дамой. Она здесь, определенно, не последний человек…

И вот, наконец, мы очутились в зале. Вернее, в одном из залов, потому что было их, по меньшей мере, три. И во всех  стояли бронзовые скульптуры разной величины, выполненные мастерски, в стиле, я бы сказала, изящного, салонного реализма. Безупречные на уровне своих претензий. Это на первый взгляд. И на второй, и на третий - пока не становится очевидным, что все они, по сути, одинаковые. Типовые балерины в летящих, изысканных позах - ножки, выгнутые пальчики, пачки и пуанты - большинство балерин как бы играет на тонких дудочках. Мужчины-танцоры тоже имели место, но в значительно меньшем количестве. В одном из залов экспонировались композиции из жизни охотницы-Дианы, которая  походила, как сестра-близнец, на любую отдельно взятую танцовщицу из соседнего зала. На постаментах скульптур была обозначена их стоимость. Естественно, в долларах. Ну что Вам сказать! Портрет танцовщика Нуриева (или, Барышникова, я забыла) - в полный рост, в масштабе, примерно, один к полутора, равнялся по сумме двухэтажному дому на шесть комнат с подвалом и участком в городе Филадельфия. Я уточняю - блестящий портрет! Но двухэтажный дом! - и кто ж это может купить такое? - Видимо, окружавшие нас посетители  выставки были из тех, кто может… "Приглядись - разве они похожи на людей, которые работают?".  Другие экспонаты, стоили, правда, несколько дешевле, но все равно - цифры на ценниках фигурировали, как правило,  пятизначные… 

Сзади подошел  Гарик:

- Посмотрите, ребята, видите? - вон там, на столах расставлено угощение. Видите, блюда с сандвичами? Берите, - это для всех... А во втором зале наливают шампанское… Пейте, ешьте, не стесняйтесь…

А я на этот раз и не стеснялась. В своей пикниковой форме - свитерах, джинсах и растоптанных тапочках - мы выглядели настолько чуждыми, неуместными на этом празднике существами, что не имело никакого смысла  тушеваться или подлаживаться под общество. Так бывало, когда, к примеру, зимой возвращаешься в Харькове с кагат, в каком-нибудь облезлом старом треухе, в грязной, провонявшей гнилым луком телогрейке; влазишь в троллейбус, а там давка. Чисто одетые пассажиры норовят, естественно, оттереться от тебя в сторону, а тебе плевать, ты при своем праве - пролетарий! Точно таким же пролетарием я чувствовала себя в этой галерее.

Вышеупомянутые сандвичи представляли собой следующую конструкцию - на огромных блюдах были художественно разложены тоненькие обоюдоострые деревянные палочки с нанизанными на них крошечными кубиками сыра, ветчины; лепестками салата,  маслинами, кусочками лимона и т.д. В нижней части композиции находилась изящная гофрированная салфеточка. Были еще и десертные сандвичи, составленные по такому же принципу, но только из других элементов - из кусочков дыни, клубники, цитрусовых, чего-то еще, не менее вкусного. Публика охотно угощалась. Многие держали в руках бокалы с шампанским, оживленно беседовали, переходя по залу от столиков с блюдами к скульптурам и обратно. Происходящее вокруг было для меня чем-то вроде немого кино - цветного и объемного. Я ведь не понимала, о чем  говорят персонажи; и смысл их действий тоже не всегда был для меня ясен - оставались только жесты, мимика, игра поз, - то, что не нуждается в дополнительной расшифровке… 

- Послушай,  Гарик, а что это, вообще, за мероприятие?

- Это вернисаж знаменитого скульптора. Мы находимся в его собственной галерее… Слышала фамилию такую фамилию - Мак Дональдс?

- Естественно. Кто ж ее не слышал?

- Понятно… Но это другой... Он очень сейчас популярен. Очень.. Настоящий мастер, без этих штучек… Чувствуется настоящая серьезная школа… Реалист… Ты только погляди, как сделано бедро! - Гарик указывает на изогнутую балерину с дудочкой. - Видишь: он сначала отполировал поверхность, а потом - раз! - провел здесь чем-то жестким, нарушил гладкость и как живо выглядит! Вот что значит мастерство! Надо бы эту технику перенять…

-  Гарик, а как же мы сюда попали?

- Одна моя старая приятельница, еще по Ленинграду, меня пригласила. Ну я решил, что вам тоже будет интересно.

- Она что, вращается в высшем обществе?

- Что-то вроде того…

Среди прочих находилось в зале несколько накрытых тканями и завязанных ленточками скульптур. По-видимому, сегодня они впервые предстанут перед глазами публики. Возможно, ради этого и был устроен праздник с угощением. Тем временем, большие блюда опустели, на них остались только палочки, да гофрированные салфеточки.  Шампанское было выпито, залы переполнены, гости, а в особенности гостьи, возбуждены и взволнованы ожиданием… И вдруг  раздался гром аплодисментов. Энергичной походкой в зал вошел мужчина в строгом костюме; примерно, нашего возраста, с румяным лицом и красноватым носом.

- Это он,  Мак Дональдс! - сказал  Гарик.

Прославленного автора тот час же окружила возбужденная толпа. Сначала мне повезло - удалось пристроиться не слишком далеко от эпицентра событий, - и я могла непосредственно наблюдать мистера Мак Дональдса, произносящего речь, а также реакцию окружающих. Когда не понимаешь ни слова, такие сцены выглядят особенно забавно. Как видно, художник красноречиво излагал историю создания своих произведений, он жестикулировал, делал выразительные паузы; слушатели замирали в напряжении, улыбались, аплодировали или смеялись. Прервавшись на какой-то фразе, Мак Дональдс картинно протянул руку в известном ему направлении, после чего  из тени  появился молодой, спортивного вида блондин. Так же картинно он вступил в круг внимания зрителей  и упал в объятия, которые широко открыл ему навстречу знаменитый скульптор. Раздались бурные рукоплескания и приветственные возгласы: "ОУ! АУ! УУУУ!"

- Это его сын! -  прокричал мне в ухо  Гарик.

- Ага. Понятно.

По окончании объятий скульптор продолжил свою речь. На следующем этапе из тени вышла  стройная, уверенная в себе девушка. Мак Дональдс обнял и ее: не столь бурно, но значительно  нежнее и осторожней. Это вызвало новый всплеск эмоций.

- Его дочка, - объяснил  Гарик.

- Так вот оно что! - сообразила я. - Теперь понятно, на кого похожи все его балерины.

Скульптор стоял, обратившись лицом к одной из своих закрытых тканью работ. И вот, решительным жестом он сбрасывает покров, раздаются женские, глубокие: “ О! АХ!", а за ними буря, буря восторгов и долго не смолкающих оваций. Глазам восхищенной публики предстал еще один бронзовый Барышников (Нуриев?)  в эффектной позе - точная копия предыдущего, только размером поменьше.  Затем такая же точно сцена повторялась за разом раз, по мере того, как знаменитый мастер срывал покровы со своих последующих балетных композиций, не представлявших, по моему мнению, ничего нового и отличного от предыдущих. Но женщины  неизменно восклицали: "Ах!", как будто им  открывалось невероятное  и невиданное доселе зрелище. Когда же все покровы были, наконец, сорваны, публика начала разбиваться на группы, становясь кружками  либо возле самого мэтра, либо возле его сына, либо возле дочери. Мак Дональдсы чего-то объясняли зрителями по поводу художественных произведений. Я подобралась сзади к одному из кружков с намерением заснять  гипсовых танцоров. Фотовспышка сильно напугала стоявшую ко мне спиною даму с прической. Мой аппарат, можно сказать, стрельнул прямо у нее из-за уха. Дама обернулась и стала мне что-то возмущенно выговаривать по-английски.

- Вот и хорошо, - подумала я, - что ни слова не понятно!