Сны и сновидения Из лагерных воспоминаний Павла Григорьевича Овчаренко Из книги воспоминаний Лидии Соостер «Мой Соостер» Ирина Д. и ее два ее сновидения Сновидение Орит-Светланы Н. Сновидения моей подружки Леночки и ее золовки Любы Из воспоминаний о Наташе Берман Из «Автобиографической повести» Александра Грина Сон шумерского царя Оазис мира Юношеский сон моей подруги Валентины Маргарита, вы прославитесь! Сон Ольги Ильевской, записанный ею самой Может, это и к лучшему

Картинка: "...мне приснилось, что наступила зима..." 69-й год

---

…Кто говорит с нами языком сна?

вопрос

Из лагерных воспоминаний Павла Григорьевича Овчаренко.[1]

(Харьковский альбом)

 

Городок Камень-Рыболов на Дальнем Востоке.  29 июля 1941 года.  В кабинете особого отдела при штабе кавалерийской дивизии, где Павлик подтвердил следователю, что, действительно, говорил, будто каждая страна имеет своих героев, что самураи не сдаются в плен, а делают себе харакири, и что в магазинах у нас мало товаров. После чего подписал признание в том, что:

1. восхвалял одну из иностранных армий.

2. клеветал на материальное положение трудящихся

3. проводил в жизнь политику Плеханова.(?)

Следователь ушел и оставил парня одного.

 Посмотрел Павлик на свои часы - полвторого. Взял свою наволочку, положил в углу кабинета и растянулся на чистом полу.----

Все же молодость и усталость взяли свое - и он уснул - и снится ему сон: он один рулит ветхим корабликом в открытом разбушевавшемся море. Долго малютку бросало громадными волнами, трюм все больше и больше заполнялся  горько-соленой водой, а ватерлиния этой деревянной скорлупы все ниже и ниже погружалась в воду. И не выдержала ветхая посудина разгневанной стихии, погрузилась на дно морское, набежавшая волна подхватила Павлика и, как пушинку, выбросила на песчаный берег. Посмотрел Павлик: с одной стороны - песчаная пустыня, а с другой - бесконечное суровое море. У самого берега, где очутился Павлик, растет одинокая рябина, а ней висят созревшие сочные пунцовые ягоды. Обессиленный кораблекрушением, он, не в силах даже поднять руку, чтоб сорвать плоды рябины и утолить жажду голода, потянулся губами к сочным плодам...

В этот миг он почувствовал грубые толчки в бок:

- Вставай!.. Вставай!.. Что, зазноба приснилась, которую часто целуешь во сне? Про любимую забывай!..

Не проглотив ни единой ягодки, Павлик открыл глаза и увидел, что его носком ботинка грубо толкает следователь. - Ишь, разоспался, как в гостинице! Поднимайся! Поехали!...

Далее следовала тюрьма в Хабаровске, суд, приговор - 8 лет лагерей; кирпичный завод, пересылка, “столыпинский” вагон[2] , работа на лесоповале в Чугунаше, потом...

Из книги воспоминаний Лидии Соостер «Мой Соостер».

 Этап

…Потом были пересыльные тюрьмы в Челябинске, Новосибирске, Красноярске.

Едем, едем, вдруг поезд останавливается. Конвой объявляет: «Поезд стоит три минуты, все должны успеть выйти. Ступеней у вагоне нет, прыгайте в снег.»

Прыгнули, стоим на коленях, ждем бесконечного пересчета наших несчастных голов. Женщины. мужчины, молодые, старые. Русские, евреи, поляки, немцы, англичане и американцы, латыши, литовцы, эстонцы. Но больше всего западных белорусов и украинцев.

Вокруг темень, собаки, слышим голос начальника конвоя: «Шаг влево, шаг вправо, конвой применяет оружие без предупреждения!». Привыкнуть к этому мы не могли до конца срока. Потом последовало шествие от железнодорожного станции до лагеря. Привел нас на центральный лагерный пункт Тайшет. В то время лагерь был еще смешанный. То есть мужчины и женщины содержались вместе. Так было до 1950 года.

Говорят, что вещие сны сбываются. Когда-то мне приснился страшный сон. Солнце зашло за высокие сосны, какие-то странные, невиданные мной места, нечто окруженное забором, вокруг вышки часовые, вдалеке виднеются строения, напоминающие бараки. Много дней и ночей минуло с тех пор, и вот я наяву увидела приснившуюся мне картину.

…………………………….

Тягловая сила

…Как-то раз, когда все уже стихло, я лежала, глядя на серебряную луну, и читала про себя какое-то стихотворение. И вдруг вспомнила свой сон. Я же все это уже видела! Сон сбылся!

………

 Дом и работа

… В Москве нас ожидала удача. Нам выдали ордер на комнату в соседнем корпусе… Мы были счастливы! Начали делать ремонт. Юло мешал краски, объяснял отцу, как выкрасить стены  -каждую в два цвета. По подходящему цвету были развешаны картины. Пусть привыкают к живописи, пусть понимают, пусть интересуются, приговаривал Юло. Потом появилась полка с его драгоценными  книгами по искусству… Перетащили мое пианино где расположились сделанные мной куклы. За куклами была повешена картина «Голубые можжевельники». Мы с Юло любили, когда затихнет все, наслаждаться покоем. Под дивную фугу Баха нам казалось, что куклы оживали и двигались под лунным светом картины. Тогда Юло шепотом поверял мне свои тайные детские сны , которые переходили в явь. Ему часто снился сон: черноокая и кудрявая черноволосая девушка на фоне пустыни, пальм и верблюдов. Он переносил свои сны на бумагу и всегда ощущал при этом какое-то томление. Что это было? Перст судьбы? Он и мою картину мне подарил, ту, которая была написана им лет за десять до нашей встречи.[3] Я обнаженная. А я почему-то обиделась. То ли глупа была, то ли от ханжества. Я не могла поверить, что такое возможно, и со злости отдала ее Свете Р…

Ирина Д. и ее два ее сновидения

рассказано  в семидесятые-восьмидесятые годы в г. Харькове, записано в сент. 2000 г. в Израиле

 

В семидесятые-восьмидесятые годы работала у нас в проектном бюро одна интересная сотрудница – Ирина Д.. И хоть была эта сотрудница на несколько лет моложе меня, принадлежала она  к уже не существовавшей в ее поколении породе убежденных коммунистов. Впрочем, к тому времени и в старших поколениях эта порода тоже повывелась: одни слова от нее остались, да лозунги. Даже школьники тогда знали, что в  партию  вступают  единственно ради выгоды, и что каждый ее член  гребет  исключительно под себя. Но Ирина была другая. Она верила в светлое будущее человечества, стремилась больше отдавать, чем получать; в партию вступила девочкой-студенткой, чтобы активнее строить  коммунизм.  Среди других партийцев она слыла белой вороной, и потому  из ихней кормушки ей не перепадало ни зернышка. Впрочем, Ирина даже не замечала этого факта. Она бескорыстно боролась за справедливость, защищала обиженных. Из-за этого у нее, естественно, выходили постоянные конфликты с начальством – при чем не только с нашим институтским, но даже и с райкомовским. Многие сотрудники поддерживали ее, так сказать, в конфиденциальной обстановке, но, когда доходило до открытого выступления, пасовали и оставляли ее один на один с очередной несправедливостью.

- Нет, ты ненормальная, Ирка! – увещевали ее рассудительные подружки. -  Ты думаешь, ты так чего-то добьешься? Ничего ты не добьешься, только жизнь себе испортишь. Тебе что, больше всех надо?  Смотри -  и на кафедру тебя не берут, верно? - который уже год голову морочат! И диссертацию – вот увидишь!- они не дадут тебе защитить, и квартиру ты никогда у них не получишь… Так и прокукуешь в общаге до седых волос …Они, вообще, могут тебе еще и не таких гадостей наделать. Ты что, не понимаешь, против кого идешь? Смотри, кругом все нормальные люди молчат себе тихо в тряпочку, и мы молчим – чай, не глупее тебя!  Ну скажи, зачем тебе эти неприятности? И как ты только не боишься?

- Ой, девочки!  Вы знаете, что я вам скажу! Когда-то давно, еще в школе, мне приснился один сон... Очень интересный сон. Хотите послушать?

- Хотим, конечно!

- Рассказывай, Ириша!

 

Первый сон Ирины Д.

- Ну, значит так, слушайте… приснилось мне, будто бы дело происходит где-то в Европе, в каком-то большом городе… судя по архитектуре, скорее всего, в прошлом веке… Мне кажется,  это был Париж… Но впрочем, не знаю.. не важно… В городе идет революция… народное восстание. По улицам движутся колонны демонстрантов – что-то кричат, несут флаги,  лозунги, призывы. Все люди возбуждены до крайности…. Да, девочки, я забыла вам сказать: вместе в другими я тоже иду в колонне… Так интересно, знаете, - я прекрасно вижу окружающие меня лица… с такими ярко выраженными индивидуальными чертами… Вижу их одежду – все очень реально, достоверно… Рядом со мной – это я  хорошо помню – шел  молодой священник, вернее, аббат в черной сутане – полный, с круглыми румяными щеками, веселый - он поднимает над головой  транспарант и что-то выкрикивает… За ним какой-то оборванный подросток, женщины… Мы движемся быстро, в толпе звучат короткие шутки, оглушительный смех. То тут, то там возбужденные голоса затягивают песню, песня обрывается и ее подхватывают снова и снова …

И вдруг… Вдруг мы видим, что улица, по которой движется наша колонна, перегорожена баррикадой. Там, за баррикадой  укрылись государственные гвардейцы. Я различаю блеск их штыков, слышу, как щелкают ружейные затворы. Навстречу колонне выходит офицер в нарядном мундире. Он поднимает руку и именем короля приказывает нам остановиться. Но мы продолжаем идти вперед. Наши крики возмущения становятся еще решительнее и громче. И вот один из  парней в колонне нагнулся, вывернул из мостовой камень и бросил им в офицера. За первым камнем полетел второй, третий… Воодушевление в толпе растет, мы несемся по направлению  к баррикаде с камнями в руках, с палками и вообще, с чем попало… В сплошном реве не слышно, что там командует офицер, да нас уже никакой командой не остановишь... И вдруг – сухой треск… Выстрел? Да, выстрел, выстрелы… - Оооо!!! – Вопли  ужаса, боли, страха, кровь на мостовой… Толпа кидается вспять, топчет свои знамена и транспаранты, спотыкается о тела убитых и раненых; люди падают, кричат и умирают. Я отлично все это вижу, я  бегу вместе с другими, вокруг меня кричат и падают, наконец, я тоже валюсь на мостовую… Потом тихо лежу и чувствую, как  вытекает из меня кровь… уходит жизнь... Я это отлично понимала. И знаете, мне совсем не было больно, и не страшно – даже наоборот, спокойно… Вокруг меня бегут, кричат и падают, а мне спокойно…

- Вот это сон, Ирина!

-  Прямо-таки художественный фильм, и в кино ходить не надо!

- Нет, девочки, серьезно. После этого сна я совершенно перестала бояться.  В этом сне я пережила свой страх. Ну правда, смотрите, ну что они могут мне сделать? Ну если я уже умирала и не боялась! Так что они мне могут сделать? Если я такого не испугалась, то их я, что ли, буду бояться?…  В случае чего, я  сразу вспоминаю это сон и  мои страхи проходят…

 

Та же самая Ирина в годы школьной юности, еще будучи убежденнейшей комсомолкой, видела свой второй, не менее примечательный сон. Впоследствии, уже будучи убежденной коммунисткой, она не однажды рассказывала его нам, своим сотрудницам. Подчеркиваю -  она рассказывала нам свой сон во времена глубокого застоя, до всякой перестройки и гласности; до демократических съездов и всего такого прочего. Глаза Ирины при этом делались круглыми: «Нет, вы представляете, девочки?!»

 

Второй сон Ирины Д.

На этот раз ей приснился какой-то огромный, торжественный дворец в имперском столичном городе, вероятно, в Москве. Скорее всего, это был Кремлевский  Дворец Съездов. Народу там собралось – уйма. Несомненно, во Дворце происходило нечто чрезвычайно важное. Но двери зала заседаний почему-то были наглухо закрыты, и вся публика теснилась в кулуарах. Люди собирались группами, беседовали о чем-то вполголоса, взволнованно и возбужденно. Суетились журналисты. Ирина поняла, что здесь, определенно, решается серьезнейший из вопросов - возможно, судьбы  народов, возможно, всего человечества. В какой-то момент она получила следующую информацию – некоторое время назад в недра самого главного компьютера страны были введены  комплексы важнейших данных. Компьютер, по-видимому, находился в зале заседаний. Сейчас идет обработка данных, и все собравшиеся во Дворце люди ждут результата. Атмосфера ожидания в кулуарах становилась все тяжелее. Малые группы делегатов сливались в большие, те, в свою очередь, растворялись в однородной гудящей толпе. И вот, на самом пике напряжения откуда-то из недосягаемых высот раздался голос Левитана, торжественный и грозный, как будто бы  гром с небес. Отчетливо и внятно он произнес следующую фразу: «Карл Маркс ошибся!!!»

- Вы представляете, девочки! - «Карл Маркс ошибся!»... И гробовая тишина… Можете себе представить?

 Ирина смотрела на нас круглыми от ужаса глазами. Тогда, во времена «расцвета зрелого застоя», мы, конечно же, такого представить себе не могли. - А кто бы мог? -  Просто не хватало воображения.  - Как это? -  Кремлевский Дворец, делегаты съезда, «Карл Маркс ошибся!». Да разве мог Карл Маркс ошибиться?

- Нет, Ирка! Это у тебя был  какой-то антисоветский сон!

Однако не прошло с тех пор и нескольких лет, как все мы, сидя на своих рабочих местах, с увлечением наблюдали по телевизору первые демократические съезды. Помните? - Кремлевский Дворец, толпы возбужденных делегатов, журналистов, митинги на площадях; всеобщее воодушевление, разоблачительно-пламенные речи с трибун… Телевизоры  у нас в институте работали тогда прямо в холлах, на кафедрах, в помещениях лабораторий.

- Ну что, Ирка, выходит, все тебе правильно тогда приснилось.  Карл Маркс-таки ошибся!

Сновидение Орит-Светланы Н.

рассказано в  95-96 г., записано  в сент. 2000 г.

С «болгаркою» Орит я работала в Израиле, в архитектурной фирме. Вообще-то, «в прошлой жизни» ее звали Светланой. Еще там, у себя в Болгарии, в возрасте, примерно, тридцати лет, она очень серьезно заболела. Перенесла тяжелую операцию, и не одну…оперировалась и лечилась в Париже… Боролась и выжила...

Но еще до самых первых симптомов своей страшной болезни Светлана начала худеть. При этом чувствовала себя нормально, продолжала много и успешно работать; у нее был замечательный муж, маленький ребенок. Наполненная жизнь. Подруги даже немного ей завидовали. Они говорили:

- Ну, ты сейчас выглядишь просто великолепно! Похудела, постройнела! Научи нас, какой ты пользуешься диетой?

- Да что вы, девочки! - отвечала им Светлана, - не занимаюсь я  никакими диетами. Мне оно не нужно… да и времени нет….

- Но как же тебе удалось так похудеть?

- Не знаю…

Примерно, в это же время приснился Светлане сон.

Как будто бы умер один из ее близких друзей-ровесников, и она пришла  к нему в  дом, чтобы проститься. Мама умершего друга пригласила ее  в комнату, где стоял на столе открытый гроб.

- Подойди, не бойся – сказала мать, - обними его, поцелуй.

Светлана склонилась к лицу покойника, кажется, поцеловала его, и вдруг заметила, что тот глядит на нее и улыбается. Показывает глазами: «Посмотри, что там, в соседней комнате!»

В следующий момент Светлана обнаружила, что стоит на пороге этой комнаты, босиком, в одной только белой рубашке до колен. Там, за порогом открывалось перед ней туманное пространство – зеленая лужайка, на лужайке легкие столики, кресла в которых сидели хорошо знакомые ей люди - мужчины и женщины, умершие молодыми. Но вся картина, я повторяю, проявлялась как будто сквозь голубоватый туман, нечетко.

- О! О!– обрадовались на лужайке, заметив Светлану. – Привет, Светочка! Иди к нам! У нас тут очень хорошо. Разве ты не видишь? Иди скорей сюда, у нас тут весело…

Светлану тянуло  в туманное пространство, но она сумела удержать себя на пороге:

- Да-да, конечно, у вас там хорошо, я вижу… Спасибо… Но только как же я могу? Мой сын ведь совсем еще маленький. Как же я его оставлю? Нет, я его не оставлю!…

И тут же сновидение погасло…

 

Сновидения моей подружки Леночки и ее золовки Любы

В начале сентября 2001 года у себя на даче под Харьковом  умерла моя близкая подружка Леночка П. Она долго и тяжело болела – рак.

Несколько лет назад, когда Леночка еще считала себя вполне здоровой, ей вдруг приснился странный сон.

Вроде бы она идет куда-то вместе с большой толпой народа. Похоже, вся толпа спешит на концерт, либо на спектакль – судя по приподнятому настроению людей, по их возбужденным разговорам. И вот, наконец, они все вместе подходят к зданию театра, к его распахнутым дверям. Леночка уже готовится войти в общем потоке, как вдруг ее останавливает некое, видимо,  официальное лицо, и говорит: «А вам не сюда, извините, вам в другую дверь!». И тут она видит, что так же точно, как ее, остановили у входа еще нескольких человек, отделили от общей толпы, и ведут через какую-то узкую дверь – по темным коридорам, неведомо куда. Вероятно, за кулисы, внутрь сценической коробки – туда, где находятся артисты, не зрители. И вот, наконец,  они подходят, перед ними - пространство сцены. Леночка видит необыкновенную красоту, любуется ею: повсюду цветы, гирлянды цветов, нежный, сияющий свет, нежные девушки в легких нарядах танцуют, звучит нежная, невыразимо прекрасная  музыка, какой она прежде никогда не слышала... На этом видение угасло... И Леночка не знает, вошла она туда, на сцену, или осталась вне... Потом она, вроде бы, беседует по телефону со своей мамой, и та говорит ей: «Лена! Пора покупать деревянную мебель.»... А вскоре выяснилось, что Леночка тяжело больна...

Примерно за полтора года до Леночкиной смерти (чуть меньше полутора лет) на той же самой даче скоропостижно скончался ее муж Володя– от внезапного сердечного приступа. Вообще-то, Володя долгие годы пил, Леночка очень страдала, но все равно продолжала любить Володю; она любила его всю жизнь, и когда он умер, сказала: «Я не хочу больше жить!». Но, возможно, эти слова ничего уже тогда не решали, потому что Леночка перенесла  к тому времени операцию, несколько курсов химиотерапии и т.п..

И вот, за четыре дня до ее смерти,  Володиной сестре Любе приснился удивительный сон: как будто бы Володя приглашает Леночку на вальс, и вот она видит, как они вдвоем танцуют: медленно и плавно, спокойно и красиво. «Вот ведь странно! – подумала она во сне, - разве Володя умеет танцевать? Я и не знала. Тем более, вальс!».

 

Из воспоминаний о Наташе Берман

7.7.2000 г. умерла Наталья Дорошко-Берман. Поэт, бард, прозаик, по специальности учитель английского языка, Наталья Дорошко-Берман (1952 - 2000) прожила в Израиле два года…

Лион Надель. «Памяти Наташи», июль ‏2000 г.

Далее пишет автор-составитель:

Июль 2000 г. Израиль

Знакомство наше с ней в Харькове было шапочное и - скорее – одностороннее: она на сцене, с гитарой, поет свои песни, читает стихи; я в зале, смотрю на нее снизу вверх и слушаю. Восторгаюсь. Прекрасные песни. Натуральные. Прямо-таки фольклорной силы.

Впервые я услыхала Наташу и Наташины песни в музыкальной библиотеке им. Станиславского, в конце девяносто четвертого года, за пару месяцев до нашей репатриации в Израиль. Это был ее авторский концерт и выступала она вместе с Инной Шмеркиной. Зал в библиотеке Станиславского – харьковчане знают – совсем небольшой, и количество мест в нем весьма ограничено. Приглашают, как правило, своих. Так что, вряд ли бы мне удалось попасть на это мероприятие, если бы не моя подружка Алла Павловна, которая вела тогда в библиотеке кружок «пысанкарства» и дружила с тамошними «девочками». По сей день я благодарна ей за то, что она взяла меня с собой на концерт Наташи Берман.

 

«… О, родные мои, не зовите меня!

В те чужие далекие страны…»

- чудесный Наташин вальс, гитара  и  мощный шмеркинский голос -

«Все уплыли, улетели

За океан,

В старом доме опустелом

Только диван…»

 

«Пусть сегодня сума, а назавтра тюрьма,

пусть живу в ожиданьи погрома…

Я печали свои выбираю сама»,

Я счастливей, я все-таки дома…»

 

Для тех, кто находился на сцене и для тех, кто сидел в зале, тема эмиграции и разлуки была в те дни одинаково актуальной и ранящей. Я помню, как глубоко мы все тогда были взволнованы: и те, кто уезжал, и те, кто оставался – старики и молодежь, женщины и мужчины. Многие слушательницы откровенно вытирали глаза; а у моей пышнотелой подружки Аллы  Павловны вся  блузка на груди промокла от слез... Но тот факт, что сама поэтесса ни за что и  никуда не уедет, для публики был  очевиден…

Но следует все же заметить, что познакомилась я с Наташей Берман несколько раньше описанного концерта - в гостях у Инночки Захаровой - правозащитницы и поэтессы, хозяйки популярного в городе литературно-философского салона. Впоследствии, столкнувшись на улице либо в трамвае, мы с Наташей обменивалась двумя-тремя фразами, но я сомневаюсь, помнила ли она,  что мы с нею тезки. Круг ее общения в Харькове был слишком широк.

Наташин отец, как мне рассказали позже, был известный ученый, математик,  и вообще, человек блистательный. К тому времени он уже умер, а после его смерти Наташина мама и братья  эмигрировали в Америку.  Но говорили, будто бы Наташа твердо решила остаться. Однажды она  съездила к своим родным в гости, но пробыла там недолго - вернулась. В Штатах ей удалось неплохо заработать (по харьковским масштабам):  она пела под гитару в метро и на улицах;  впоследствии она делала то же самое в Италии, и прохожие итальянцы, по слухам, были в восторге от ее пения.

Незадолго до  нашего отъезда в Израиль я вдруг увидела Наташу во сне. Не то, чтобы я много о ней думала: совсем даже нет! В те, «последние денечки» не приходилось особо жаловаться на недостаток впечатлений; и мне уж точно, было не до Наташи.  Но почему-то этот сон  я запомнила отлично, хотя многое из того, что происходило наяву, позабыла напрочь.  Видение было совсем коротеньким:

Низкое, тесное, плохо освещенное помещение… Подвал, что ли… или полуподвал… Кровать металлическая, старая такая, с шишечками, застеленная чем-то сероватым, застиранным, тусклым… В кровати, подперев голову рукой,  лежит Наташа–поэтесса. Я «нахожусь в том же кадре»: стою, так сказать, на первом плане, спиною к зрителям. И Наташа, глядя прямо в «объектив камеры», произносит тихим голосом:

- Люди, которые придут после нас на эту Землю, будут такие же точно, как мы… Точно такие же…Только соглашабельные…

Именно так она и сказала: «соглашабельные»…

В Израиле, мне иногда случалось где-то, что-то, от кого-то про нее слышать. Повторяю - мы не были ни подругами, ни близкими приятельницами. Шапочное знакомство – не более того. И когда впоследствии меня спрашивали о том, кем я прихожусь Наташе Берман, я отвечала: «поклонницей». Доходили до моих ушей  отголоски разговоров – вроде бы, Наташа, в конце концов,  эмигрировала-таки в Америку но, потом почему-то возвратилась в Харьков. Говорили, будто бы Наташа серьезно больна, и даже очень серьезно… Друзья убеждали ее репатриироваться, надеялись на израильскую медицину. Она не соглашалась… Потом объявился в Харькове какой-то гениальный врач, который обещал ей полное исцеление… И вдруг получаем мы по компьютеру письмо от Наташиного мужа – что Наташа, дескать, прилетела в Тель-Авив сохнутовским медицинским местом, что он отправил ее из Киева, что она в  тяжелом состоянии, и он просит нас  служить каналом связи.

Мы разыскали Наташу в больнице «Асаф hа-Рофэ». С тех пор я стала более или менее регулярно ее навещать. Во время  длительных Наташиных ремиссий нам удалось увидеться лишь однажды: в Хайфе, в доме у Гангаева, и снова на ее прелестном авторском концерте. Но, как правило, наши встречи происходили в больницах. Случалось, что в период обострений, мы, действительно, занимали с ней позиции из моего харьковского сновидения: Наташа лежит, я стою в ногах ее кровати. С тою лишь разницей, что в чистом, светлом помещении … Вы же знаете израильские больницы...  Наташа всякий раз отбивала атаки своей болезни и поднималась. Неизменно поднималась. – Ее улыбка, ее прекрасные, сияющие глаза, ее звенящий голосок! – Тогда мы предпринимали с ней  пешие прогулки - в пределах больничного двора и даже за пределами. Во время прогулок она рассказывала мне удивительные истории из своей жизни. У Наташи было великое множество невероятных историй. Из этих подлинных сюжетов она делала свои рассказы. Самый мой любимый Наташин рассказ – один из последних. Называется он: «В этом странном саду».По-моему, это вершина Наташиной прозы и вообще, вершина. Я говорила ей об этом:

«Мне кажется, твой странный сад – это сад Жизни!» –«Ты верно догадалась, - подтвердила Наташа, - это, действительно, сад Жизни»[4].

Этот наш разговор происходил в  больнице «Тель-hа–Шомер», меньше, чем за два месяца до ее смерти …

Из «Автобиографической повести» Александра Грина

Должен  сказать, что перед отправлением из Вятки в Одессу снился мне три ночи подряд странный сон. Я стоял в крытом правом проходе морского парохода. Ко мне подошел высокий старик с седой бородой, в белом тюрбане и азиатском костюме, стянутом широким дорогим поясом. Мы плыли на Ялту или Яффу – не ясно я знал это.

Старик смотрел на меня огненными глазами, говоря: «Когда пароход придет в порт, ты увидишь все дни шестнадцати будущих лет твоей жизни», С этим он дал мне мешок золотых монет, и я очутился у входа в темную гору, где открылась дверь. Едва я ступил за дверь, как начало мелькать  бесчисленное количество комнат или каких-то помещений, через которые меня проносило с быстротою вихря. Я видел множество сцен, лиц, но ничего не запомнил, лишь узнал, что это сцены будущих шестнадцати лет. Я вышел через последнюю дверь, и сон кончился.

При разнообразии и сложности своих снов вообще в этом сновидении не вижу ничего особенного, кроме того, что, узнав строение морских пароходов, я должен был признать полное сходство типа их крытых палубных проходов с тем проходом, который видел во сне.    

Сон шумерского царя

Из книги Г.В.Синило «Древние литературы Ближнего Востока и мир Танаха (Ветхого Завета)»

... знаменитая надпись лагашского царя Гудеа (XXII в. до н.э.), в которой он не только описывает строительство храмов и красоту их убранства, но и рассказывает о вещих снах, предшествовавших строительству того или иного храма а побудивших  его к этому:

В сновидении некий человек явился.

Велик он, как небо, как земля велик.

Корона бога на его голове,

Орел Анзуд на его руке,

Буря внизу, у его ног,

Справа и слева львы лежат.

Дом построить свой он приказал.

(Перевод В.К.Афанасьевой)

Заметим, что мотив вещего сна и его толкования крайне важен и распространен в шумерийской литературе...

Минск. Издательский центр «ЭКОНОМПРЕСС». 1998

Оазис мира

Юношеский сон моей подруги Валентины

Маргарита, вы прославитесь!

Сон Ольги Ильевской, записанный ею самой

Вступление

“In February 4, 1997, at 7 p.m. in the cold, rainy and foggy skies over Northern Israel, to Israeli Air Force helicopters collided in the ball of fire, killing 73 Israeli Air Force had just suffered its worst military disaster in the history of State.”

From Internet

«4 февраля 1997 года, в 7 часов вечера в холодном дождливом небе северного Израиля столкнулись два вертолета израильских военно-воздушных сил, преврат␸лись в огненный шар, при этом погибли 73 солдата. Израильские вооруженные силы переживают самое тяжелое несчастье за всю историю государства .»

из Интернета

6 февраля 1997 года в Израиле был объявлен национальный траур.

 

 В числе семидесяти трех погибших бойцов был наш племянник Виталий Радинский – сын Ефима и Ленины, Илюшиной двоюродной сестры со стороны отца. Виталик был хирург, капитан медицинской службы. Работал в Хайфе, в больнице Рамбам. Как врач-резервист, регулярно ходил в Ливан.

Ольга Ильевская - жена Илюшиного двоюродного брата Володи Ильевского. Их семья репатриировалась из Донбасса в сентябре 96 года. Ильевские - родня по материнской линии. С Радинскими знакомы очень мало. В первый и последний раз в своей жизни Ольга видела Виталия Радинского за две недели до его гибели, на Илюшином пятидесятилетии. О том, что ему предстоит идти в Ливан, она, естественно, не знала и не думала.

 

Сон

“Четвертого февраля я пришла из ульпана совершенно разбитая и после обеда заснула[5].

Вове удалось разбудить меня только в 18.58. Я с трудом выбралась из сна с ощущением  сильного беспокойства и почти страха.  Несколько минут не могла прийти в себя, и тогда Вова попросил рассказать мой сон. Весь сон состоял из множества кусочков, в памяти осталось три фрагмента.

Поздний вечер, широкая улица, ведущая куда-то вниз, ночное небо с очень яркими крупными звездами. По улице идут все, кто был у Илюши на дне рождения. Разговариваем, смеемся, и все время перед глазами черное небо.

2) Какое-то странное место, - холм, на  котором стою я с Вовой и еще много знакомых и незнакомых людей. За спиной - большое здание, что-то официально-общественное. Впереди - овраг, а за ним - то ли какая-то испытательная площадка, то ли завод. Все это по-прежнему на фоне ночного неба. Все смотрят вперед, как будто чего-то ждут. Вдруг на небе прямо перед нами сталкиваются два или три объекта удлиненной формы, похожие на космические ракеты. Яркая вспышка  - и все исчезает.

Маленький ресторанчик в подвальном помещении, очень тусклое освещение. Не помню, кто был со мною рядом. Кто-то спускается сверху по лестнице и сообщает, что объявили национальный траур Почему-то кажется, что это не в Израиле.

14.04.97 г. Кфар Саба

 

Вечером, как обычно, супруги Ильевские включили телевизор, чтобы посмотреть местные новости… И в тот момент, когда в городе Хайфе закричала от нестерпимой боли мама Виталия Ленина, Ольга узнала свой сон.

Может, это и к лучшему